«Легко рассказать, как это тяжело, трудно рассказать, какое это счастье»

Светлана Зайцева – многодетная мать и жена священника. До рождения детей Светлана преподавала в вузе испанскую литературу. За пятнадцать лет в семье Зайцевых родилось восемь детей, двое с инвалидностью. Светлана рассказывает о том, почему в жизни, семье, материнстве – «в действительности все было не так, как на самом деле».

«Испанское барокко привело меня в Церковь»

Детские годы я провела на Кубе, где мой папа работал инженером-проектировщиком, он проектировал мост через реку Рио-гранде. Когда мы вернулись в Союз, я хорошо говорила на испанском, поэтому в Москве поступила в испанскую школу имени Эрнесто Че Гевары. Закончила МГПИ им. Ленина, а после аспирантуру в институте иностранных языков имени Мориса Терезы. Там я преподавала испанскую литературу.

Писала диссертацию о поэте XVI века Луисе де Леоне и открыла для себя поэзию испанских мистиков. Оказалось, что испанское барокко – сплошь религиозная поэзия. И поскольку мне надо было вникать в контекст (например, я должна была перевести трактат о хорошей жене, а он весь основан на материалах Ветхого Завета), погружаться в цитаты Священного Писания, то тема эта раскрылась для меня очень глубоко. Так испанское барокко привело меня в Церковь.

Батюшки в храме от меня разбегались, когда я приставала к ним с вопросами про католиков: «А вот Франциск Асизский сказал…»

И в это же время серьезно воцерковился мой муж. Он учился в Гнесинском училище, потом перевелся в Свято-Тихоновский институт, на регентское отделение, был алтарником в Екатерининском монастыре.

Остановись, мгновенье

Через год после свадьбы у нас родилась Серафима, еще через год Люся, а через полтора Ваня. Растили мы их без помощников, так получилось. Только когда уже было шестеро детей, и я заболела менингитом, все дети тогда были дошкольники, мы страшно перепугались и решили, что у нас постоянно должен кто-то находиться дома, кто будет помогать.

Недавно я читала пост в соцсети, там многодетная мама переживает, что будет еще ребенок, все ее успокаивают. Я подумала тогда, что если ты глубоко в теме, то ты боишься человека толкать на путь многодетности, страшно его искусить.

Но в то же время, я вспоминаю, как родился первый ребенок, – было тяжело, родился второй, – стало еще тяжелее, родился третий, – стало вообще невозможно. Но при этом я понимаю, что «в действительности все было не так, как на самом деле». (Эту фразу я запомнила у писателя Быкова, хотя в интернете пишут, что автор Экзюпери). Очень легко рассказать, как было тяжело. Очень трудно рассказать, какое это было счастье.

В русской литературе 19 века есть такая категория «невыразимое», и мне хотелось бы сказать о том времени словами Жуковского «лишь молчание понятно говорит».

Материально это было очень тяжело, потому что не было воды, старая стиральная машинка, в которой нужно было ворочать палкой, и корыто, в котором я полоскала. Не это осталось в памяти в итоге, не это. А осталась необыкновенная красота Божьего мира, о которой хочется писать.

Я вспоминаю те годы, когда дети были маленькие, и вижу эти картины в цвете. Например, мы жили в доме, у ворот рос огромный дуб, осенью он сбрасывал рыжевато-палевые листья, в них сидел наш персидский кот того же цвета. И эту красоту можно было воспринимать, потому что в душе был какой-то особенный позитивный штиль.

Потому что твои дети с тобой, они смеются, играют друг с другом, с ними их отец, мы все под кровом Всевышнего, как Наталья Соколова писала. Это состояния, в которых хочется замереть, сказать «остановись, мгновенье», но уловить их и сформулировать трудно.

Красота и восторг семейной жизни, тихая прелесть будней, ее законы не отслежены, но она существует.

Да, в материнстве «все не так, как на самом деле». Например, если взять физиологию материнства, гигиену раннего детства, грудное вскармливание – то это для неподготовленного человека произведет впечатление испанского сапожка. А секрет в том, что все это конвертируется в фонтан неповторимого счастья, которого женщина не сможет получить иным путем. Ни от развлечений, в том числе и интеллектуальных, ни от выставок, ни от рукоделия. Материнский опыт в своей полноте и двусоставности жертвенности и радости абсолютно уникален и незаменим.

Я помню, в детстве у нас дома была старая дореволюционная книга «Мать и дитя». Там было и про контакт с детьми и про важность объятий.

А после 1917 года у нас был разрушено материнство. Весь советский период, все это материнство с требованием стерильности, сдачей детей в ясли, с тем, что мама обязательно работает, не перестает быть полезным членом общества.

Подразумевалось, что женщина если сидит дома, то она слегка бесполезная. И это осталось сейчас, и из-за этого усложняются семейные отношения. Когда ты говоришь, что сидишь с ребенком, то родные обижаются, как же ты не помогаешь мужу, ты должна тоже зарабатывать. И вот эта тема «сидишь, ничего не делаешь, плюешь в потолок» она все равно звучит, даже когда у тебя 5-6 детей.

Теория большого взрыва

Когда дети были маленькие, мы делили квартиру с семьей священника Сергия Синицына, сам он был из семьи, где четверо детей. У отца Сергия было трое детей, у нас шестеро, они бегали по дому, и убираться можно было даже не начинать.

Однажды я его спросила, как ему удается так спокойно относиться к беспорядку? Он сказал: «А я представляю, что это наша Вселенная. Произошел взрыв и все разлетелось».

Я думаю, так и надо подходить. Это наша Вселенная, это наша жизнь. Мы не в больнице, не в магазине, где все должно быть обязательно разложено по полочкам.

Есть такой фильм «Пять вечеров», героиня Гурченко там говорила, что когда все лежит на месте – это и есть одиночество, и когда ей становится тяжело, то она разбрасывает вещи.

Конечно, этот монотонный ежедневный труд никому не нравится, это тяжело. Как сказала бабушка в одном рассказе Захара Прилепина: «Бабий труд незаметен».

Но для меня (понимаю, что это звучит как мракобесие) домашний труд – это способ молиться за своих детей.

Когда я мою посуду, я благословляю тех, кто на ней ел. Когда убираю вещи, я с любовью думаю о том, что это любимая машинка Сережи, я ее ставлю сюда, это любимый мишка Дуни, я его сажаю туда.

Да, в большой семье накапливаются хвосты, собираются горы посуды в мойке, постельного белья у машинки. И хорошо, что дети это видят, они знают, что само собой это не рассосется, что надо что-то делать, чтобы в доме было уютно и хорошо.

Изо всех сил люблю

Мама должна доверять своей интуиции. Одна моя знакомая заметила, что у ее сына из правого глаза слеза вытекает более крупная, чем из левого. И оказалось, что у ребенка проблема со слезным протоком. Представляете, какие у мам глаза?

Мы видим своих детей в микроскоп нашей любви. Их так больше никто не видит. Господь нас создал так, что в нас это есть – интуиция, умение воспитывать, получать радость от контакта с ребенком. Я не против книг о воспитании, но надо понимать, что ребенок это не кухонный комбайн и изначально человечество репродуцировалось без инструкций. А вот личный опыт мамы – это самое важное. Каждая секунда с ребенком дорога и важна. Запахи, улыбки, контакт глаз, взаимная чуткость – этого из книг не нацедишь.

Я педагог по образованию и знаю разные методики воспитания. Считаю, что в семье они не работают. Семья – это, по сути, мастер-класс для младших. Дети не должны быть в центре внимания семьи, они должны наблюдать за жизнью с периферии семьи и пытаться включаться в процессы.

Я никого не воспитываю, никого не наказываю, я изо всех сил всех люблю и пытаюсь поделиться всем тем прекрасным и утешительным, что есть в жизни.

Мне близка мысль, что чему бы ты ни наставлял своих детей, они все равно будут все делать так, как делаешь ты.

Важны отношения между родителями. Я читала про французский психологический центр «Зеленая дверца», там обязывают даже разведённых родителей никогда не говорить плохо друг о друге, рассказывать ребёнку только о своих самых лучших чувствах, повлиявших на решение его родить. Потому что критика одного родителя в адрес другого непоправимо разрушает психику ребёнка и подрывает веру в ценность своей жизни. Надо это пресекать прежде всего в себе самих.

Какой-то особой отдушины, занятия для себя у меня нет. Когда у тебя восемь детей, один из которых особенный, свободного времени нет вообще.

Но вот пришел сын, мы с ним обсуждаем «Преступление и наказание», я понимаю, что он по-свежему это переживает, обновляя это во мне. Мне это было интересно, я отдохнула. И я не хочу встречаться с подругой или идти в кафе, как советуют психологи.

Наша жизнь проходит стремительно – и вот дети уже большие, все трудности позади и только любуешься. И даже жалко, что их так мало.

«Сначала нам вообще сказали, что он умер»

У нас двое детей-инвалидов. Старшей, Серафиме, 19 лет. Симе передался ген тугоухости, у нас есть глухие родственники. Мы не отдавали ее в специальные учебные заведения, она всегда была среди обычных детей. Она очень хорошо адаптирована. Учится сейчас в колледже мегадизайна, ее специальность детская и кукольная одежда и одежда для животных.

В колледже она стала посредником между слабослышащими одногруппниками и миром. Дети очень замкнуты, у них страхи перед миром неглухих, и когда Сима заболевает, дома обрывается телефон. Она их везде водит, как Моисей, работает сурдопереводчиком.

После Симы я думала, что у меня уже не может быть детей-инвалидов. У меня был знакомый, он говорил, что когда придешь в Царствие Небесное, покажешь листок со своей жизнью, и нужно, чтобы напротив каждой скорби галочка стояла.

Я думала, что раз в месте «ребенок-инвалид» у меня уже стоит галочка, то эта тема закрыта.

Когда родился восьмой ребенок, Семен, мне сразу его не отдали. Я слышала, врачи говорили про «множественные диффузные нарушения вещества головного мозга», и от этого все сжималось внутри. Почему с ним так случилось, никто не знает. Я перенашивала беременность, а у врачей было легкомысленное отношение: «Ну, ты же родила семерых, и восьмого родишь».

Сначала нам вообще сказали, что он умер, мне отдали его браслетик. Я позвонила мужу, он сказал, что заберем и похороним. И когда он приехал, то оказалось, что ребенок жив, а врачи перепутали.

Отец Михаил попросил его крестить. Ему сказали: «Вы ни на что не надейтесь, он терминальный». Крестил он его практически своими слезами.

И я мужа спросила: «Какой он?» Потому что, по словам врачей, мне казалось, что там неведомая зверюшка.

Муж сказал: «Света, не волнуйся, он такой же, как все. Похож на наших всех». И у меня камень с души свалился, я все боялась, что его особенности могут помешать мне его любить, принять. Не буду ли я испытывать чувство страха и брезгливости, когда я буду держать его на руках.

А потом я почувствовала свет, сосредоточенность людей, которые за нас молились. Это тоже делает ситуацию не такой, какая она на самом деле.

Сейчас я его обожаю. Его взгляд, темно-русые кудряшки, любовь ко всем нам, добрый искренний, беззащитный смех – все это не опишешь. К сожалению, медицина, как и методики воспитания – они все о рисках и умирании, а материнство, оно о счастье, красоте и вечной жизни.

Потихонечку один ужасный прогноз за другим отступали. Кушать он начал сам, дышать начал сам. Конечно, он отличается от сверстников, но потихонечку, по-своему развивается. Это наш домашний живой страстотерпец. И награду за него получаешь уже здесь и сейчас.

Когда ребенок ничего не мог и даже его глаза не смотрели, а потом он очнулся и хочет тебя обнять, это тоже как рождение новой вселенной.

Ты над землей паришь еще неделю после этого. Эту радость не надо ниоткуда выкачивать, не надо нанимать аниматоров. Радость от поездки, покупки, – это замечательно, но радость, которая приводит в гармонию человеческую душу, она устойчивая, она в другой плоскости.

Я думаю, поэтому у нас всегда в семье стычки, кто его понесет к причастию, кто будет его одевать. Не надо говорить «вот ты будешь это делать». Сбиваясь с ног, отталкивая друг друга, группа поддержки Семена активно работает.

Фото: Павел Смертин