Отчисление семинариста Иосифа Джугашвили
Будущий священномученик Гермоген сначала закончил семинарию, потом юридический факультет Новороссийского университета (1899), на втором курсе которого принял священство.
О Гермогена назначают сначала инспектором, а потом и ректором в Тифлисскую семинарию. Среди учеников его был один, отличавшийся слабой успеваемостью и высоким самомнением – Иосиф Джугашвили.
Отметок выше троек у Джугашвили никогда не было, он постоянно прогуливал, а в оправдание так изворотливо врал, что о. Гермоген долго верил и жалел неспособного, но малоимущего семинариста.
О. Гермоген вспоминал позже, как Джугашвили однажды отпросился «на похороны друга», где задержался на неделю. Характерен текст его объяснительной записки:
«Возникли обстоятельства, связывающие руки самому сильному в каком бы отношении ни было человеку: так много потерпевшая от холодной судьбы мать умершего со слезами умоляет меня “быть ее сыном, хоть на неделю”. Никак не могу устоять при виде плачущей матери и – надеюсь, простите – решился тут остаться, тем более что в среду отпускаете желающих…».
Когда ложь «сильного человека» о «холодной судьбе бедной матери» стала известна, учитывая прежние факты, а главное – абсолютное неверие семинариста – будущего вождя всех коммунистов – о. Гермоген принял решение об исключении Джугашвили из семинарии.
«Церковные скорпионы не перестают жалить меня»
О. Гермоген был священником дела, за все время служения, особенно после того, как стал епископом, он создавал и финансировал многочисленные виды помощи, немедленно организовывал поддержку пострадавшим от голода, пожаров, засухи, объединяя своих прихожан в делах милосердия, братолюбия. Такая деятельная забота о ближних, о бедных не нравилась тем, кто в собственном священстве любил только почести и спокойную тихую жизнь. На фоне о. Гермогена жизнь таких отцов выглядела обличительно. И появляются недоброжелатели.
В 1900 году архимандрит Гермоген со слезами на глазах писал архиепископу Грузии Флавиану (Городецкому): «От глубины наболевшей души прошу Вас, незабвенный архипастырь и отец, всегда оставлять меня и мое служение в единой Вашей воле и власти, как Вы всегда и благоволите делать, всячески защищая мои права и авторитет: наболела же душа моя потому, что некоторые скорпионы церковные не перестают всячески угрызать ее даже под покровом Вашего благоволения и милости… Церковные скорпионы не перестают жалить меня особенно за учреждение молитвенного дома святителя Феодосия (были, правда, нападки и угрызения за миссионерские школы и многие другие церковные предприятия, которые всячески опорочивались и уничижались клеветою и всякою неправдою).
Ввиду этого, от глубины души, даже откровенно скажу и со слезами действительными, а не риторическими, прошу Вас защитить мое дело с молитвенным домом святителя Феодосия и не предавать меня “зубом их” (врагов моих). С надеждой на Вашу архипастырскую милость и снисхождение я решился вновь прислать Вам братский журнал, в котором решается участь молитвенного дома святителя Феодосия…»
«Подлинный Гермоген совсем не так страшен»
Спокойно жить в крайне неспокойное, мутное время о. Гермоген не умел и не считал возможным. Он живо чувствовал свою ответственность пастыря перед Богом, перед людьми. Его поставляют епископом Вольским, викарием Саратовской епархии, где в 1905 году рабочие присоединяются к всероссийскому восстанию. Владыка ездит на фабрики и заводы, выслушивает рабочих, отвечает на их вопросы, пытается объяснить обман, стоящий за красивыми словами о «братстве и равенстве», а еще возмещает материальные убытки тем, кто не по своей воле участвовал в забастовках.
Владыка призывал быть в стороне от революционеров, но не сопротивляться им силой: «Они обещают многое, но на деле ничего не дают – кроме смуты и нарушения государственного строя».
К выбору священников в своей епархии владыка подходил строго: для него не имеет значения, насколько «мастит» батюшка, из какой он «потомственной священнической семьи». До епископа Гермогена настоятелями городских приходов в основном становились священники, у которых были связи, но не обязательно желавшие что-то делать. Владыка же Гермоген мог простого сельского батюшку назначить настоятелем городского прихода, если видел в нем способности и желание миссионерского служения.
Владыка прямо высказывал свою позицию по вопросам церковной и общественной жизни. В газетах часто появлялись статьи о епископе, как в поддержку, так и откровенно клеветнические. После личной встречи с епископом Гермогеном журналист газеты «Колокол» писал: «А на самом деле оказалось, что “подлинный” епископ Гермоген совсем не так страшен. Он ниже среднего роста, вечно усталый от трудов и истомленный телом, но бодрый духом, полный внутреннего постоянного горения, забот и тревог, прежде всего о Церкви Божией, а потом уже о дорогой Родине…
В постоянной улыбке его светится чарующая кротость и бесконечная благость, сострадающая всему, кажется, миру; добавьте к этому звонкий, глубоко в душу западающий, юношеской свежести голос, деликатность в обхождении и всегдашнюю доступность его всем и во всякое время, широкую образованность…искренность и смелость суждений, выдающийся ораторский дар, твердость и определенность религиозного и политического credo – и вы поймете то обаяние, которое всякий испытывает не только после близкого знакомства, но и краткой беседы от Саратовского архипастыря…»
Совершенно юношеская отзывчивость
О святителе Гермогене и его епископском служении в Саратове остались воспоминания священника Сергия Четверикова: «С первых же дней моего пребывания в Саратове я узнал владыку Гермогена как народного молитвенника и народного наставника. Потом я еще узнал его как щедрого благотворителя, и с такими чертами своего духовного облика он и остался навсегда в моей памяти.
Что меня еще особенно поражало и привлекало в Преосвященном – это его совершенно юношеская отзывчивость на всякое доброе начинание и полное пренебрежение к своему собственному удобству и покою. Ведь он был владыка – естественно, казалось бы, ему иметь у себя определенные часы для приема посетителей, а в остальное время или заниматься бумажными делами, или литературной работой и т.д., словом, отдавать свой досуг себе, своим интересам. Ничего подобного. Себе он не принадлежал.
В любое время дня к нему являлись гимназисты, гимназистки, и он выходил к ним и беседовал подолгу. Исполненный глубокой, пламенной веры – он является не кабинетным администратором, не далеким от жизни ученым, а живым практическим деятелем, не находящим себе ни минуты покоя, жаждущим быть на народе, молиться с ним, утешать его, нести на себе его немощи и болезни. Это архипастырь по преимуществу народный, и народ саратовский полюбил и оценил его…»
Приемник его по епископской кафедре был поражен, когда нашел в кассе архиерейского дома только 72 копейки. Как выяснилось, владыка Гермоген не имел ничего своего.
Одежду ему выдавали в монастыре, при котором он жил. А все средства благотворителей и собственное жалование владыка Гермоген передавал на церковные нужды и помощь нуждающимся.
Встреча с Распутиным
Епископ Гермоген долго не верил слухам о Григории Распутине, пока не получил письма и отчеты о расследовании его поступков от тех людей, которым доверял. В 1911 году подтвердились многие факты, свидетельствующие о принадлежности Распутина к секте хлыстовцев и его блудных делах. Но, как и многих, особый вред Распутина владыка Гермоген усматривал в его влиянии на Царскую семью и прямое вмешательство в церковную жизнь, в поставлении по «подсказке» Распутина епископов и попытке управлять Церковью.
Владыка собрался поговорить с Распутиным, призвать «старца» к покаянию. С искренним сердцем и простодушием он пригласил Распутина на встречу на Ярославское подворье, где он останавливался, когда приезжал на заседания Священного Синода. Во время встречи Гермоген стал приводить обличающие факты из личной жизни Распутина. Тот ничего не отрицал и признал, что обвинения против него справедливы. Владыка предложил ему поклясться перед крестом и Евангелием, что исполнит епитимью, которую он ему даст: на протяжении трех лет не общался с царской семьей, а побывать в святых местах Киева, Афона и Иерусалима, встретиться со старцами Киево-Печерской лавры и просить их помощи в изменении жизни. Распутин пообещал, что все исполнит.
В тот же день Распутин отправился в царский дворец, нажаловался царице, что его избили, и потребовал наказания обидчика. Владыку Гермогена практически немедленно отстранили от управления епархией и сослали в Жировицкий монастырь в Беларуси.
До отъезда владыка дал интервью в одну из газет. Там были слова: «В деле увольнения меня из Синода я считаю главными виновниками: В.К. Саблера и известного хлыста Григория Распутина, вреднейшего религиозного веросовратителя и насадителя в России новой хлыстовщины. Григорий Распутин по своим действиям явно представляет собою, по словам апостола Павла, “пакостника плоти” [2Кор.12,7]. О его делах мне, как епископу, срамно говорить. Это опасный и, повторяю, яростный хлыст. Будучи развратным, он свой разврат прикрывает кощунственно религиозностью».
Погубят царя!
В Жировицах владыка сильно тосковал. Чистому, чуткому, ему были свойственны профетические настроения: «Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь, – погубят царя, погубят царя, непременно погубят!..»
В Жировицком монастыре владыка Гермоген был в подчинении у архиепископа Гродненского Михаила (Ермакова). Архиепископ Михаил думал, что он угодит власти, если будет жестко относится к ссыльному архиерею. Он строчил доносы и жалобы на епископа Гермогена в Синод, запрещал ему проповедовать без его рецензии текста проповеди, старался при каждой возможности сделать замечание. Особенно досталось владыке за то, что во время проповеди он призвал людей жертвовать на помощь раненым воинам. Осталось непонятным, чем не понравился арх. Михаилу такой призыв.
Позже владыка Гермоген вспоминал: «В Жировицах я немало поскорбел, когда мне не позволяли писать и молиться, чего люди не вправе никого лишать».
«Солдат – он страдалец»
В 1917 году, после отречения императора Николая от престола, владыку Гермогена назначили возглавлять Тобольскую епархию. Он снова проявил себя как активный и неравнодушный епископ. В 1918 году с фронта стали возвращаться солдаты, дезориентированные революционной пропагандой, уставшие, не понимающие, за что, за кого теперь им сражаться. В обществе их нередко осуждали, да и было за что: поддержки от государства никакой, живи, как хочешь, хоть воруй и разбойничай. В обществе их осуждали. А епископ Гермоген говорил: «Солдат-страдалец ждет от общества помощи, а не осуждения..!»
Владыка организовал особый отдел помощи фронтовикам. В речи, обращенной к солдатам, вернувшимся с фронта, епископ Гермоген обвинял большевиков в том, что они побуждают людей презирать Родину и веру: «Пытаются меня обвинить в том, что я хотел будто бы подкупить симпатии фронтовиков. Обвиняют меня за то, что я давал и свою посильную лепту и собирал пожертвования в пользу обездоленных, вернувшихся неустроенных воинов. Я всегда горячо любил нашего русского «серого» солдата.
Люблю и уважаю глубоко и теперь, несмотря на несчастный конец войны, ибо верю, что это несчастие случилось по попущению Божию за грехи наши, а не по вине испытанного в своей доблести рядового русского солдата.
Миллионы их легли за спасение Родины. Миллионы вернулись с надломленным здоровьем в разоренные – нередко до нищеты свои семьи. Разве каждый из вас не чувствует, что долг всякого, оставшегося во время войны дома человека, протянуть руку помощи нуждающемуся солдату?
Они обращались ко мне за помощью, да если бы и не обращались за помощью, то я считал бы своим долгом вместе с пасомыми оказать им посильную помощь. Где же тут моя вина? Судите сами, насколько справедливы те, которые видят в моей помощи желание подкупить фронтовиков. На это дело я смотрел как на дело исполнения заповеди Божией о любви и взаимопомощи, а что было так – лучше спросить об этом тех, кто получал от меня эту помощь…»
«Я не должен молчать!»
После публикации декрета об отделении Церкви от государства в 1918 году, епископ Гермоген опубликовал «листки» со статьей, где говорил о декрете как о начале лютых гонений на Церковь. Он призывал людей беречь свою веру и святыни. «Листки» разошлись по всем храмам епархии. В ответ в апреле 1918 года большевики опубликовали статью в газете с угрозами в адрес епископа Гермогена.
Незадолго до ареста владыка Гермоген говорил: «Пусть меня завтра убьют, но я, как епископ, как страж святыни церковной, не могу и не должен молчать! … Я не за себя боюсь, не о себе скорблю – скорблю о городе, боюсь за жителей, что они сделают с ними?»
В конце апреля 1918 года большевики тайно от народа ночью арестовали владыку Гермогена и перевезли из Тобольска в Екатеринбург. В епархии хлопотали перед властями об освобождении епископа. Власти назначили выкуп десять тысяч рублей. Выкуп повезли брат епископа, священник Ефрем Долганев, священник Михаил Макаров и присяжный поверенный Константин Александрович Минятов. Деньги у них взяли и дали расписку, а потом всех арестовали и расстреляли.
В июне 1918 года епископа Гермогена и еще несколько заключенных увезли в Тюмень и посадили на пароход.
Ночью 29 июня по новому стилю епископу Гермогену привязали камень на шею и бросили в воду. В июле тело святителя нашли на берегу возле села Усальского.
Сейчас его мощи находятся в Покровском храме Тобольского кремля.
Прославление святителя Гермогена состоялось на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви в 2000 году. Его память празднуется 29 июня по новому стилю.
При подготовке статьи использованы материалы книги: Игумен Дамаскин (Орловский). Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Июнь. Тверь. 2008. С. 220-353.
Мы просим подписаться на небольшой, но регулярный платеж в пользу нашего сайта. Милосердие.ru работает благодаря добровольным пожертвованиям наших читателей. На командировки, съемки, зарплаты редакторов, журналистов и техническую поддержку сайта нужны средства.