Они знают больше, чем ты: рассказ священника, который служит там, где умирают дети

Дети и их мамы, попавшие в Клинику гематологии и профпатологии Саратова, живут в больничных палатах в среднем по полгода – приблизительно столько длится курс лечения. Домой отпускают редко – иммунитет ребенка ослаблен, и даже небольшие риски схватить какую-либо инфекцию могут стоить жизни, которая и так на волоске.

Двери больницы открыты только для медицинского, обслуживающего персонала и для священника. От их доброты и участия во многом зависит, как проведут полгода тяжелого лечения дети вместе с мамами.

Мне становилось легче дышать

Наталья почти месяц не могла поверить в то, что это не кошмарный сон, что про ее первенца, маленького Артема, сказано страшное слово «лейкемия». В палате онкогематологии она с сыном лежала уже два месяца, сама из Саратова, но домой нельзя даже на денек – анализы у Артема были плохие. Однажды позвонила ее хорошая знакомая, Татьяна: обе женщины жили рядом, их дети играли в одном дворе, и спросила: может, есть желание поговорить со священником?

До того в храм не ходящая, Наталья согласилась – словно на что-то надеясь. Священник оказался мужем Татьяны, одно это внушало доверие. Так в жизни Натальи и Артема появились церковные таинства и отец Василий – человек, после общения с которым Наталье становилось легче дышать.

– Медперсонал день и ночь борется за жизни наших детей, они, понятное дело, заняты этим, а мы, родители, сами по себе, наедине с горем и со страхом, – рассказывает Наталья. – И как же целительна оказалась для меня, испуганной, раздавленной, помощь батюшки! Я даже не знала, что священники могут вот так говорить с людьми, не в храме, а просто по-человечески. Его слова каким-то образом превратили мое горе в молитву, надежду, и я могла жить.

– Он мой друг! А еще он собирает моих друзей! – говорил об отце Василии трехлетний Артем: когда батюшка приходил в палату, где он лежал, туда собирались и другие дети с мамами – послушать, посмотреть, поговорить, а потом и вместе помолиться. В палате становилось тесно, но спокойно и хорошо, и ощущение одной беды на всех почему-то рождало надежду.

– Когда я вырасту, я буду, как отец Василий, ходить по больницам и помогать детям, – воодушевленно говорил Артем.

График жизни интенсивный, но разносторонний

Впервые священник Василий Куценко пришел в отделение гематологии и онкологии для детей Саратовской клиники профпатологии и гематологии (СГМУ) в 2014 году. Теперь он ходит туда регулярно. Артем был первым ребенком, с которым отец Василий там познакомился, – наверное, поэтому все, что связано с Артемом, отец Василий помнит до мельчайших подробностей. Уже спустя годы, приходя в эту палату к другим детям, он отмечает про себя, что это палата Артема.

Сам батюшка воспитывает пятерых детей, двоих они с супругой взяли под опеку. Помимо служения в храме он трижды в неделю преподает патрологию и ведет курсы по катехизации в Саратовской православной духовной семинарии, занимается репетиторством по истории – в прошлом году получил еще одно высшее образование, несмотря на то, что уже имел диплом Московской духовной академии.

Каждую неделю о. Василий заглядывает в телестудию Саратовской митрополии, где записывает программу «Церковный календарь» (программа выходит ежедневно на местном телеканале «Саратов-24»), а еще отвечает на вопросы посетителей информационного портала Саратовской епархии «Православное Поволжье» и пишет статьи в епархиальные СМИ. Словом, график жизни отца Василия весьма динамичный и разносторонний.

– Отец Василий, не обижаются на вас близкие – дети, супруга, что столько времени посвящаете чужим людям, а на своих, наверное, – сколько останется? На ком держится ваш дом, быт?

– Нет, не обижаются, меня вполне хватает на дом и семью. Дети уже достаточно взрослые и сами помощники по хозяйству. У меня гибкий график, и все свободное время я провожу с родными. Думаю, что в ритме современной жизни обычный офисный сотрудник с графиком с 9.00 до 18.00 имеет меньше возможностей проводить время с близкими.

– Посещение такого отделения, общение с детьми и родителями по сути своей требует, кроме времени, много душевных сил. Были ли сомнения, что все получится?

– Все получилось само собой и постепенно. Я уже посещал больницы, причащал и соборовал пациентов. В эту больницу я сначала приходил к Артему и его маме, затем стали обращаться другие пациенты, начал окормлять и их. А потом заведующий отделением сам предложил мне посещать больных на постоянной основе, но к тому моменту «постоянная основа» моего пребывания там уже сама собой и сформировалась, поэтому вопрос ребром не вставал. Да если бы он и возник, мне кажется, мысль не браться за это дело даже и в голову не могла бы прийти – не думаю, что священник может отказаться помочь болеющим людям.

К слову, сам заведующий отделением – человек некрещеный, и, несмотря на это, он и медперсонал во всем помогает и поддерживает, что, конечно, очень отрадно.

И все же раньше я и подумать не мог, насколько это все тяжело.

Была девочка Ира, очень любила есть просфорки

– О чем вы говорите с детьми в отделении?

– Дети, которые это пережили, очень быстро взрослеют, они становятся сильнее сверстников, но лучше бы этого не было. Глядя в их глаза, остро понимаешь, что они имеют тяжелый опыт этой болезни, которого у тебя нет, понимаешь, что им ведомо осознание границы между жизнью и смертью, а у тебя этого пока тоже нет, и они как будто уже знают больше, чем ты.

Вспоминаю, как общался с 17-летним мальчиком на пороге его смерти, он все понимал и сам озвучил мне, что умирает. Он спрашивал, что будет там, куда он уходит. Я рассказал то, что знал из учения Церкви, сказал, что там не будет больше боли, что там радость и любовь. Мальчик понимал, что мне не все равно, что я говорю то, во что верю, и ему стало спокойнее.

В целом о болезни с детьми мы говорим немного, стараюсь говорить больше о жизни и максимально интересно для них проводить с ними время, чтобы дети понимали – я здесь не просто так – пришел-ушел, чтобы они знали, что я с ними.

С некоторыми создаются даже свои традиции – например, с одним мальчиком мы в шахматы играем, с другим – в машинки.

Была девочка Ира из областного интерната для детей с особенностями развития, она очень любила есть просфорки, радовалась моему приходу и всегда мне говорила: «Привет! Ты принес мне просфорки? Я тебя ждала, давай «пять». Ира протягивала ладошку и таким своего рода рукопожатием мы здоровались.

Иру потом выписали, она выздоровела. Спустя время встретил в другой больнице сотрудницу этого интерната, она сопровождала заболевшего воспитанника, спросил, как дела у Иры. И услышал ответ: «А Ира умерла». Это было как гром среди ясного неба, ведь она же была здорова! Оказывается, наступил острый рецидив, и все произошло очень быстро. Чем коварен рак, так это своим возвращением. Порадуешься за кого-то, что он выздоровел, а человек возвращается с рецидивом.

Помню, девочка-подросток лежала в нашем отделении, выздоровела, выросла, вышла замуж, сама стала мамой, и вдруг наступил рецидив. Слава Богу, сейчас она снова идет на поправку! Истории рецидива – это сильный удар, который сложно переживать и находить силы бороться вновь.

В чем я убедился

– Родители тяжелобольных детей часто задают вопросы, на которые непонятно, как отвечать: «За что это моему ребенку?», «За что это мне?», «Почему мой ребенок так страдал»? Что вы отвечаете?

– Нужно четко осознавать, что есть вещи, где ты бессилен, принимать это и смиряться.

На вопрос о том, почему болеют и умирают дети, нет однозначного ответа, я так и отвечаю.

Говорю о том, что страдания – часть нашей жизни, мы не можем заградить себя от них, и Христос страдает вместе с нами.

А вообще порой очень сложно подобрать слова, да и не работают они. Я в таких случаях предлагаю помолиться вместе и советую молиться самому человеку, причем даже не по молитвослову, а своими словами. Молитва – это в какой-то степени и саморефлексия, и разговор с Богом.

Я советую говорить Христу о том, что прямо сейчас человек переживает, и это помогает. Зачастую не нужны ответы на те вопросы, которые вы перечислили, – люди понимают, что ответа нет, но им необходимо, чтобы их выслушали, необходимо осознание, что они не одиноки в своем страдании, что рядом есть кто-то, кому не все равно, кто разделяет их боль – это главное.

Когда разделяют с тобой твою боль, ее действительно становится меньше, я в этом убедился.

Бывали случаи, когда после смерти детей родители отказывались общаться, но это был не отказ от общения именно со священником, а стремление побыть в одиночестве и переживать на каком-то этапе горе наедине;

так бывает, когда у человека попросту нет ресурса вступать в коммуникацию с внешним миром.

Позже наше общение продолжалось, я служил панихиды по детям, и с очень многими родителями общение сохраняется до сих пор. Молитвенное поминовение на литургии, на панихиде – в этом наша любовь к усопшему, и когда родители в этом участвуют, они чувствуют, что делают для своего ребенка что-то полезное, ему нужное, и это утешает.

Главная ошибка

– Бывает, что больше нет сил идти в онкогематологию? Не страшно за свое здоровье, нервы?

– Не скрою, такие мысли бывали. Приходишь иногда в палату, смотришь – а кровати, где лежали твои дети, пусты, матрас свернут рулончиком. И такая тяжесть наваливается, стоишь и боишься спросить: их выписали? Отпустили домой на время? Или…?

Но потом побудешь какое-то время наедине с собой, помолишься – и отпускает, и снова идешь. После очередной смерти опять думаешь: на сколько еще меня хватит? И это тоже проходит, когда видишь, что ты действительно нужен, что тебя ждут и что после тебя хоть одному человеку становится легче.

Без сочувствия, конечно, здесь ничего не выйдет – не получится не разделять боль и помогать.

Однако некая граница все-таки нужна. Как-то я был на Рождественских чтениях, секцию вел владыка Пантелеимон (Шатов), и люди делились опытом больничного служения, рассказывали, как некоторых волонтеров выносили через черный ход из больниц в обморочном состоянии – переусердствовали, не рассчитали сил.

Владыка сказал тогда, как важно понимать границы своих сил, возможностей, ведь у тебя есть и другие обязанности. Эти границы необходимы не для того, чтобы закрыться от нуждающегося, больного, ни в коем случае; они должны защищать и отделять какую-то основную часть тебя, сохранять тебя целостным, чтобы ты смог существовать дальше и быть в ресурсе для других.

Помню, на первых порах я никак не мог понять и принять тот факт, что ты ничего не можешь сделать. Я до сих пор считаю это самой большой своей ошибкой. А вот когда ты принимаешь собственное бессилие, принимаешь волю Божию, приходит смирение, и дальнейшее служение с пользой для других становится возможным.

А бояться уже поздно! (Смеется.) И потом, я прихожу всего лишь в среднем два раза в неделю, а врачи там постоянно, им каково?

– Как вы сами восстанавливаетесь, что помогает?

– Помогает не держать все в себе. Еще – переносить эмоции и воспоминания на бумагу.

Я, например, веду записи о своих посещениях, описываю моменты, которые особенно тяжелы, часто записываю диалоги с детьми, перекладываю их на бумагу, и становится легче.

Я помню все имена и тех, кто ушел, и тех, кто выжил, и молюсь за тех и за других – это тоже важно делать.

Родителям заболевших детей, по моему опыту, помогает, когда они держатся вместе, даже если живут в разных местах. И мужьям я советовал бы постараться привыкнуть к мысли, что сейчас болезнь ребенка будет забирать все силы вашей супруги, которая, например, лежит с ребенком в больнице, в изоляции. И хорошо не терять связь друг с другом, а наоборот, сплотиться.

– Изменило ли вас служение в детской онкогематологии?

– Да, я был другим. За эти годы я научился более спокойно относиться к жизни, потому что понял: есть вещи, с которыми ты сам ничего не сможешь сделать. Есть вещи, которые умом ты не сможешь понять. Еще я стал популяризировать донорство костного мозга и сам вступил в регистр. Может быть, когда-нибудь мое донорство спасет чью-то жизнь.

***

Наталья и Артем пролежали в отделении детской онкогематологии восемь месяцев – почти год не выходили за больничные стены. Но Наталья находит в этом испытании и хорошее: в этом, казалось, замкнутом мирке она встретила прекрасных людей, с которыми общается до сих пор. Среди них и отец Василий.

– Если бы не общение с ним, меня бы уже не было на этом свете, – говорит Наталья. – Я постоянно спрашивала у отца Василия: какие молитвы мне читать сегодня? И, глядя на мое состояние, батюшка советовал тот или иной акафист или канон. Я научилась ценить каждую минуту, и пришло понимание, как важно каждое мгновение любить того, кто рядом.

В Саратове на новом Елшанском кладбище есть участок, где хоронят детей. Отец Василий впервые попал туда, когда провожали Артема, не дожившего до своего четырехлетия четыре месяца. У детских надгробий много игрушек – смотрят стеклянными глазами грустные куклы и потрепанные дождями плюшевые мишки, а еще тихонько шуршат ветрячки, поймав лопастями случайный порыв. Хочется заткнуть уши, чтобы не слышать этого шороха, закрыть глаза, чтобы не видеть стеклянных глаз игрушек и детских глаз, смотрящих с фотографий на надгробиях.

– Смерть – тоже часть жизни, приходится учиться смотреть в глаза ей и всему, что встает перед тобой, – говорит мне Наталья.

Спустя время у нее родились дочка и сын, и она точно знает, что жизнь имеет свойство продолжаться.

Коллажи Татьяны СОКОЛОВОЙ