Сын юриста
Владимир Короленко был сыном житомирского судьи, о котором весь город знал, что он суров, справедлив и неподкупен. В юности Короленко тоже хотел стать юристом – но не судьей, а адвокатом. Но в университеты не брали выпускников реальных училищ, и с мечтой о юриспруденции пришлось проститься – но не с идеей защищать страдающих людей. Уже в студенчестве (он проучился год в петербургском Технологическом институте, потом переехал в Москву и поступил в Тимирязевскую академию) Короленко примкнул к народникам.
Уже первый арест Короленко был связан с тем, что он заступался за других: стал автором петиции, протестовавшей против унижений студентов со стороны администрации. Его исключили из академии и отправили на год в ссылку.
После ссылки он уже всерьез стал задумываться о революционной деятельности и писал: «Господствующей основной мыслью, своего рода фоном, на котором я воспринимал и видел явления, стала мысль о грядущем перевороте, которому надо уготовить путь». Он собирался «идти в народ». Выучился шить сапоги, чтобы зарабатывать на жизнь в случае необходимости – и это умение ему действительно пригодилось в следующей ссылке.
В ссылке он провел шесть лет, никаких серьезных оснований для нее не было: никаких доказательств революционной деятельности Короленко следствие не нашло; по сути, не было ни суда, ни приговора (в бумаге для вятского губернатора говорилось, что братьев Короленко к суду привлечь невозможно, потому что следы преступления они «по своей изворотливости скрыли»). Его высылали из города в город и даже держали в тюрьме безо всякого приговора – а он исправно пытался добиться справедливости. Вместо справедливости – его обвинили в склонности к побегу и выслали в Якутию.
Именно в это время он стал проповедовать законность и объяснять права крестьянам, которые и не знали, что их права нарушают: «Я – человек, настроенный революционно, разъяснял им азбуку законности. Впоследствии много раз я имел случай заметить, что людей, апеллирующих к законности и особенно разъясняющих ее простому народу, наша администрация всякого вида и ранга считала самыми опасными революционерами».
Он и после возвращения из ссылки, когда уже стал журналистом в Нижнем Новгороде, занимался защитой страдающих: то обнищавших вкладчиков лопнувшего банка, то вотяков, обвиненных в ритуальном убийстве нищего. Изучая случай вотяков, получивший название «мултанского дела», Короленко провел журналистское расследование, которое позволило полностью развалить доказательства следствия.
Въедливый во всем, что касалось сбора фактов, уверенный во всем, что касалось прав, неравнодушный до мучительной бессонницы, когда невинно страдали люди, – Короленко стал практически профессиональным правозащитником. Именно к нему бежали, когда случалась беда.
Во время революции 1905 года он защищал сорочинских крестьян, чей бунт жестоко подавили каратели, и евреев, страдающих от погромов. В 1913 году его журналистское расследование помогло спасти еврея Бейлиса от ложного обвинения в ритуальном убийстве мальчика.
Он посвятил целую серию статей «Бытовое явление» смертным казням, которые появились в российском законодательстве в 1906 году для подавления революционного террора.
Он хотел заниматься писательской работой, но раз за разом вынужден был оставить ее и заниматься публицистикой, писать о самых неприятных и мучительных темах – иначе просто не мог.
Облачная заря и туманная туча 17 года
Февральскую революцию Короленко принял с радостью и надеждой. 4 марта 1917 года писал П. С. Ивановской: «Много разных туманных мыслей заволакивает еще горизонт и теснится в голову. Как бы то ни было, огромный факт совершился, и совершился на фоне войны…». И ей же 6 марта: «У нас тут все идет хорошо, все начальство уже признало новое правительство. Выбраны комитеты. Полиция добровольно подчинилась городскому управлению. Сегодня предстоит манифестация с участием войск: настроение всюду спокойное и радостное…». А 21 июня 1917 года в письме С. И. Гриневецкому писал: «Над русской землей загорелась, наконец, бурная и облачная, но, будем надеяться, немеркнущая заря свободы».
Он постоянно объяснял простым людям смысл свершающихся исторических событий – и даже написал об этом статью «Падение царской власти», которая после публикации в «Русских ведомостях» была напечатана отдельной брошюрой именно для разъяснения сути происходящего обычным людям – об этом писателя просили самые разные общественные организации, от земских и городских управлений до партийных и правительственных группировок, сообщал он в письме в редакцию газеты.
22 августа он писал М. Ф Никелевой, что о ближайшем будущем ничего сказать не может: «туманная туча закрывает дали». Но надеется, что придет что-то новое: «Той установившейся, прочной гнусности, которая называется теперь старым режимом, – уже не будет».
Туманная туча принесла грозу: власть на Украине с осени 17 года до окончательного установления Советской власти менялась полтора десятка раз. Полтаву, где жил Короленко, сдавали и занимали – то с боем, то без боя. Войско гетмана Скоропадского под германско-австрийской оккупацией, петлюровцы, махновцы, красные, белые – уходили одни, приходили другие, и каждая власть начинала с арестов, грабежей и расстрелов.
При любой власти Короленко, которого все знали в Полтаве, шел к местным властям с просьбой отпустить арестованных или отменить казнь приговоренных.
Социализм без свободы
Советская власть впервые надолго установилась в городе 19 января 1919 года. Вначале Короленко осторожно надеялся, что красные, как в предыдущий раз, окажутся более дисциплинированными и менее склонными к безобразиям, чем их предшественники. Но уже в конце месяца ему пришлось ходить в ЧК с заступничеством о невинно осужденных и писать письма Христиану Раковскому, руководителю Совнаркома Украины. 12 февраля он писал критику Аркадию Горнфельду: «Для работы атмосфера плохая: целый день у меня толчея, — приходят, жалуются, плачут, просят посредничества по поводу арестов и угроз расстрелами».
В июле он сказал молодому Валентину Катаеву, который был в Полтаве и зашел к великому писателю познакомиться: «Ну, посудите, могу ли я отказаться от защиты, если от этого, может быть, зависит жизнь человека? Не могу, не могу».
Катаев свидетельствовал: «…несмотря на множество событий громадной государственной важности, несмотря на голод, разруху и войну, несмотря на все тяжести жизни, имя Владимира Галактионовича Короленко было на устах у всех жителей Полтавы. О Короленко говорили всюду. На улицах и в садах, в театрах и кинематографах, на митингах и собраниях».
К нему пришел и корреспондент телеграфного агентства РОСТА – расспросить об отношении к революции. Короленко сказал ему, что считает большой ошибкой идею ввести «социализм без свободы» и не рассчитывает на мировую революцию. А другой серьезной ошибкой – порождающее излишний бюрократизм стремление ввести во всех областях прямое управление без опоры на общественные инициативы: «Закрытие демократических самоуправлений, попытка все сделать декретами и предписаниями без содействия общественных сил вредит даже лучшим начинаниям этого рода».
В июле Полтаву заняли деникинцы. Их приход ознаменовался погромами и грабежами. О добровольчестве Короленко писал, что оно «не только разбито физически, но и убито нравственно» – и не ждал с этой стороны ничего, кроме «дикой реакции». Горнфельду писал: «Во время деникинского захвата Полтавы я, по старой памяти, не утерпел и послал 6 писем о безобразиях, которые здесь творили добровольцы. Здесь цензура запретила, а там провели. Теперь это добровольчество уже в прошлом. «Память его погибе с шумом», и бог с ним. Утопия, только обращенная назад»».
Шесть писем наркому
В канун нового 1920 года Полтаву снова заняли красные. Короленко по-прежнему занимался заступничеством. Ленина, который прекрасно знал, каким авторитетом пользуется старый писатель, эта его деятельность раздражала. Он даже писал Горькому в сентябре 1919 года, что Короленко ошибается, заступаясь за кадетов и «околокадетских господ». Так что именно Ленин стал инициатором поездки наркома просвещения Анатолия Луначарского в Полтаву, к Короленко, чтобы объяснить ему, как партия большевиков видит происходящее в стране, к чему стремится, чего добивается. Владимир Бонч-Бруевич вспоминал ленинские слова: «Пусть попытается, как он это отлично умеет, все поподробней рассказать Владимиру Галактионовичу — по крайней мере пусть он знает мотивы всего, что совершается. Может быть, перестанет осуждать и поможет нам в деле утверждения советского строя на местах».
Луначарский относился к Короленко с огромным уважением; после Февральской революции он даже говорил, что именно такой человек, как Короленко, должен стать президентом Российской Республики. Он в самом деле приехал – и писатель немедленно потребовал, чтобы тот помог избавить от расстрела нескольких человек. Луначарский пообещал, но сделать ничего не смог. Говорил, что их расстреляли еще раньше.
Уезжая, он взял с Короленко обещание, что тот будет ему писать. Короленко написал ему шесть длинных писем, в которых слышатся отголоски разговоров с наркомом о задачах Советской власти. В этих письмах Короленко упрекает власть в том, что она творит произвол и беззаконие. Рассказывает, что уже писал Раковскому о ночном расстреле людей, обвиненных в контрреволюционной деятельности: «Их уже вели темной ночью на кладбище, где тогда ставили расстреливаемых над открытой могилой и расстреливали в затылок без дальних церемоний. Может быть, они действительно пытались бежать (немудрено), и их пристрелили тут же на улице из ручных пулеметов. Как бы то ни было, народ, съезжавшийся утром на базар видел еще лужи крови, которую лизали собаки, и слушал в толпе рассказы окрестных жителей о ночном происшествии. Я тогда спрашивал у X. Г. Раковского: считает ли он, что эти несколько человек, будь они даже деятельнейшие агитаторы, могли бы рассказать этой толпе что-нибудь более яркое и более возбуждающее, чем эта картина?»
Короленко обвиняет Советскую власть не только в беззаконии и подавлении свобод, но и в разрушении экономики страны. Он говорит, что радикальные реформы оказались поспешными и непродуманными, что их стали внедрять, когда страна была еще не готова к такому опыту: ведь для того, чтобы внедрять новые, более справедливые производственные отношения, «нужно много условий, как политическая свобода, просвещение, нужна выработка новых общественных сплетений на прежней почве, нужны растущие перемены в учреждениях и в человеческих нравах». Он напоминает, что для развития государства нужны «свобода мысли, собраний, слова и печати» – но в России, никогда их толком не знавшей, они объявлены вредными буржуазными предрассудками.
Он говорит в одном из писем, что весь прежний строй был основан на лжи – будто бы мужик ленится, мало работает, много пьет – тогда как мужик работал много и бедствовал от «дурных земельных порядков» и общественной несправедливости. Но нет ли такой же лжи и у вас, спрашивал он.
«Коммуна является огромным паразитом»
«Вы внушили восставшему и возбужденному народу, что так называемая буржуазия («буржуй») представляет только класс тунеядцев, грабителей, стригущих купоны, и — ничего больше» — тогда как это организаторы производства. Устраняя организаторов производства, вы разрушили экономику, говорит он.
Хуже того – это сделано с опорой на самые дурные чувства: ненависть, зависть, стремление к наживе: «Тактически вам было выгодно раздуть народную ненависть к капитализму и натравить народные массы на русский капитализм, как натравливают боевой отряд на крепость…. Крепость вами взята и отдана на поток и разграбление. Вы забыли только, что эта крепость — народное достояние, добытое «благодетельным процессом», что в этом аппарате, созданном русским капитализмом, есть многое подлежащее усовершенствованию, дальнейшему развитию, а не уничтожению».
Короленко, который еще в 1891 году занимался помощью голодающим, понимает, что в условиях, когда крестьяне перестают сеять хлеб и сажать овощи, потому что все равно отнимут, – голод не за горами. Когда человека перестают защищать достижения цивилизации, убеждает он Луначарского, тот остается один на один с грозными силами природы. А тогда – вслед за голодом придет и холод, «В квартирах будет почти то самое, что будет на дворе. На этом фронте вы отдали все городское (а частью и сельское) население на милость и немилость враждебным силам природы, и это одинаково почувствует как разоренный, заподозренный, «неблагонадежный» человек в сюртуке, так и человек в рабочей блузе».
«Вы убили буржуазную промышленность, ничего не создали взамен, и ваша коммуна является огромным паразитом, питающимся от этого трупа. … Ясно, что дальше так идти не может и стране грозят неслыханные бедствия. Первой жертвой их явится интеллигенция. Потом городские рабочие. Дольше всех будут держаться хорошо устроившиеся коммунисты и Красная Армия. Но уже и в этой среде среди добросовестных людей заметны признаки обнищания.
Лучше всего живется всякого рода грабителям. И это естественно: вы строите все на эгоизме, а сами требуете самоотвержения. Докажите же, что вооруженному человеку выгодно умереть с голоду, воздерживаясь от грабежа человека безоружного».
Но когда голод пришел – Короленко, уже тяжело больной, включился в деятельную помощь голодающим и написал несколько воззваний к другим странам с просьбой о помощи.
Луначарский не ответил
Он был уверен в том, что нельзя построить государство на мести и грабеже. Он убеждал советскую власть отказаться от насилия во имя свободы, потому что «социализм может прийти только в свободную страну». Он писал Луначарскому: «Среди вихрей, порождаемых разнуздавшимися страстями, необходимо руководство начал высшего сознания и высшей нравственности. Как путеводная звезда в бурном океане или библейский огненный столп, указывавший евреям путь в пустыне, – начала высшей нравственности должны светить и на бездорожьях революции. Для всех верующих — это лучшие заветы человечности, которым учит их вера, для убежденных — это широкие нравственные основы, которые дает убеждение. Без этого революция сворачивает на бездорожья и часто возвращается к прошлому с его старыми злоупотреблениями, заменив одних притеснителей другими. А большинство страдает по-прежнему…»
Луначарский не ответил ему. Почему – объяснял по-разному. Короленко передал копии своих писем за границу, и они уже после его смерти были опубликованы в Париже. Ленин продолжал следить за судьбой Короленко и, узнав, что тот тяжело болен, велел наркомздраву Семашко организовать его выезд на лечение за границей – однако Короленко отказался уезжать и 25 декабря 1921 года умер от воспаления легких.
А газета «Правда» в 1922 году написала, что Ленин читает письма Короленко.
Но до большинства российских читателей они добрались только к началу XXI века.
