«Сколько раз вам и мне приходилось слышать и читать о всякого рода самоубийствах! Берете ли в руки газету, вы непременно наталкиваетесь на самоубийство; читаете какой-нибудь большой роман, опять то же самое; смотрите в театре драму, видите самоубийцу. Словом, самоубийство сделалось какою-то необходимою, хотя и печальною принадлежностью каждого № газеты, каждого дня номера времени», – писал в начале XX века кандидат Московской духовной академии Александр Туберовский (1881–1937), новомученик.
Однажды на его глазах случилось событие, так его потрясшее, что он решает написать книгу, которую потом назовет: «Сладость бытия. Против самоубийств». В нее вошли беседы священника с родителями, учителями, а также выжившими после попыток самоубийства людьми.
Родился, служил, расстрелян
Надо отметить, что будущий протоиерей и новомученик Александр Туберовский был богослов и вообще широко образованный человек: переписывался с Мичуриным, комментировал духовную прозу Н.В. Гоголя; жена его, в девичестве Третьякова, из купцов, окончила университет.
Защита диссертации кандидата Туберовского «Воскресение Христово. Опыт Православно-мистической идеологии догмата», по воспоминаниям современников, вызвала самый острый за всю историю Московской духовной академии диспут и была единственной, написанной богословом новейшего времени на тему главного догмата Христианской церкви. После ее защиты А. Туберовский получил профессорский чин.
В 1919 году Академию закрыли, Туберовский уехал на родину в село Маккавеево Рязанской губернии, где служил его отец-священник. В самый разгар церковных гонений Туберовский принимает священный сан. Служит в своем же селе, ведет образцовое хозяйство, делится с крестьянами семенами, которые ему присылает Иван Мичурин. В 1937 году арестован и расстрелян вместе с другими рязанскими новомучениками. Причислен к лику святых в 2000 году.
Самоубийства известны нам с доисторических времен
«Волею Провидения однажды мне пришлось стать свидетелем самоубийства: 17-го августа вечером близ ст. Малаховка Московско-Казанской дороги 16-летняя девушка, дочь губернского секретаря Губарева, бросилась под поезд № 13.
В этом поезде ехал я и вместе с другими проехал по хрупкому, трепетавшему в последних судорогах телу 16-летнего ребенка… Причина самоубийства, как потом публиковалось в газетах, – «романическая», от неразделенной любви». Именно это событие послужило поводом для сбора молодым богословом, интересующимся проблемами этики и воспитания, материалов для книги о злободневнейшей проблеме своего времени – самоубийствах, особенно совсем молодых людей, их причинах и профилактике.
«Раздавив молодое существо, чугунное чудовище, с грохотом и свистом понеслось дальше, а я строил всевозможные предположения о мотивах и последствиях драмы, невольным свидетелем которой только что имел несчастие быть.
Я спрашивал про себя: что побудило тебя, несчастная девушка, подставить свою, еще почти детскую, совсем немного думавшую головку под смертоносный удар? и что вообще заставляет вас, милые девушки и дорогие юноши, так часто, так бестрепетно бросаться в объятия смерти, ложиться под поезда, стреляться, пить отраву и т. д., когда Божий мир так прекрасен, когда нам
улыбки шлют солнце, луна,
и звезды смеются нам в очи,
и в сердце колдует весна
в свои ароматные ночи?
Я представил себе то неведение, в котором еще находятся родители девушки, когда мы, посторонние люди, уже знали о случившемся; их тревогу по случаю того, что их дочь так долго не возвращается, или, наоборот, спокойную уверенность, что все обстоит благополучно, что их дочь скоро будет дома.
Но вот со станции депеша. И, как Рахиль, безутешно плачет мать о своем потерянном навеки детище; а отец? он – мужчина: он бредет на станцию, чтобы видеть своего раздавленного ребенка…
<…> Самоубийства известны нам с доисторических времен: их можно встречать у племен, еще не вступивших на порог культуры, – А. Туберовский делает исторический экскурс и ниже приводит статистику нового времени.
– Среди дикарей наблюдаются самоубийства больных и стариков с целью освободить семью и род от себя, как лишних людей. Точно так же практикуется самосожжение вдов по смерти мужей и самозаклание рабов на могилах своих повелителей.
Но вот занимается заря культуры, и самоубийства, этот тяжелый кошмар, не только не исчезают, но, наоборот, усиливаются, причем это усиление неизменно прогрессирует с каждым новым культурным эоном. Во Франции, например, на один миллион жителей приходилось 54 суицида с 1827 по 1830 г., а с 1886 по 1890 г. – 216, в 1892 году – 242. То же явление имеет место и в других странах Европы, не исключая России, с особой, впрочем, для каждой страны прогрессией».
Факторы риска в XIX – начале XX века
По мнению Туберовского, одним из главных факторов являются разводы, результатом которых становится одиночество, неустойчивость положения человека.
В семье, особенно большой, где все связаны взаимопомощью, взаимоответственностью и есть с кем поговорить, самоубийства наблюдаются гораздо реже – если говорить о супругах. Туберовский сравнивал страны, где часто и где редко практикуются развод и «раздельножительство». В первых количество самоубийц в четыре-пять раз больше, чем во вторых, причем на одного семейного приходится от 3 до 4 вдовцов и от 4 до 5 разведенных.
Сгущенность населения играет известную роль в самоубийствах, «выталкивая из общей теснящейся массы наиболее слабых. Отсюда в больших населенных центрах, в столицах самоубийства чаще, чем на всей окружающей их территории. Это можно видеть на примерах Парижа, Берлина, Вены, Петербурга, Москвы», подмечает Туберовский.
Экономические кризисы, подобные краху банков, автор также называет в числе рисков.
А вот политические события, по его мнению, по-разному влияют на количество самоубийств: во времена кризисов и упадка цивилизаций, например древней Греции, императорском Риме, в канун Французской революции, общее количество самоубийств вырастало. И наоборот, эпохи подъема национального сознания, народных войн останавливают их рост.
Одной из главных причин Туберовский называет «обострение борьбы за существование»: «под влиянием небывалого развития торговли и промышленности, при постоянно усложняющейся дифференциации общественных отношений, в быстро вращающемся круговороте противоположных интересов и стремлений, требующих крайнего напряжения умственных и физических сил, вековая борьба за существование обострилась до крайних пределов и стала для многих непосильной.
В этой неравной борьбе хрупкие и малоэнергичные находятся в наибольшей опасности: они либо гибнут медленно от нищеты, от физических и душевных болезней, либо находят быстрый исход в самоубийстве.
По той же причине самоубийств насчитывается более в культурных, чем в малокультурных странах, в больших городах, чем в деревне, во время внезапного упадка или подъема народного благосостояния, чем при ровном течении экономической жизни».
К социальным причинам Туберовский причисляет изменение привычных социальных установок:
«Образовавшаяся на строго иерархическом начале религиозная община, крепко сплоченная семья и не менее крепко сплоченные ремесленные и торговые корпорации служили в прежнее время носителями той всемогущей власти, которая, умиряя и регулируя борьбу за существование, сдерживала и обуздывала чрезмерное развитие индивидуальных страстей и стремлений.
Естественным последствием этой социальной ломки явилось неограниченное господство индивидуализма, без поддерживающего и сдерживающего воздействия высшей коллективной воли».
Как сказали бы современные социальные психологи: слишком много и слишком неправильно современный человек занят собой. И этот акцент на себе доводит его до крайнего проявления эгоизма – самоубийства из-за себя и для себя.
Макар решил застрелиться
Причину усиленного индивидуализма в людях его времени автор видит в нечувствовании человеком того, что его любят и понимают. В своей книге Туберовский решается целиком привести в пример рассказ М. Горького «Случай из жизни Макара», где юный Макар, здоровый парень из народа, самоучка, увлекшийся чтением и мечтанием, стреляется, но выживает.
И когда к нему приходят все те, кого он раньше считал безразличными, нечуткими, приносят гостинцы, радуются ему, он видит, что вовсе не один, вовсе не пропащий, а уважаем и даже любим. И больше стреляться не хочет.
По мнению автора, человеку важно следить за равновесием в жизни, не терять ее полноту, стремиться к многосторонности:
«Мы должны жить и пускать в оборот все данные нам от Бога таланты; мыслить и развиваться во всевозможных положительных направлениях; смотреть на себя не как на вьючных животных, а как на богообразные творческие личности, чтобы, находя себя постоянно в полноте жизненных интересов и противопоставляя всем внешним случайностям внутреннюю ценность бытия, сладость личного жизнетворчества, нам не пришлось в будущем вкушать после сладкого горькое».
Между сердцем и разумом
Серьезным союзником самоубийств автор считает расхождение мысли и веры, сердца и разума у современного человека.
«Мысль, отрешенная от веры, как лодка, отвязанная от берега, мечется туда и сюда, пока, не сдерживаемая никаким жизненным принципом, не разобьется о самое себя. Голая мысль грызет тогда «ствол жизни»…
Горечь отрицания, сомнения, скепсиса, во что обращается иногда наша мысль, отравляя наш духовный организм, заглушает чувство доброты бытия и ведет к прекращению бесцельно-бессмысленного существования».
Насколько вера может быть спасительна, автор показывает примером из жизни Л. Н. Толстого (не пугайся, читатель, такой опыт у писателя был – к сожалению, он не стал окончательным). «Пример этот в особенности тем и поучителен, что он показан человеком, отрицавшим и глумившимся над догматом Церкви, тогда как сам был спасен именно догматом. Как известно, в начале 80-х годов прошлого столетия Толстой переживал тяжелый кризис гамлетовского «быть или не быть». Вот что говорит сам о себе Л. Н. в своей «Исповеди»:
«Жизнь моя остановилась… Непреодолимая сила влекла меня к тому, чтоб как-нибудь избавиться от жизни… Во все время этого года, когда я почти всякую минуту спрашивал себя: не кончить ли петлей или пулей, – во все это время, рядом с теми ходами мыслей и наблюдений, о которых я говорю, сердце мое томилось мучительным чувством. Чувство это я не могу назвать иначе, как исканием Бога…
Помню, это было ранней весной, я один был в лесу, прислушиваясь к звукам леса. Я прислушивался и думал все об одном, как я постоянно думал все об одном и том же последние три года. Я опять искал Бога… Но понятие мое о Боге, понятие-то это откуда взялось? И… при этой мысли во мне поднялись радостные волны жизни. Все вокруг меня ожило, получило смысл… Так чего же я ищу еще? воскликнул во мне голос. Так вот Он. Он есть то, без чего нельзя жить. Знать Бога и жить – одно и то же. Бог есть жизнь…
И сильнее, чем когда-нибудь, все осветилось во мне и вокруг меня, и свет этот уже не покидал меня… И я спасся от самоубийства… И странно, что та сила жизни, которая возвратилась ко мне, была не новая, а самая старая, та самая, которая влекла меня на первых порах моей жизни… Я вернулся во всем к самому прежнему, детскому и юношескому… Я вернулся к вере в Бога, в нравственное совершенствование и в предание, передавшее смысл жизни… И так как сила жизни возобновилась во мне, и я опять начал жить…».
Откуда нас не выгонят
«Лишь под условием веры становится для нас ясным смысл миробытия, явною – тайна жизни, светлым – мрак истории. И, поняв мир и собственную жизнь из веры, не отрицая при этом, конечно, бесспорных данных науки, мы примиряемся с жизнью и спокойно продолжаем свой путь в обетованную землю блаженства, – отмечает А. Туберовский.
– Нам предлагают верить в человека, в добро и другие ценности, чтобы совместную жизнь сделать более человечной, счастливой; точно так же должны мы верить и в Бога, как Высшее Существо и Благо, чтобы иметь жизнь более ценной и сладостной. Только сердцем мы можем чувствовать «сладость бытия», высшая мера которой дана нам в любви.
Совершенно верно, что наше сердце как бы сотворено для любви, и притом не одинокой любви, а взаимной. Но ведь нельзя же произвольно ограничивать потребность и способность нашей души к бесконечной любви одним временным, конечным объектом.
Пусть святилище нашей души будет опустошено, пусть наша сильная, прекрасная, но человеческая любовь останется без ответа. Ведь за порогом, за внутренней завесой этого святилища человеческой любви лежит еще «святое святых» любви Божественной, куда наш, жаждущий преклонения дух сам собою рвется как к своей последней цели.
И отсюда уже нас никто не выгонит, такой любви некому оттолкнуть, некому осмеять; она будет взаимна, она будет разделена Самим Богом и на всю вечность.
За спектром семи цветов радуги лежат новые спектры лучей ультрафиолетовых и инфракрасных, уловляемых, впрочем, не простым глазом, а особыми аппаратами. Так, за пределами любви человеческой лежит бесконечная область любви Божественной, доступной сердцу праведников».
Когда самоубийство – не самоубийство
Будут ли самоубийством такие акты добровольного отказа от жизни, как самоотвержение врача, заражающегося чумной бациллой, воина, проливающего кровь за отечество, самоотречение подвижника, мученическая смерть и т. д.? Нет, это не самоубийство!
Здесь нет отвращения, ненависти к жизни, желания заснуть навеки. Здесь не отрицается жизнь, а, наоборот, утверждается, во-первых, в отношении к тем, за кого эта жертва приносится, а во-вторых, и в тех, кем она приносится. Ведь это высшая радость, высшее счастье, высшая любовь – «положить душу свою за други своя». Поэтому, если жизнь, вообще говоря, прекраснее смерти, то смерть как жертва любви, прекраснее жизни.
При подготовке статьи были использованы следующие источники:
- Священномученик Александр Маккавеевский (профессор МДА А. М. Туберовский) // Московской Духовной Академии 325 лет. Юбилейный сборник статей. Том I, книга 2-я. История Московской Духовной Академии. 1685–1995. Сергиев Посад – Москва, 2010. С. 292–295.
- Туберовский А. М. Сладость бытия: (Против самоубийства) // Богословский вестник. 1913. Т. 1. № 2. С. 223–249; № 3. С. 532–567.
