Тает снег, по деревенским дорогам уже начинают течь ручьи, обнажаются колдобины на дорогах. По ним мы летим с Лизой. Она раскачивается на коляске из стороны в сторону, как будто пытаясь разогнаться еще быстрее. Я запеваю (громко, ведь на дороге пусто и просторно – чего стесняться):
– Куда идем мы с Пятачком – большой-большой…
– Большой! – неожиданно подпевает мне Лиза. Она часто повторяет последние слова чужих фраз, и складывается впечатление, что вы разговариваете.
– Лиза, как ты думаешь, кто из нас Винни-Пух, а кто Пятачок?
– Я – Винни-Пух! – не раздумывая, отвечает Лиза, которая меньше меня раза в четыре, хоть мы и ровесницы.
– Ну, конечно. А я – Пятачок. И не расскажем мы о нем, о нет, и нет…
– И нет!
Здесь, в селе Давыдово Борисоглебского района в 1834 году был возведен храм Владимирской иконы Божьей Матери. В начале ХХ века число его прихожан доходило до тысячи человек. В 1935 году храм был закрыт и использовался как склад и клуб, а в конце концов был совсем заброшен. В полуразрушенном состоянии он находился до тех пор, пока в начале 1990-х годов рядом с ним не оказался человек, решивший его восстановить. Так началась новая жизнь села, частью которой стала и наша героиня Лиза, которая сейчас хочет быть Винни-Пухом.
Раньше дети в селе играли в пьяных, а теперь поют народные песни
30 лет назад, когда Владимир Климзо, будущий священник и настоятель храма, вместе с семьей переехал в Давыдово, у местных детей было всего две игры. Первая – «в катулю» – заключалась в катании колесика по дороге с помощью проволоки. Вторая игра – в пьяных. В детском саду, который вскоре организовала дочь отца Владимира Яна, трое из шести детей имели умственную отсталость – их родители были алкоголиками уже не первого поколения.
В то же время по трассе, на которой стоит село, шли нищие, оставшиеся без дома жертвы мошенников, бегущие от бандитов и войны, наркоманы и многие другие, которых давыдовские называют «ходоки». Они видели храм, шли туда за помощью – и им помогали. Давали приют, работу, брали на воспитание трудных парней, ухаживали за детьми, кормили, лечили… с самого начала своего существования давыдовская община живет бок о бок с чужой бедой и, несмотря на то, что такое соседство иногда кончалось предательством и обманом, продолжает подавать руку.
Сейчас община разрослась до нескольких десятков человек, переехавших в село из больших городов России. Это талантливые, образованные люди, которых объединяет любовь к Богу, традиционной культуре и желание жить свободно, рядом со своими единомышленниками.
В селе кипит жизнь – работает столярная мастерская, небольшая ферма, открылся фельдшерский пункт, есть свой фольклорный ансамбль. Выросшие в Давыдове дети получают образование в Москве, Петербурге, а потом возвращаются обратно. А уж как там гуляют праздники – это и не опишешь. Достаточно сказать, что на Рождество и Пасху давыдовские дома ломятся от гостей – многочисленные друзья общины стараются не пропустить те дни, когда все взрослые и дети, одетые в изумительные самодельные наряды, поют, танцуют, играют на гармони, устраивают народный театр.
Еще одно важное в жизни села и общины событие – летняя программа сельского сопровождаемого проживания для детей с ментальной инвалидностью и их родителей. На протяжении 20 лет в Давыдове собираются десятки волонтеров и семей с особыми детьми, которые получают возможность месяц пожить свободной, насыщенной жизнью. Сейчас пятеро людей с разными судьбами и особенностями живут в православной общине постоянно.
Работать будешь?
На пороге дома сопровождаемого проживания меня встречает Аля – девушка с прекрасными черными кудрями и сосредоточенным взглядом. Але 26 лет, у нее расстройство аутистического спектра. Она единственная из пятерых живет в Давыдове с мамой Еленой – директором программы. Аля берет меня за руку и спрашивает:
– Как тебя зовут?
– Вера.
– Вера, работать будешь?!
Я попадаю прямо на вечернее обсуждение дня – обязательную часть расписания дома. За столом сидит человек десять, и я не сразу понимаю, какие из них «особые». Это напоминает дружеские или семейные посиделки: хорошо одетые, ухоженные люди обсуждают за чаем свой день, подшучивают друг над другом, спорят, смеются. На столе цветы, красивые свечи, конфеты и варенье.
Постепенно мы знакомимся с ребятами. Это 23-летняя Лиза – она одна из тех, кого сотрудники хосписа «Дом с маяком» забрали во время ковида, а потом взяли под опеку. У Лизы – цистома, отсутствие ног и целый список устрашающих болезней, но она участвует в разговоре и постоянно хихикает.
Еще трое – 50-летние люди с разной степенью умственной отсталости, большую часть своих жизней прожившие в психоневрологическом интернате. Смешливая и стеснительная Света, вечно подтрунивающий над всеми Коля и Марина, которая зовет меня «пупсик» и кормит сладостями.
Начинаются рассказы о том, как целый день они готовили, убирались, доили, кормили животных, вязали, ставили тесто, носили дрова… и это еще не конец, после вечернего правила, где у каждого из ребят есть своя роль, Марина пойдет поить козлят, а Света – развозить молоко.
Вопрос Али становится ясен – здесь у каждого есть свои многочисленные обязанности и расписание. Руководители программы уверены: дело должно быть у каждого. С ребятами пробуют разное и стараются остановиться на том, что будет не только получаться, но и нравиться, в чем человек сможет раскрыться.
Вдруг кто-то хватает меня за ногу. Это Лиза – она хитро смотрит на меня и говорит слово, которое я понимаю не сразу. Попробуйте читать вслух, проглатывая согласные, – получится похоже на Лизину речь. Она говорит: «Ножки!»
Оказывается, это одно из ее любимых занятий – трогать и рассматривать чужие ноги, ведь она не видит своих. Когда Лизу в 2022 году возили в Санкт-Петербург, в Летнем саду ее больше всего впечатлили именно «ножки» скульптур.
Если спросить Лизу, что она делала, когда жила в интернате, получишь ответ: «Сидела». В основном она действительно сидела на кровати и раскачивалась, с места на место ее переносили – боялись, что заболеет, если будет ходить на руках и их пачкать. За четыре года в Давыдове она обрела практически полную самостоятельность.
Помимо того что на Лизе лежит ежедневный сбор мусора, глажка и – в дни дежурств – мытье посуды, в Давыдове нашли применение и для ее таланта. У Лизы хорошо развита мелкая моторика, и своими изящными руками она научилась вязать, а теперь собирает ожерелья в традиционном стиле. Для этого ее педагог по труду Олеся, этномузыколог с консерваторским образованием, специально съездила в ростовский музей и изучила там образцы традиционных украшений.
Еще один принцип, по которому выстраивается работа подопечных общины: делать не с целью продажи, а так, чтобы было красиво, качественно и нравилось самому. Это чувствуется даже по тому, как в доме питаются: Свету, которая отвечает за кухню, учат готовить только вкусные, полезные и разнообразные блюда, а не больничную еду.
Увидеть чудо Божье – это разве мало?
Коля возвращается с фермы, где он теперь виртуозно следит за всеми животными, в наушниках:
– Что слушаешь сегодня?
– Бутырку.
На звонке у Коли – песня Михаила Круга, а в его плейлисте сейчас соседствует Дивна Любавич и любимый блатняк. Выбор музыки весьма символичен, ведь ПНИ чаще всего сравнивают именно с тюрьмой.
Коля, Марина и Света большую часть жизни провели за забором, отделявшим их от «нормальных» людей. Побег за забор – укол галоперидола. Они не имели работы и толком ничего не умели, даже готовить. Жили среди воровства, вранья, обоюдной жестокости в отношениях с персоналом.
Главным развлечением были перекуры, а сигареты – валютой. Живя далеко не в худшем интернате, они все равно вместо минимального развития получали лишь травмы.
Меньше чем за два года жизни в Давыдове с ними произошли колоссальные изменения. Мало того что все трое перестали ругаться матом и курить (а это, учитывая их анамнез, настоящий подвиг). Они перестали обманывать, повышать голос, клеветать друг на друга, устраивать ссоры. Научились просить прощения и заботиться друг о друге, стали регулярно ходить в храм и молиться. А главное – они начали оттаивать.
Первым делом, когда мы оказывались с каждым из троих наедине, они вываливали на меня свои травмы. Коля рассказывал об издевательствах со стороны сожителей его матери и убийстве одного из них, Марина – об изнасиловании собственным отцом, Света – об аборте, который ей сделали на седьмом месяце беременности.
Свои раны они, глядя прямо в глаза, раскрывали сразу, когда мы еще толком не успевали познакомиться. Наверное, это и было знакомством в их понимании.
Только через несколько дней они вдруг стали вспоминать о вкусных бабушкиных блинах, играх, походах в баню. Сквозь мрак, забивший всю их память, начали пробиваться добрые воспоминания – это изменение стало происходить с ними только в самое последнее время.
На протяжении жизни они практически не знали любви и чуткости по отношению к себе. В Давыдове помимо дисциплины и работы с психологом они получили постоянный пример других отношений между людьми. И вот уже Коля следит за тем, чтобы Лиза выпила все таблетки, и делится со мной: «Если бы я мог, я бы отдал ей свои ноги».
Когда я спрашиваю отца Владимира Климзо, как на членов общины влияет соседство с особыми, он отвечает просто: «Когда ты видишь чудо Божье, разве ты не меняешься?»
Практически все члены общины в разной степени задействованы в работе с особыми, и все, с кем мне довелось пообщаться, отмечали преображение не только ребят, но и своих душ. Изменились и коренные жители села: продавщица в магазине рассказала мне, что за последние 20 лет они стали пить в разы меньше.
Инклюзия, а не изоляция
Я попадаю в Давыдово на самое начало Великого поста. Ребята ждут Прощеное воскресенье, особенно Света: она с вечера предвкушает, как мы будем друг у друга просить прощения, хоть и знакомы мы всего несколько часов. «Как хорошо, вдруг я тебя уже обидеть успела!»
Перед литургией в храме обычная воскресная возня – под ногами бегают дети в разноцветных платьях и штанишках, люди обнимают друг друга, улыбаются, тихо спрашивают, как дела. То же самое и с особыми ребятами. Для них нет отдельной скамейки, угла, они рассыпаны среди остальных людей, они такая же часть общины, как и все.
К ним не относятся с жалостью, не нянчат, не удивляются, если те ведут себя странно: когда Аля во время проповеди вдруг начинает протяжно, во весь голос петь, никто даже не оборачиваются, а Алю быстро успокаивает тьютор.
Для того чтобы работал принцип инклюзии, доля особых должна составлять не более 20% от числа остальных людей. В общине 40 человек, из них 15 – взрослые. Инга, психолог программы, кандидат медицинских наук, переехала в Давыдово из Твери – там у нее была многолетняя карьера стоматолога, преподавание в аспирантуре. Сейчас она живет на одном этаже с ребятами, находясь рядом с ними днем и ночью.
Инга решила остаться с ними, потому что почувствовала – это начало большого и совершенно уникального дела. Она комментирует: «Если мы наберем больше восьми подопечных, то, увы, их снова придется посадить за забор, а нам – превратиться в тот же самый интернат».
Кажется, что на самом деле никто и не считает именно пятерых подопечных особыми, скорее все знают – каждый человек особый по-своему. Отец Владимир уверен: «Намного важнее всех пандусов и обустроенных для инвалидов туалетов – понять, что они нормальные, что они такие же люди. Переосмыслить понятие инвалидности вообще, ведь можно быть на высоте умственных и физических способностей, но оставаться полным инвалидом духовно».
Надо сказать, что при этом с созданием безопасной среды в Давыдове справляются безупречно: пандусы подведены не только ко всем домам, но и к храму, а это роскошь даже для Москвы.
Я ничего не делаю, все делает Бог
Особенность давыдовского ландшафта заключается в том, что из любой точки села виден храм – серые купола и белокаменные стены будто упираются в небо. Из-за этого ли или из-за постоянного ощущения чуда присутствие Бога в Давыдове ощущается особенно явно.
Главный вопрос, который задают матерям, приезжающим на летнюю программу со своими детьми: «Что будет с ребенком после твоей смерти?» Работа центра сопровождаемого проживания направлена на то, чтобы научить особых самостоятельности и сделать их полноценными членами общины, которая по своей сути – та же семья. Ведь, как правило, после смерти родителей особый ребенок неминуемо попадает в ПНИ, а что с ним становится там – нам уже известно.
Я решаю узнать у отца Владимира, что думает он о том, как сложится жизнь проекта, когда не станет его. Ведь часто прекрасные инициативы заканчиваются, когда уходит их лидер. Мы разговариваем на четвертый день моего пребывания, и только сейчас, после его слов, мне открывается такая очевидная, но совершенно фантастическая правда:
«Я никакой не лидер тут, нами руководит только Бог. И я ничего не делаю, все делает Он.
Нашу работу нельзя назвать проектами – это просто наша жизнь. Как ты иначе объяснишь, что я вот тут оказался 30 лет назад и, ничего в этом не понимая, не будучи еще никаким священником, решил реставрировать огромный разрушенный храм? В этом не было никакого плана, просто Он нас ведет».
* * *
Мы возвращаемся со Светой с вечернего развоза молока и останавливаемся по пути, чтобы посмотреть на звезды:
– Света, а в городе ведь такого не увидишь. Хорошо у вас тут. Как думаешь, где лучше жить – в городе или деревне?
– Лучше всего на свете жить здеся. Ты знаешь, мы ведь здеся очень изменились. Мы все ругались, а сейчас не больно так ругаемся. Колька кричать перестал.
– Почему вы меняетесь, как ты думаешь?
– Потому что Давыдово меняет нас. Мы перестали ругаться, потому что с нами не ругаются. Здесь нам лучше, чем там. Там как тюрьма была.
Кажется, из Давыдова и правда невозможно вернуться прежним. Пожить здесь может каждый, кто к изменениям готов, – для этого нужно приехать волонтером на летнюю программу, заполнив анкету на сайте проекта.
В Давыдово люди с ментальными диагнозами живут обычной жизнью. Им нужны тьюторы
