Наш спикер – игумен Нектарий (Морозов), настоятель Петропавловского храма города Саратова, публицист, автор книг о христианской проблематике.
Евангелие написано для больных или для здоровых?
– Иногда складывается мнение, что христианство – для здоровых, крепких, психологически непорушеных людей. А травмированному человеку, как ни объясняй, что Отец тебя блудного, всегда любит и ждет, – в это трудно верить, если в жизни, например, отца вовсе не было. Или был злой и пьяный. Или справедливый, но безжалостный.
Так же невротично он будет воспринимать Евангельские заповеди, притчи, – потому что то, чем он воспринимает – нездорово, глаз темен, но другого глаза нет. Читать Евангелие такой человек будет через свои страхи, понимать в свою степень невротичности. И транслировать евангельские истины своим детям, друзьям, он будет криво.
– Совершенно очевидно, что Евангелие – весть не для здоровых.
На этот вопрос само Евангелие дает исчерпывающий ответ. Господь говорит, что не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Священное Писание говорит словами пророка Исаия: Он (Христос) взял на себя наши немощи, понес наши болезни.
Но на самом деле здоровых не существует. Есть больные, осознающие свою болезнь, немощь и поэтому чувствующие нужду во враче; и есть больные, не осознающие своих болезней, и поэтому отрицающие необходимость в каком бы то ни было лечении.
При этом, когда Господь говорит о больных, имеющих нужду во враче, то не разделает больных телом от больных душой. В Евангелии мы находим примеры исцеления физических болезней и исцеление болезней, которые мы называем душевными. Совершенно очевидно, что и те, и другие составляют некое единое целое, имеют тесную связь.
Когда мы читаем Евангелие, мы видим людей, рассуждающих так, что здоровыми их назвать достаточно сложно. Ну что можно сказать о тех, кто упрекает Христа в исцелении человека, слепого от рождения, в день субботний? Или об утверждающих, что Он изгоняет бесов силой Вельзевула?
Мы видим глубокие противоречия во внутренней логике этих людей. Мы видим расколотость, болезненность их сознания, недостаток ясности самосознания. Иными словами, в Евангелии мы находим все то, что есть сегодня в окружающей нас жизни.
И именно в этот больной мир пришел Господь, и для больных проповедует. Для психически больных в том числе.
Кажется, что может быть горше, страшнее, чем безумие, но психиатрия свидетельствует о том, что человек и в болезни сохраняет способность нравственного выбора, личностной самореализации. Исключения – стадии острых психозов.
Мой добрый знакомый, Виктор Федорович Кондратьев, профессор, доктор медицинских наук, долгое время был ведущим экспертом Центра имени Сербского. Входил в состав комиссий, выносивших суждение о вменяемости человека, рассматривал дело Чикатило. И он однозначно утверждает, что человек сохраняет способность выбора в любой ситуации.
Виктор Федорович рассказывал мне о том, как он посещал в больнице своего коллегу и друга, заболевшего шизофренией. Они разговаривали, при этом друг постоянно крестился. Виктор Федорович из деликатности не задавал ему вопросов. А когда уже уходил, друг спросил, видел ли он, что тот крестился все время. Профессор сказал, что да.
«А знаешь, почему? Потому что голос мне говорил – ткнуть тебе двумя пальцами в глаза. А я не хотел тебе в глаза пальцами тыкать. Я молился, чтобы Господь мне помог от этого удержаться».
Безусловно, человек может и Евангелие превратить в материал для своего безумия. Но это опять-таки будет следствием его выбора. Религиозные психопаты, оправдывающие свои преступления Священным Писанием, находят в нем лишь условный повод для своей агрессии.
Чем опасен глагол «должен»
– Но если христианская проповедь – для больных, то спрашивают сегодня как со здоровых. Однажды на исповеди в монастыре N некто каялся в обидчивости, на что батюшка сказал: «христианин не должен обижаться, точка». Другого грешника, покаявшегося в страсти гордости, в московском храме отлучили от Причастия со словами «да как же вы можете!»
Возникает вопрос: пока недохристианин обижается и гордится, не стал еще отличником, ему куда пойти? У нас почему-то из процесса воцерковления выпал сам «процесс». Сразу требуется результат.
– Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Действительно,
у нас зачастую происходит разрыв между реальной жизнью и проповедью, раздающейся с амвона, или наставлениями, которые человек получает от священника на исповеди, или книгами современных авторов, которые предлагаются сегодня для чтения верующему человеку.
В чем заключается этот разрыв? Этот разрыв образуется за счет намеренного или ненамеренного игнорирования данности. Какого рода эта данность?
Мы видим перед собой человека, у которого сломаны ноги и нет даже костылей. Мы к нему подходим и говорим: «Странно. Почему ты здесь лежишь? Человек должен ходить».
В нашем представлении об этом человеке куда-то выпал целый блок его жизни, время, необходимое для того, чтобы кости срослись, пока он находится в гипсе. Мы забыли о том, что этому больному для выздоровления необходимы препараты, способствующие сращиванию костей.
Мы забыли о периоде реабилитации, времени, когда человек передвигается сначала на коляске, потом на костылях, потом учится заново ходить уже без них.
Мы также забыли о том, что один больной может выздороветь за год, а другой, с этим же диагнозом, – за полтора. У одного генетически кости крепкие, дух бодрый, с ним занимается хорошо оплачиваемый физиотерапевт, и восстанавливается он в Швейцарии.
У другого – склонность к остеопорозу с детства, денег на физиотерапевта и отдых нет, и характер тревожный и мнительный, потому что папа пил, а мама была очень нервная.
У каждого из нас свои особенности, и они накладывают отпечаток на то, как долго длится наш процесс выздоровления-воцерковления. На то, окажется ли он вообще в своей финальной стадии. Ведь бывает, что «сломав ногу», человек уже никогда не будет ходить, как раньше, что с ним ни делай.
И здесь главное, чтобы сам человек постарался сделать максимум того, что от него зависит. Объективно этот результат может быть малым, но для него это вершина.
Если в семье родился ребенок с проблемами развития, и родителям он дорог, они его и таким любят, то они будут радоваться самому малому шагу малыша вперед, и будут благодарны ему за него.
Бог относится к человеку так же. В Евангелии мы видим, кто со всех сторон окружает Христа. Это люди, которых общество считало инвалидами, в телесном и нравственном смысле. Но Господь ими и занимается.
Мы видим эпизод с Закхеем. Мы не знаем, что было до встречи Закхея со Христом, что – после. Мы видим одно движение Закхея к Богу.
Мы не знаем, стал ли Закхей «совершенным человеком» или не стал. Мы видим, как в нем произошло одно изменение и Христос этому радуется.
Собственно говоря, чему тут радоваться? Человек был злодеем. Он отказался от того, чтобы быть злодеем. Это что, достижение с точки зрения мира? Да просто не надо быть злодеем, и не понадобится достижение, – скажет мир.
В христианстве не так. Для любого человека, хотящего быть христианином, важно движение как таковое, вектор, динамика. Сама вера – это процесс. А результат, – то насколько сможешь продвинуться, на какую высоту вскарабкаешься – дело вторичное.
Опасное схематичное христианство
– Но такие вещи услышишь нечасто. Чаще люди слышат призыв к «совершенству» и живут в надрыве: должен, но всегда не можешь. И возникает не смирение, а состояние вечного нездорового напряжения, безрадостности, вечной «грешности».
– Невидение реальности, реального человека с его ограничениями, а представление вместо него некоего схематичного «христианина», который должен то и се, – серьезная церковная и пастырская проблема.
Чувствуя себя в глазах пастыря схематичным христианином, человек начинает смотреть на христианство как на что-то, к чему он, вроде, принадлежит, но что для него совершенно недоступно.
Возникает странный момент чуждости человека и Евангелия, человека и христианства.
Такого рода ошибка может быть до известной степени простительна, если она носит временный характер, – например, ее совершает неопытный, но ревностный священник. Он сам пытается жить чисто, праведно, насколько это возможно. Ему даже кажется, что это удается.
И священник говорит о высокой цели, о совершенстве христианина, упуская то реальное, стартовое состояние человека, в котором тот к батюшке приходит.
Но такое отношение к людям у пастыря должно со временем уйти. Человек, старающийся всерьез жить по-христиански, обязательно вскоре сам убеждается в своей немощи. Ведь путь христианской жизни – путь познания своей немощи.
А если человек полагает, что он восходит от силы в силу, значит, либо он находится в прелести, либо в очень глубокой нравственной или духовной ошибке, граничащей с прелестью.
Но, к сожалению, чаще всего «строгие» проповеди, наставления, советы оказываются рожденными не ревностью пастыря, не его чистой, праведной жизнью, – а следствием формального подхода.
Батюшка понимает, что нужно о чем-то говорить, чему-то наставлять. Он берет некую икону, некий идеал христианской жизни и показывает его людям: «Живите так».
Но вопрос не в том, чтобы жить праведно, а в том, каким образом прийти к доброй жизни. И оказывается, что об этом может говорить лишь тот человек, который хотя бы пытается «жить так».
Он будет рассказывать о христианской жизни, опираясь не только на святых отцов, не только на аскетические опыты гигантов духа. Он будет говорить, пропустив это опыт через себя, познав на собственном опыте, насколько это трудно. И тогда ему будут верить.
У преподобного Силуана Афонского есть мысль, что чем человек строже к себе в своей христианской жизни, тем он будет мягче к окружающим людям.
Человек, если он всерьез живет по-христиански, без конца подвергается ударам, падениям, преткновениям. Он начинает понимать, насколько это трудно, мучительно, болезненно. И будет жалеть других людей, в них, может быть, жалея самого себя. Потому что он уже будет относиться к ним, как к самому себе.
Управлять страхами проще, а радость – это для взрослых
Я помню, лет 15 назад меня поразила одна история. В конце Светлой седмицы ко мне в храме подошла бабушка, вся в слезах. Оказалось, у нее огород на даче, немалое подспорье в ее жизни пенсионерки. И в этом году так совпало, что какие-то важные посадки на огороде пришлись на Светлую.
Пропостившись весь Великий пост, причастившись на Пасху, подходит эта бабушка к одному священнику и спрашивает, можно ли ей на Светлой поработать на огороде, чтобы у нее там хоть что-то выросло. Он говорит: «Что вы? Как можно на Светлой седмице работать на огороде? Ни в коем случае».
А я про этого батюшку знаю, что он не соблюдает посты, что он живет светской, совсем нецерковной жизнью. И именно этот человек, от которого можно было бы ожидать мягкости, снисхождения, дает столь суровый ответ.
Конечно, я сказал этой бабушке ехать и работать. Не человек для субботы, а суббота для человека.
Но почему батюшка дал бабуле суровый ответ? Очень просто. Строгость здесь оказывается заменой собственной бездеятельности. А еще элементом управления страхом, чувством вины; ты укоряешь, стыдишь человека, сам одновременно оказываясь «правым», истовым исполнителем заповедей.
Представьте: есть ребенок, у которого с детства не получается учиться, у которого не очень хорошая координация, поэтому он то спотыкается, то что-то роняет. Плюс он застенчивый. Родители, вместо того, чтобы с этим творчески работать, на каждом шагу говорят малышу, что он бестолочь, наказание, как он будет жить, он вообще никчемный, что из него получится.
Конечно, из него ничего не получится. Конечно, этот ребенок всю жизнь будет бояться собственной тени. В нем не разовьется даже то, что в нем могло бы развиться.
То же самое нередко происходит в Церкви.
Если человека без конца тыкать носом в недостатки, говорить только о грехах и считать все это единственно возможной педагогикой, христианское развитие такого человека просто остановится, и мы будем иметь христианина-вечного ребенка, испуганного, задерганного и несчастного.
И в этом не только нет никакого смирения, в этом – поругание смирения, поругание того достоинства образа Божиего, который дал человеку Господь.
На мой взгляд, в том числе из-за такого перекоса в наших храмах люди часто стоят грустные, в Церкви мало радости.
Мы приходим в Церковь неправильно
– Как же случилось, что радостная, Евангельская весть в реальной жизни порой оборачивается страхом, апатией, несчастностью? Почему мы так слабо чувствуем Ее блаженство, почему так мало чувствуем любовь Бога к себе?
– Мне кажется, что мы приходим сегодня в Церковь совершенно ненормальным, неестественным образом. Мы приходим в Церковь, как какая-то рыба, которую туда выбросило волной, после того, как порядком измотало в глубине морской.
В первые века христианства человек приходил в Церковь через развернутую, глубокую проповедь Евангелия. Он видел практику христианской жизни, которая не разнилась со словом. Он видел плоды веры.
А потом все дальше и дальше происходило отступление от осознанного, глубокого прихода в Церковь, росла разноголосица между словом и делом, проявлялось то, что называют «историческим христианством» – достаточно страшная вещь.
Если говорить о Руси, здесь росла Церковь, в которой на протяжении многих столетий существовали телесные наказания для священников.
Церковь, где были «крестовые попы», стоявшие на перекрестках и ожидавшие, что проезжающие закажут требу и заплатят денежку. Эти крестовые попы могли друг с другом за требы драться до смертоубийства.
Жизнь Церкви – это постоянный процесс… я не знаю, какое слово тут подобрать, чтобы оно не было жестким. Процесс постоянного просеивания, где плевела отделяются от пшеницы. И всегда пшеницы оказывается гораздо меньше, чем плевел. Это очень страшно.
С другой стороны, это закономерно. Христианская жизнь есть, когда есть поиск, и этот поиск ни на одно мгновение не должен останавливаться.
Христос, христианская вера, Евангелие предлагает человеку позицию «вечного ученичества» по отношению к Богу. Вечно открытую перспективу.
Только из позиции ученика всегда есть, куда расти, будь человек невротиком, психически больным, каким угодно. Первые христиане так и назывались – учениками Христовыми.
И нужно помнить, с чего ученики начинали. С того, что спорили, кто из них больше, кто будет первым. Ученики собирались низвести огонь на селение в Самарии, в котором не хотели принять Христа. Ученики уснули, когда Христос в Свой предсмертный час просил их молиться о Нем. А потом и вовсе разбежались, оставив Христа одного в Гефсимании. И нам нужно понимать, что если мы такие, какими были апостолы первоначально, то с нами все нормально.
Весь вопрос в том, куда мы дальше двинемся. Останемся ли мы теоретиками, вечно читающими про то, что такое христианская жизнь и как на нее настроиться, или сделаемся практиками, с трудным опытом побед и поражений.
Священник, который сам таким путем не идет, людям помочь не может. Да, он является совершителем по Божественной благодати тех Таинств, в которых люди участвуют, но их христианское становление становится всецело делом их самих и благодати Божьей.
Это отсылает нас к вопросу о том, как нужно священников готовить, насколько внимательным должен быть здесь выбор. И это тоже огромная проблема.
Духовная жизнь заменилась игрой
Эти сложности, которые переживают в Церкви миряне, есть и в жизни монаха. Ведь человек приходит в монастырь со своими особенностями, телесными, душевными, духовными. И, как правило, с очень ограниченными силами.
Это требует огромного внимания, ответственности со стороны игумена. Нужно чутко вглядываться, что с человеком происходит. Не только в духовной сфере, но и в его обычной жизни: что ему по силам, что не по силам. Что его созидает, что разрушает.
И важно – а имеет ли сам настоятель необходимый опыт для многостороннего (психологического, физиологического, духовного) взгляда на человека?
Когда доброго наставничества нет, вместо того, чтобы духовно возрастать, инок духовно и физически надрывается. А пережив надрыв, становится уже неспособным ни к чему, ни к жизни в монастыре, ни к жизни вне монастыря. И превращается в духовного и телесного инвалида.
Нерешенность этой проблемы приводит к тому, что уже открытые монастыри либо приходят в упадок, либо развиваются неправильно. В России сейчас значительное количество открытых, но так и не заселившихся, не развившихся монастырей.
И здесь та же тема – игнорирование реальности и мечтание о «святой Руси», покрытой сплошь маковками с золотыми крестами.
В политике явление, когда игнорируется реальность, ставятся невыполнимые цели и даются обещания, не соотносящиеся с жизнью, называется популизмом. Но так бывает и в церковной жизни, это духовный популизм.
Основная причина этого, – то, о чем писал святитель Игнатий Брянчанинов, – духовная жизнь заменилась играми. Когда человек вместо духовной жизни играет, то он теряет чувство реальности.
Что это за игра? Человек приходит в Церковь. Узнает (из книжек, на примерах), что значит – быть пастырем или что значит – быть христианином, но, видя, как все серьезно, трудно, – не хочет ничего делать.
Тогда он выбирает для себя некую форму жизни. Это может происходить осознанно, неосознанно, полуосознанно. Св. Игнатий называет это «духовным актерством». Человек, понимая как внешне это должно выглядеть, начинает играть в христианина, в пастыря, вживается в роль, изображает то, чего нет на самом деле.
Это старое явление, все, читавшие Евангелие его знают как «фарисейство». Форма, за которой нет сущности. Обманка. Это настолько захватывает, что когда перед фарисеем стоит ожидаемый и воплотившийся Бог, совершающий дела, которые может творить только Бог, фарисей этого «не видит», потому что для него это неважно.
Для него важно отработать свою работу, отыграть роль, то есть быть подвижником и ревнителем веры в глазах людей, и в своих собственных глазах, что еще страшнее. И все это для того, чтобы легче было управлять людьми.
До пришествия в мир Христа фарисеи фактически управляли людьми посредством Закона. Но сами соблюдали его лишь внешне. Они не боролись со своими страстями, не очищали своего сердца. Они соблюдали внешний обряд, исполнение правил и от других требовали того же.
Но пришел Христос и рассказал всем, что это все – лишь игра в праведность, причем совершенно сознательная.
Порой преступники могут управлять людьми посредством самых хороших законов, принятых в государстве. И очень хороший закон может стать средством манипуляции.
Наша христианская жизнь – нескончаемые паралимпийские игры
– Что может человек, попавший в положение «вечного грешника», когда он понимает, что не растет, нет движения вперед, а есть только уныние?
– Преподобный Амвросий Оптинский писал своим духовным чадам: надо жить духовной жизнью, как бурлаки на Волге: тянуть баржу, потом отдыхать. Потом снова тянуть и снова отдыхать.
Не загонять себя до того, чтобы оказаться неспособным встать и тянуть баржу дальше.
Господь говорит, что прежде чем строить башню, надо рассчитать количество стройматериалов, рабочих.
То есть оценить свои силы: что у меня со здоровьем; что у меня с психикой, нервной системой? Где мне найти священника, который меня, такого, поймет?
Если человек приходит, а священник отмахивается, говорит, что он вообще не понимает, о чем идет речь, можно к такому священнику приходить исповедоваться, если другого нет, а духовника продолжать искать.
Каждый из нас имеет право на квалифицированное медицинское лечение. Но не каждый может это право реализовать. Нужно для этого потрудиться. Так и с духовником.
Феофан Затворник, например, так советовал подбирать количество поклонов по силам: «Встань и положи столько поклонов, сколько нужно, чтобы твое тело слегка утрудилось. Когда ты понимаешь, что оно утрудилось, но немного, от этого количества отнимаешь небольшую часть и оставшееся делаешь своим правилом».
То есть столько, сколько ты можешь, но чуть меньше. Потому что ты сделал это один раз и почувствовал напряжение. А тебе надо будет это делать регулярно.
Еще пример: Павел Препростый пришел изучать Священное Писание, начал с Псалтири. Прочел первый стих: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». И исчез. Спустя какое-то время его встречают и журят за то, что он не ходит учиться дальше. И Павел спрашивает: как он может учиться дальше, если он еще не разобрался с первым стихом, не стал этим самым мужем?
И в этом совершенно четкое указание на то, что в христианской жизни не нужно пытаться охватить все сразу. Но как только человек делает что-то первое, он сам начинает видеть, как делать второе. Делает второе, начинает видеть, как делать третье.
– Но человеку может быть трудно самому оценить себя честно: где я и, правда, не могу, а где мне просто лень.
– У нас есть совесть, которая нас обличает в том, что мы чего-либо не делаем, как должно. Есть два способа примириться с совестью. Один способ – сделать то, что она от нас требует. Это очень сложно. Это требует колоссальных внутренних усилий.
Есть второй способ – усыпить свою совесть, то есть вместо того, что она от нас требует на самом деле, сделать нечто похожее.
Пример. Совесть мне говорит: чтобы жить по-христиански, нужно бороться со своим гневом. Я по каким-то не очень явным причинам останавливаю внимание на слове «бороться» и борюсь, только не со своим гневом, а с коммунистами, гомосексуалистами и пр. Я могу при этом пить, жить распутно, воровать, но я знаю, верю, что борюсь с антихристом!
Мало людей, готовых быть по-настоящему честными. Это очень сложно.
Для человека, хотящего быть честным с собой, самым действенным способом будет стремление жить по Евангелию. Именно стремление, вот этот процесс. Когда Иоанн Златоуст говорит о том, что Господь намерения целует, именно об этом идет речь. О том, что Господь видит намерения человека, знает стартовые условия каждого.
Наша христианская жизнь – это нескончаемые паралимпийские игры. Если люди об этом забывают, то Господь не забывает никогда. Что самое главное на паралимпийских играх? Не то, кто придет первым, не то, кто победит, а то, что человек, превозмогая свою немощь, участвует и стремится. То же самое в христианской жизни. От каждого по возможностям.
Честность или нечестность обнаруживается и в общении с другими людьми.
Если законом и практикой жизни для нас становятся евангельские слова: «во всем поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы поступили с вами», то постепенно в общении мы начинаем видеть самих себя.
Я хочу поступить вот так с человеком, но задаюсь вопросом, а хотел бы я, чтобы он со мной так поступил? Нет, я хотел бы иначе. Когда я привожу свои намерения, действия в соответствие с этим пониманием, у меня появляется опыт честности.
Иллюстрации Дмитрия Петрова с использованием фрагментов античных и раннехристианских мозаик.
