Сегодня депрессию лечат препаратами и словом (психотерапией). В IV веке препаратов не было, а вот слово – утешающее, поддерживающее, дающее надежду – было известным средством помощи. Еще – музыкальная терапия: царь Саул, когда у него начинались приступы «черной меланхолии», призывал Давида, будущего царя и псалмопевца, чтобы тот своей игрой на арфе развеивал его печаль.
Примером целительного слова можно назвать письма к святой Олимпиаде святителя Иоанна Златоуста. Оклеветанный и изгнанный на далекий Кавказ, он писал ей, заключенной в Никомидийскую тюрьму. Узник – узнику.
Олимпиада
Святая Олимпиада Константинопольская родилась в 368 году в семье сенатора. Совсем в юном возрасте ее обручили с не менее знатным женихом, но тот скончался до совершеннолетия девушки, и брак не состоялся. Предпочтя девство семейной жизни, юная Олимпиада, после кончины родителей унаследовав огромное состояние, начинает щедро помогать Церкви, монастырям, приютам, просто бедным. Сама же ведет очень скромную жизнь.
Узнав о такой праведности совсем молодой еще девицы, патриарх Константинополя св. Нектарий назначает Олимпиаду диакониссой, и, по примеру других диаконисс, Олимпиада помогает при крещении женщин, готовя их к таинству, объясняя смыслы, отвечая на вопросы; обучает поведению в храме, исполняет поручения епископов, посещает больных и бедных женщин, следит за порядком во время служб. (В совершении таинств диакониссы участия не принимали.)
В этот период она, как имеющая собственные средства, устраивает дом помощи священнослужителям и общается со многими праведниками и святыми того времени: Григорием Богословом, Амфилохием, епископом Иконийским, Онисимом Понтийским, Петром Севастийским, братом Василия Великого. Но особое место в жизни Олимпиады занимает Иоанн Златоуст.
Златоуст
Не понятно, по иронии ли судьбы, но пригласили Иоанна Златоуста на епископскую кафедру Константинополя за его красноречие и за красноречие же изгнали. Слава о дивных проповедях Иоанна гремела по всей Антиохии, откуда он был родом и откуда был вызван в столицу и поставлен на столичную кафедру. Многие полюбили его за прямоту, понятность и искреннюю вдохновенность, а главное – за соответствие жизни своему слову. Многие – но не все.
В столичные нравы новый владыка не вписался с самого начала. Средства, предназначенные для него как епископа, взял и отдал на содержание нескольких больниц и гостиниц для паломников. Велел вынести из архиерейского дома все прежнее дорогое убранство. Не давал пиров ни своему клиру, ни даже беднякам (помогал втайне). Проведя годы перед переводом в столицу в пустыне, стремился к уединению и молитве в тишине, а не наведению связей и знакомствам с нужными людьми.
И очень быстро в пышном Константинополе красноречие Златоуста обратилось против него. Красноречивый призыв к христианству на деле, вместе с собственным, «вызывающим» аскетизмом епископа, начинают раздражать правящие верхи власти и Церкви. Византийское общество, мирское и церковное, в массе было еще очень далеко от христианства как практики жизни. В Церкви торговали должностями, процветало кумовство, протекция. Златоуст с этим всем боролся гласом вопиющего в пустыне.
Не благоволила Златоусту и императрица Евдоксия, недовольная в том числе и тем, что Златоуст критиковал разряженных в храмах женщин (сама она отличалась особенной даже среди императриц страстью к нарядам).
Наущенный врагами Златоуста и женой, император Аркадий велел отправить епископа в ссылку. Тут вмешалось Небо: почти сразу после решения о ссылке в столице произошло землетрясение, и перепуганный Аркадий призвал Златоуста обратно. Но… через непродолжительное время снова выслал в ссылку. Не выдерживал царственный Константинополь Златоустовой правды.
«Знаете действительную причину, почему хотят погубить меня? – говорил Златоуст в одной из своих проповедей. – Потому что я не распоряжался расстилать перед собой богатых и дорогих ковров, не хотел одеваться в одежды, шитые золотом и шелком, не любил потакать чувственности этих людей».
Измученный дорогой и нахождением сначала в Кукусе (Армения) с тяжелым горным климатом и резкими перепадами температур, а потом переселением в Питиунт (Пицунду) в причерноморский Кавказ, Златоуст умрет в 407 году, всего через четыре года после изгнания. А через несколько лет, безо всяких постановлений, его реабилитируют: мощи святителя привезут в Константинополь, где император Феодосий Второй, сын Аркадия и Евдоксии, во время похоронной церемонии попросит у Златоуста прощение за грех своих родителей.
Во время епископства в Константинополе Златоуст отмечал диакониссу Олимпиаду: на редкость милосердную, деятельную, любящую оставаться в тени. Она стала одной из его верных помощниц.
Когда, после повторного изгнания Иоанна Златоуста в столице загорелся храм Святой Софии (опять Небо?) и выгорела большая часть города, в поджоге обвинили сторонников святителя. Олимпиаду, известную своей финансовой помощью и поддержкой Златоуста, вызвали на допрос, требуя сознаться в поджигательстве. И хотя ровно никаких доказательств добыть не получилось, диакониссе присудили выплатить огромный штраф в знак вины и выслали в Кизик на Мраморном море. А потом и вовсе посадили в заточение в Никомидийскую тюрьму.
Златоуст не забывает свою верную помощницу, оказавшуюся незаслуженно гонимой, оклеветанной, одинокой – и это после сверхобеспеченного детства и юности, после многих лет добровольной аскезы и общения с лучшими христианскими умами своего времени. Между ними возникает переписка, и святитель узнает, что Олимпиада страшно унывает и заболела от душевных переживаний. Иоанн Златоуст до своей смерти в 407 году писал ей, утешая и укрепляя.
Изгнанники
Сейчас известно о 17 письмах Иоанна Златоуста диакониссе Олимпиаде (ее письма не найдены). Письма отправлялись сначала из горного местечка Кукусы (большая их часть), находящегося на территории Армении, а потом из Питиунта в Никомидию – древний город в Малой Азии, расположенный неподалеку от Константинополя (ныне турецкий город Измит). В то время уже существовали почтовые станции, например, в Риме на каждую приходилось около 40 лошадей, но в разы меньше человеческих и животных ресурсов было в столь отдаленных местах. Однако чудом Божиим письма святителя сохранились.
Старец Амвросий Оптинский считал, что после Священного Писания для скорбной души нет лучшей и наиполезнейшей книги, как письма Иоанна Златоуста к Олимпиаде-диакониссе.
Как понимал уныние святитель Иоанн
«Уныние, – пишет свт. Иоанн, – тягостнее всех бедствий. Оно – вершина и глава несчастий. Подлинно, уныние есть тяжкое мучение душ, некоторая неизреченная мука и наказание, горшее всякого наказания и мучения. И в самом деле, оно подобно смертоносному червю, касаясь не только плоти, но и самой души, оно – моль, поедающая не только кости, но и разум, постоянный палач, не ребра рассекающий, но разрушающий даже и силу души, непрерывная ночь, беспросветный мрак, буря, ураган, тайный жар, сжигающий сильнее всякого пламени, война без перемирия, болезнь, затемняющая многое из воспринимаемого зрением. И солнце, и этот светлый воздух, кажется, тяготят находящихся в таком состоянии, и самый полдень для них представляется подобным глубокой ночи.
Вот почему и дивный пророк, указывая на это, говорил: «произведу закат солнца для них в полдень« («зайдет солнце для них в полудне») (Амос. 8:9), не потому, что светило скрывается, и не потому, что прерывается обычный его бег, а потому, что душа, находящаяся в состоянии уныния, в самую светлую часть дня воображает себе ночь. Подлинно, не так велик мрак ночи, как велика ночь уныния, являющаяся не по закону природы, а наступающая с помрачением мыслей; ночь какая-то страшная и невыносимая, с суровым видом, жесточайшая всякого тирана, не уступающая скоро никому, кто пытается бороться с ней, но часто удерживающая плененную душу крепче адаманта, когда последняя не обладает большой мудростью <…>.
Кто может не устрашиться, когда увидит, что все внезапно ушло прочь: и рассудок, и ум, и душа, и цвет лица, и движение членов, что на смену всему тому пришло не радостное: немота и бесчувственность, тление, сукровица, черви, пепел, прах, зловоние, совершенное уничтожение, и что все тело спешит открыть отвратительные и безобразные кости?»
Таков обычай у Бога: не сразу удаляет бедствия
«Хочу излечить рану твоего уныния и рассеять мысли, собирающие это облако скорби. Что, в самом деле, смущает твой дух, почему ты печалишься и скорбишь? Потому, что сурова и мрачна эта буря, которой подверглись церкви? Потому, что все превратила она в безлунную ночь и день ото дня все более усиливается, причиняя тяжкие кораблекрушения? Потому, что растет гибель вселенной? Знаю это и я, да и никто не будет прекословить этому. Впрочем, хотя я и вижу все это, я все-таки не отчаиваюсь в надежде на лучшие обстоятельства, памятуя о Том Кормчем всего этого, который не искусством одерживает верх над бурей, но одним мановением прекращает волнение моря.
Перестань звать на помощь то того, то другого, и гнаться за тенями (а такова человеческая помощь), но призывай непрестанно Иисуса, Которому ты служишь, чтобы Он только благоизволил – и все бедствия прекратятся в один миг. Если же ты призывала, а бедствие не устранено, то таков у Бога обычай: не сначала (я повторю то, что сказал выше) удаляет бедствия, но, когда они достигнут наибольшей высоты, когда усилятся, когда враждующие изольют почти всю свою злость – тогда, наконец, все сразу изменяет в состояние тишины и производит неожиданные перемены.
Итак, не падай духом».
Вспомни то доброе, что тебя радует
Здесь совет святителя Иоанна прямо соответствует современным рекомендациям, если станет тяжко – вспоминать все хорошее и ценное, что было и есть в вашей жизни:
«Если желаешь и теперь поразмыслить наряду с печальными событиями и о радостных, то увидишь много если не знамений и чудес, то, во всяком случае, похожего на знамения, и неизреченное множество доказательств великого промышления Божия и помощи. Но чтобы ты не все услышала от нас без всякого труда, эту часть я оставляю тебе, дабы ты тщательно собрала все (радостное) и сопоставила с печальным, и, занявшись прекрасным делом, отклонила себя таким образом от уныния, потому что и отсюда ты получишь большое утешение<…>.
Если желаешь писать мне пространно, то извести меня об этом, не обманывая меня однако, что ты оставила всякое уныние и проводишь жизнь в спокойствии. В том ведь и заключается лекарство моих писем, чтобы доставить тебе большую радость – и ты будешь получать от меня письма постоянно».
Не бойтесь хвалить унывающего
Святитель Иоанн не опасается поддержать Олимпиаду, прямо говоря ей о ее самых светлых сторонах, – так в печалях нам важно слышать умное доброе слово:
«Помышляй о воздаяниях за свои добродетели, о блестящих наградах, о светлых венцах, о хороводе вместе с девами, о священных обителях, о небесном брачном чертоге, об уделе, общем с ангелами, о полном дерзновении и общении с Женихом, о том удивительном шествии с факелами, о благах, превосходящих и слово, и ум.
Не противоречь моим словам, если даже я и причислил тебя, прожившую во вдовстве, к хору тех святых дев».
Где лежит причина радости, по Златоусту
«Причина радости обыкновенно лежит не столько в природе обстоятельств, сколько в разуме людей. Если же это так, если многие, изобилуя богатством, считают жизнь невыносимой, а другие, живя в крайней бедности, всегда остаются радостнее всех, если люди, пользующиеся охранной стражею, и славой, и честью, часто призывают проклятие на свою жизнь, а незнатные и рожденные от незнатных и никому не известные считают себя счастливее многих, – потому что не столько в природе обстоятельств, сколько в разуме людей лежит причина радости (не перестану постоянно повторять это), – не падай духом, сестра, а восстань, протяни руку нашему слову и доставь нам эту прекрасную помощь, чтобы мы совершенно исхитили тебя из горького плена размышлений. Если ты не пожелаешь и сама проявить такого же усердия, какое и мы проявляем, то у нас не будет никакой пользы от лечения».
Итак, зная это, моя боголюбезнейшая госпожа, трудись, соревнуй и, имея помощь в сказанном нами, старайся всеми силами вытеснять и изгонять те размышления, которые смущают тебя и производят беспокойство и такую бурю».
Доверься промыслу Божию
«Не следует тревожиться из-за того, что много повсюду войн и смятений и много тревог, а напротив, нужно было бы дивиться тогда, если бы ничего этого не случилось. С добродетелью соединен труд и опасность.<..>
Зачем мятется душа твоя, что такой-то отвержен, такой-то уклонился в противную сторону? Христа распинали, а Варавву разбойника просили освободить, и развратный народ кричал, что лучше спасти душегубца, чем Спасителя и Благодателя. Сколько человек, думаешь ты, увлечено было в соблазн этим происшествием? Сколько погибло их невозвратно?<…>
В смутных обстоятельствах нам не опередить Господа, даже если бы все приходило в крайнюю гибель. Он один может и падших восстановить, и заблудших обратить, и соблазнившихся исправить, и грешников, совершивших тысячи преступлений, изменить и сделать праведными, и умерших оживить; может отвергнутому придать блистательный вид, обветшалое обновить. Если Он творит несущее сущим, нигде и никогда не являющемуся дарует бытие, то тем легче Ему поправить то, что есть и что давно уже было<…>.
Не смущайся же и не тревожь себя, но всегда и за все благодари Бога, прославляй, зови, моли, повергайся пред Ним; не тревожься, говорю, – даже если бы перед тобой восстали тысячи тревог, тысячи смятений, даже если бы взор твой повсюду встречал одни страшные бури».
Печаль должна иметь меру
«Болезнуй, потому что не должно смотреть на это без муки сердечной, но болезнуй так, чтобы твоя печаль имела меру. Ибо если в собственных ошибках – за которые мы должны будем дать некогда отчет – вредно и пагубно предаваться слишком неумеренной печали, то тем паче излишне и пагубно для души мучиться попусту и измождать себя скорбью о чужих погрешностях.
Такая печаль есть сатаническое искушение, есть самое ужасное из всех бедствий. Не последняя ли глупость и сумасбродство за чужие ошибки, в которых другие дадут отчет, сокрушаться и скорбеть до того, чтобы эта скорбь наводила на душу несказанный мрак, смятение, тревогу, – словом, несказанную бурю?»
Заботься о своем здоровье
«Советую тебе, достопочтенная Олимпиада, и прошу у тебя как величайшей милости: прилагай великое старание о том, чтобы тебе поправить немощь твоего тела. Ибо от болезни телесной происходит и печаль. Если тело измучено трудами, ослаблено и до того оставлено в небрежении, что не лечится ни врачами, ни свежестью воздуха, ни достатком в житейских потребностях, то сама подумай, сколько все это прибавит тебе скорби. Так опять умоляю тебя, достопочтенный друг: пользуйся различными опытными врачами и лекарствами, которые могут исправить слабость твоего здоровья.
<…>Даже если бы сидела безвыходно дома, даже если бы прикована была к одру болезни, – не думай, что ведешь жизнь пустую и бесполезную… Ты страдаешь гораздо больше, чем те, которых влачат палачи, терзают, изнуряют, подвергают крайним страданиям».
Блаженны страдающие, ибо они утешены будут
«А чтобы ты узнала и с другой стороны, сколь велика выгода от страданий, даже если бы кто-нибудь пострадал и не из-за Бога, а все-таки страдал бы и переносил бы благородно и кротко, за все прославляя Бога, – обрати внимание на то, что сам он (Иов – прим. авт.) не знал, что терпел это из-за Бога, однако за это награждался венцом, так как, и не зная причины несчастий, переносил их мужественно.
И Лазарь, подвергшись недугу (это, конечно, ему случилось претерпеть не из-за Бога), так как всецело претерпел, показал стойкость и мужественно перенес отсутствие тех, кто прислуживал бы ему, перенес уныние, производимое язвами, голодом, презрением и жестокостью со стороны богача, – ты знаешь, сколь великие он получил венцы. Между тем, мы ничего не можем сказать об его добродетели – ни того, что он жалел бедных, ни того, что помогал обижаемым и делал что-нибудь хорошее в этом роде, а знаем только об его лежании при воротах богача, о болезни, языках собак, презрении к нему со стороны богача, что все относится к испытыванию несчастий.
И все же хотя он и не совершил чего-либо благородного, он получил тот же самый удел, что и патриарх, совершивший столь много дел добродетели, получил только за то, что мужественно переносил уныние, производимое страданиями».
