Самый богатый сирота
Вкратце напомним предысторию. Помещик, вельможа и страшный распутник граф Николай Петрович Шереметев, вернувшись из-за границы в свое фамильное имение Кусково, обнаружил там крепостную актрису Парашу Жемчугову. Влюбился в нее до безумия, бросил распутничать, выправил для Параши более или менее приемлемую фальшивую родословную и сочетался с ней церковным браком.
Это был даже не мезальянс, это был мезальянс-мезальянс-мезальянс. Или подвиг во имя великой любви, как посмотреть.
В 1803 году у Шереметевых родился сын Дмитрий. Параша, больная туберкулезом, родов не перенесла, скончалась через три недели. Безутешный граф основал в честь ее Странноприимный дом – благотворительное учреждение для лечения и проживания неимущих. Сейчас это один из корпусов НИИ скорой помощи имени Склифосовского.
В 1809 году скончался и сам Николай Петрович. Вдруг обнаружилось, что у графа полно злопыхателей. Один из них, поэт Иван Михайлович Долгоруков призвал на помощь все свои таланты и сочинил на его смерть гневную отповедь:
«Шереметев и по смерти хотел быть предметом удивления и молвы. Он велел себя схоронить в простом дубовом гробе без всякой пышности. Воля его исполнена, но на сей простой гроб более пялили все глаза, нежели на парчовые покрывала…
Шереметев рассыпал большие подаяния в монастыри и пустыни. Лучше было бы отдать родным то, что награбил его дед и отец».
Дима остается круглым сиротой и в окружении недоброжелателей. У сироты 150 000 крестьянских душ и сотни тысяч десятин земли, это несметные богатства, но шестилетнему ребенку от них ни горячо, ни холодно.
Всем распоряжаются опекуны, а он растет себе тихим домашним мальчиком, робким и закомплексованным интровертом.
Дмитрий Николаевич на протяжении всей жизни не избавится от этих качеств. Его сын Сергей впоследствии напишет об отце: «В обществе он неловок и неразговорчив, при дворе невозможен».
К счастью, при нем постоянно находилась верная подруга матери, игравшая с ней еще на крепостной сцене – Татьяна Васильевна Шлыкова. Была и воспитательницей, и защитницей. Не давала ребенка в обиду.
Другим воспитателем был Павел Федорович Малиновский, ветеран суворовских походов. Как вспоминал впоследствии Дмитрий Николаевич, «человек веселый и хороший, в последние годы жизни он имел слабость к крепким напиткам».
Образование мальчик получил, конечно же, домашнее.
«На шереметевский счет»
В 17 лет, в соответствии с тогдашним законодательством, Дмитрий Шереметев достигает совершеннолетия и выходит из под опеки. Ему сразу же присваивают чин камер-пажа при дворе Благословенного.
Представляясь по этому поводу императору, молодой человек, между прочим, заметил, что «имеет усердное желание не только охранять во всей неприкосновенности памятник человеколюбия, родителем его воздвигнутый, Странноприимный Дом в Москве, но и усугубить благотворительность заведения сего на пользу общую».
И сразу обратился к попечителю Дома с просьбой добавить «еще 48 кроватий, увеличить содержание богадельни и в день смерти папаши раздавать каждый год 8 тысяч рублей».
Император был тронут.
Тогда же Дмитрий Шереметев сделал свое первое самостоятельное пожертвование – 14 тысяч рублей в пользу Женского патриотического общества.
А в 1823 году Дмитрий Николаевич в корнетском звании вступает в воинскую службу, в кавалергардский полк, куда определялись, по традиции, практически все Шереметевы. С одной стороны, это радостная честь, истинный дворянин должен с оружием стоять на страже безопасности России и короны. А с другой, более партикулярного человека найти было сложно.
Кульминация – декабрь 1825 года, Дворцовая площадь. Кавалергардов бросают усмирять декабристов. Дворянская честь подает сигналы бедствия, и рубить шашкой по своим, дворянам, не с руки, и ослушаться приказа невозможно. Но прямо у него на глазах одному из товарищей шрапнелью отрывает руку, самого Дмитрия едва не сбрасывает испугавшаяся лошадь, в общем, у него появляется возможность покинуть поле боя, сохранив свое достоинство.
И уже в 1827 году он поручик, затем – штабс-ротмистр, флигель-адъютант. Усмирял польское восстание, но это вроде как можно. А в 1838 году граф наконец-то оставляет военную службу и поступает в Министерство внутренних дел.
Но, главное, он наконец-то имеет возможность спокойно заниматься благотворительностью. В первую очередь, разумеется, Странноприимным домом, который в определенной степени можно назвать его братом.
Но этим дело, разумеется, не ограничивается. Храмы, монастыри, убежища, образовательные учреждения – статьи благотворительных расходов невозможно сосчитать.
За помощь Петербургскому университету, Дмитрий Николаевич получает звание его почетного члена. Он же и почетный попечитель санкт-петербургских гимназий. Жертвует на Александро-Невскую лавру, на Петербургское филармоническое общество на Московское общество естествоиспытателей, на все он жертвует.
Когда в Москве начинается эпидемия холеры, он предоставляет под госпиталь свой большой дом на Воздвиженке, а также сам оплачивает лечение и содержание больных.
В стране появляется поговорка: «жить на шереметевский счет».
В так называемом Фонтанном доме на Мойке, в фамильном дворце Шереметевых полно приживал, прихлебал. Они тоже «живут на шереметевский счет», а вчерашний отважный вояка застенчив и робок, не может их выставить вон.
Его постоянно обманывают, обсчитывают, обворовывают, но разворовать такое чудовищное богатство невозможно в принципе, Дмитрий Николаевич остается при деньгах.
Часть дворца он еще в свою воинскую бытность отводит под покои и мастерскую художника Ореста Кипренского, а тот пишет портрет благотворителя. Здесь же Кипренскому позировали Пушкин и Адам Мицкевич.
Это один из лучших ростовых портретов, когда-либо написанных. Здесь интереснейшим образом играют друг с другом тени и свет, цвет и воздух, но главное – характер графа, добрый, мягкий, покладистый, но, если надо – решительный и принципиальный.
Правда, чаще всего эти принципиальность и решительность проявлялись в том, чтобы протянуть руку помощи, и практически никогда в том, чтобы оградить себя от бесконечной оравы кровососов-бездельников.
Один из современников писал о графе: «Слуги его безсовестно обирали, приятели делали то же, но в более приличной форме: они прокучивали и проигрывали бешеные деньги и заставляли его платить свои долги… Наконец, даже его огромное состояние поколебалось».
Топнуть ногой и разогнать всех разом? Нет, это не был путь, достойный истинного дворянина. Слишком велик риск ненароком обидеть и вправду нуждающегося, оттолкнуть подающий надежды талант.
Шереметев был вознагражден: год от года Фонтанный дом становился все более и более значительным столичным центром притяжения людей искусства. Здесь постоянно бывали художники, выступали Глинка, Берлиоз и Лист, а шереметевская хоровая капелла выступала одним рядом с императорскими музыкальными площадками.
Николай Петрович перед смертью сказал своему шестилетнему сыну: «В жизни у меня было все. Слава, богатство, роскошь. Но ни в чем этом я не нашел упокоения. Помни же, что жизнь быстротечна, и лишь благие дела мы можем взять с собой за двери гроба».
Да и Шлыкова сыграла свою роль. Сын Дмитрия Николаевича, Сергей Дмитриевич Шереметев писал: «Верность преданиям дома и строгое православие воплощались в лице Татьяны Васильевны Шлыковой. Незаметно, но и неуклонно поддерживала она в отце это чувство, и ей более всего обязан он, что сделался таким горячим ревнителем церковности и преданий старины».
Смерть в кабинете-конторочке
Большим испытанием сделался 1861 год. В то время всем помещикам пришлось несладко, а особенно таким масштабным, как наш граф. Приходилось перекраивать заново всю свою экономику.
Сразу же после крестьянской реформы пошло занятное поветрие: бывшие крепостные отсылали к государю депутатов с благодарностью и хлебом-солью. Крепостные же Дмитрия Николаевича настолько душевно к нему относились, что явились первым делом в Фонтанный дом, они хотели упросить своего бывшего владельца, чтобы он возглавил эту депутацию. Так и поступили, умилив и рассиропив императора.
Это было, конечно, красиво, но не больше того. От проблем экономического плана совместный поход в Зимний не спасал.
Когда доходы графа значительно сократились, он принял принципиальное решение – компенсировать это за счет сокращения расходов на собственное содержание, а благотворительные выплаты оставить, по возможности, такими же, а лучше еще увеличить.
Это было не сложно, граф никогда не тяготел к чрезмерной роскоши. Его сын вспоминал: «Мой отец занимал всегда одну только комнату… верхнего этажа окнами в сад против образной. В ней прожил он несколько десятков лет. Перегородка отделяла его кабинет от уборной.
Убранство комнаты было самое простое. На стенах висели литографированные виды Иерусалима и Москвы. Портретов не было никаких, ни на стенах, ни на письменном столе. Исключение составлял только висевший около стола портрет государя Александра Николаевича с собственноручною его надписью «Старому товарищу»…
У стены большой, широкий диван со спинкою и подушками зеленого репса, который мог служить и постелью».
Скончался Николай Дмитриевич в 1871 году, в своем имении Кусково, в Большом доме, в так называемом Кабинете-конторочке. Это было небольшое помещение, обшитое дубовыми панелями, украшенное небольшими пастелями и обставленное мебелью эпохи Петра Первого. Весьма подходящее место для творческих уединений и для отправления в последний путь.
Сергей Дмитриевич писал: «Крестьяне несли его на руках через всю Москву, к пути следования в Александро-Невскую Лавру, где, согласно завещанию, погребен он был рядом с отцом и матерью, графиней Прасковьей Ивановной.
Когда он лежал в гробу, черты лица его выпрямились, и меня поразило сходство его с нею!»
