«Было много страшного, но бросать наркотики никто не собирался»

40 лет назад Татьяна (имя изменено) и ее московские богемные друзья плотно сидели на наркотиках. Ей удалось бросить. Почти все друзья той поры давно умерли. Сейчас Татьяне Владимировне 60, она регент, иконописец, пишет книгу о своей жизни. Татьяна согласилась рассказать о том, как ей удалось выжить, изменить жизнь.

Татьяна выглядит бодро и моложаво, поэтому отчество в нашем разговоре быстро исчезает. После каждого поворота в ее рассказе я спрашиваю: «Но тогда бросить еще не удалось?»

Татьяна удивляется моей непонятливости: «Да никто ничего бросать не собирался. Жить для нас тогда значило – принимать наркотики».

70-е годы: «травка» в богемной кампании

– Я не помню точно, как я попробовала наркотики впервые.

Мне было 17, я уже не жила дома, там была слишком тяжелая обстановка: маленький городок, маленькая комната в бараке, и в этой комнате – я, мама, бабушка и мамины младшие сестры. У нас не было вообще ничего. Так случилось, потому что в 1937-м году был расстрелян мой прадед, а потом, в 1952-м, посадили деда, забрали ведомственную квартиру, конфисковали всё имущество. А потом родилась я.

Не хочу сказать, что у меня было беспросветное детство, что всё дело в этом. Но было явное несовпадение ожиданий и жизни.

В детстве я большей частью воспитывалась на книжках, читала запоем, и представления о жизни у меня были романтично-радужными. То, что предлагала реальная жизнь, меня совершенно не устраивало. У меня даже была пара попыток суицида.

Я поехала поступать – просто так, в никуда, лишь бы уехать. Не поступила, осталась жить у подруги, а потом познакомилась в Москве с богемой: хиппи, музыканты, золотая молодежь – дети режиссеров, высокопоставленных чиновников, всё вперемешку. Мы называли это «Система». Жили на флэтах – то у одних, то у других знакомых, летом ездили стопом по России. Это были 70-е годы.

В нашей компании всё было завязано на наркотиках, все употребляли. Я тоже сразу начала с друзьями травку курить.

Мы сами из мака делали опиум. Когда его не было, заменяли аптечными опиатами, по рецептам брали. А если и этого не было, то шло всё подряд: и кокаин, и ЛСД, и амфетаминовые, и «дышалки»…

Ни я, ни мои друзья не работали: работу и наркотики невозможно было сочетать. Откуда брались деньги на наркотики? Да оттуда же, откуда и сейчас берутся: от родителей, change всякий, кто-то фарцевал (перепродавал импортные вещи* – И.К.). А когда начинаются тяжелые наркотики, появляются и уголовные способы добычи…

Периодически  кого-то из нас задерживали, нужно было скрываться от милиции, перемещаться из одной квартиры и компании в другую.

– Вы тогда видели какие-то страшные последствия наркотиков?

– Я видела много страшного. Как люди умирали от наркотиков, как за наркотики полосовали бритвой по лицу, если как кто-то приходил за дозой, а нарывался на уголовников (потому что бывало, что наркоманы друг друга «кидали», подставляли). Знаю случай, когда уголовники сказали: «Вскрывайся». Человек вскрыл при них вены и после их ухода умер.

Умирали по-разному. Витю не смогли спасти после синтетического промедола – отказали почки. Петя, наш друг, заболел раком крови тоже после синтетического наркотика.

Страшно, когда кто-то близкий попадал в тюрьму. Страшно было, когда брали. Но к этому все были готовы. И бросать никто не собирался.

В 1978-м нас с мужем (мой муж Володя был из той же компании и тоже, естественно, употреблял) арестовали, и мы уже были на принудке (на принудительном лечении – И.К.).

На принудке считалось – лечит сам отрыв от наркотиков

– Как отправляли на принудительное лечение? Была ли от него хоть какая-то польза?

– На принудку отправляли после суда. Брали за наркотики часто, милиция всех нас знала в лицо. Нас с моим мужем Володей первый раз взяли у нашего друга.

Я целый год провела в СИЗО под следствием. В Москве был всего один отдел, который занимался наркоманами, – на Петровке, поэтому всё тянулось так долго.

Когда тебя переводили в больницу (на принудку), там тебя загружали нейролептиками, на огромнейшее отделение было всего два врача, наркологов тогда не было и в помине. В общем, непосредственно от наркотиков не было абсолютно никакого лечения.

Раз в две недели я приходила в кабинет врача, и мы просто беседовали о жизни.

Врач читала мои стихи, письма, отношения были хорошие. Наверное, с их точки зрения это была психотерапия. Но никто из наших врачей не знал, как лечить наркоманию.

Считалось, что лечит сам отрыв от наркотиков.

Но вообще-то отрыва особо и не было. В больнице были и таблетки, и чифир, были люди, которые травку доставали. Ну и мы все просто ждали, когда отпустят, чтобы опять «начать жить».

«Апостол Павел сказааал…»

– Как из такой жизни вас занесло в Церковь?

– После принудки я оказалась не в своей компании, хотя и знала там всех. Три человека в той компании считали себя продвинутыми церковными людьми: Таня, хозяйка квартиры, Коля, Шамиль – известный хиппи: волосы ниже пояса, ходил босиком, в белых штанах – таких, знаете, для карате, – в белой рубашке. Он садился в позу лотоса, открывал Библию и каждому входящему говорил: «Апостол Павел сказааал…»

Эти трое пытались «являть собой неторчание» – жить без наркотиков, потому что ходили иногда исповедоваться. Таня, чтобы справиться с желанием употребить, стирала белье до кровавых мозолей. Коля с таким же остервенением занимался уборкой. Все остальные употребляли всё, что могли найти. Сейчас все они уже умерли.

Как-то раз они собрались крестить 16-летнего Антона, недавно к ним прибившегося, и заодно позвали креститься меня.

Мне совершенно никуда не хотелось: была ломка и ночь после ЛСД. Но мне сказали: «Мы тебе рубашку крестильную погладили…» И стало неудобно отказаться.

Мы поехали. Помню, в метро произошел такой разговор. Таня с Колей у Шамиля спрашивают: «Шам, а что, если батюшка откажется их крестить?» А Шамиль на это вещал: «Сказано: стучите – и откроется вам, просите – и дастся вам».

Мы приехали в какой-то храм. Был жаркий май. Бабушки стояли во дворе: служба задерживалась, потому что настоятель с машиной попал в аварию, вызвали другого священника. Приехал молодой батюшка – о. Дмитрий Смирнов.

После службы батюшка позвал нас с Антоном, стал задавать вопросы, а потом сказал: «Я не могу их крестить. Они взрослые люди, а ничего не знают». Долго он говорить с нами не мог – торопился. Спросил: «Вас кто-то ждет дома? Хотите со мной поехать? Там и поговорим».

Меня никто не ждал. Володя, мой муж, был тогда на принудке, уже не первой у него. Таня говорит: «Вам повезло, соглашайтесь!» И мы с Антоном поехали.

Оказалось, что батюшка собирался в тот день в Голочелово – село в Московской области, где служил его друг – о. Аркадий Шатов (сейчас епископ Пантелеимон – прим. авт.). И еще ехали какие-то молодые люди – кто Бога искал, кто еще зачем-то. Встретиться все договорились в четвертом вагоне. Мне потом рассказывали: «Смешно: вся электричка пустая, четвертый вагон битком».

Я приехала в Голочелово на кумаре – состоянии перед ломкой, когда уже плохо, но еще не ломка. Почему-то после беседы с о. Димитрием мне стало намного легче. А на второй день, когда все уезжали, ломка вернулась. Стало так плохо, что было невозможно представить, как я могу куда-то выйти. О. Димитрий попросил о. Аркадия меня оставить: «Пусть девочка у вас поживет, вам поможет».

Меня оставили пожить – там был деревенский дом, летом его использовали как трапезную. В этом доме все время жила какая-то молодежь, которая приезжала из Москвы.

Как только я немного пришла в себя, я тут же уехала. Но что-то стало меня туда тянуть. Периодически я возвращалась – в соответствующем состоянии. О. Аркадий отбирал у меня наркотики, какое-то время я там жила, потом уезжала, и всё начиналось по новой.

В конце концов, он все-таки меня крестил.

ЛСД и Бог

– Крещение что-то изменило в вашей жизни?

– Другим казалось, что нет, а мне казалось, что изменило. Пока я жила в Голочелове, я уже пыталась бросить. Впервые появилось желание прекратить. Во мне, особенно после крещения, как бы действовали две силы. Там я молилась, исповедовалась, причащалась, и всё было более-менее, но в Москве меня хватало ненадолго.

А потом с принудки вышел муж – и…

Володя меня любил, он был не против моего обращения – пожалуйста! Ему не нравилось, правда, когда я начинала вслух петь молитвы: «Отче наш», «Царю Небесный»… Говорил: «Слушай, а нельзя это как-то про себя?..» Я говорю: «Нет, это только поётся!» Потому что в Голочелове на молитву все становились вместе – это поётся, то читается. Володя поморщится, отвернется: ладно.

Но это все быстро сошло на нет. У меня произошел срыв. И случилось одно страшное событие.

В Голочелове мы с о. Аркадием как-то спорили. Я говорила, что ЛСД открывает потусторонний мир. Это я уже сейчас понимаю, что мир этот не Богом открывается! Но тогда я спорила: дескать, именно под ЛСД у меня были откровения о Боге, хотя я до этого о Нем ничего не знала.

О. Аркадий не соглашался: «Даже если не говорить о смерти духовной, то физическая смерть из-за наркотика – разве может быть от Бога? Сколько людей под ЛСД выкидывалось из окна!» На что я ему сказала: из моих знакомых не выкинулся никто.

И вот когда у меня был срыв, муж под ЛСД выбросился из окна. Спасло его только то, что он упал в сугроб.

Перед тем, как выброситься, он сорвал с себя крестик, сорвал со стен иконы. Все произошло за какие-то мгновения, как атомный взрыв.

Для меня было очевидно, что это связано с действием какой-то злой силы, потому что собственными силами человек за мгновения столько совершить просто не может.

Молитва и арест

– Отсюда началось мое возвращение. Но не сразу. Много еще чего происходило: воровство ради дозы, да много всего… Когда после крещения ты впадаешь в еще более тяжкие грехи, тебе кажется, что ты уже никогда не сможешь их исповедать и вернуться.

Так как нас уже арестовывали, мы скрывались, жили у друзей, снимали квартиру. Денег не было. Один иеродиакон пообещал дать взаймы, велел приехать в Елоховский собор – наверное, с миссионерской целью. Я приехала с большим опозданием, никого уже не было, служба кончилась. Выхожу из храма – и на ступеньках встречаю о. Аркадия.

Он обрадовался: «Танечка, ты в храм ходишь?» Стал расспрашивать. Я ему все рассказала. Он привел меня к ним в дом, поисповедовал (дом был неподалеку, хоть о. Аркадий и служил в Московской области). И сказал, чтоб я утром ехала в Отрадное к о. Тихону Пелиху (известный московский старец – И.К.) – сам о. Аркадий тоже там будет и скажет обо мне о. Тихону.

Для меня поехать в какое-то Отрадное, где служба в 8 утра, было абсолютно нереально, я, после большой дозы, еле передвигалась. И все-таки каким-то чудом я туда приехала. Но в храме меня уже трясло, говорить я не могла, о. Аркадий сам рассказал все о. Тихону в алтаре.

А я потом просто подошла, встала, как все, на коленочки, о. Тихон (он тогда был совсем стареньким) накрыл меня епитрахилью и помолился.

И еще когда я о. Аркадию исповедовалась – накануне и раньше, – он мне часто говорил: тебе нужно кричать, кричать «Господи, помилуй!» Только, говорит, не сильно, чтобы соседи в психушку не сдали. Я всего один раз так взмолилась. Как раз после поездки к о. Тихону. Встала, сделала земной поклон и сказала: «Господи, помилуй».

И Володю арестовали.

Как всё закончилось

– Конечно, я связала все эти события: и молитву о. Тихона, и свою молитву, и встречу с о. Аркадием, и арест Володи. Если б я с ним продолжала жить, если бы не было возможности полностью оторваться от друзей – с наркотиками я бы не завязала.

Но бросила я не сразу. Когда меня стала искать милиция, о. Аркадий отправил меня в Голочелово. И поставил условие: я никуда не выезжаю, пока не прекращу прием наркотиков. Не снижу дозу, а прекращу.

Со мной поехала духовная дочь о. Аркадия (моя подруга, сейчас она монахиня, живет в Черногории в скиту). Она взяла отпуск и жила со мной в Голочелове не меньше месяца. Мне было так тяжко, что был момент, когда я была готова покончить с собой. Пока подруги не было дома. Но она вовремя вернулась.

Я еще около года прожила в Голочелове.

Ну и всё. Больше наркотиков в моей жизни не было.

– А говорят, что бывших наркоманов не бывает.

– Я все время слышу эту фразу и из-за нее боюсь сказать, что это не так.

Но то, что мне удалось бросить, – это не моя заслуга, а просто милость Божия, я это чувствовала в том, как развивались события. Когда история с наркотиками закончилась, я поехала в Печоры, чтобы спросить о разводе с Володей. Живя с ним, невозможно было от наркотиков удержаться, а менять что-то в его планы не входило. Так вот после поездки в Печоры я заметила одну вещь.

Раньше, когда я возвращалась в Москву из Голочелова, я каждый раз случайно встречала кого-то из старых знакомых, и они мне что-то предлагали, даже просто угощали («подогревали»). После Печор таких «случайных» встреч больше не было ни разу – как будто развело пути.

Зато встречались те, кто обратился и стал ходить в храм. Это было ну очень наглядно.

«Про наркотики подросткам надо говорить так, чтобы их тошнило»

– Что самое трудное во время отвыкания от наркотиков?

– Даже не ломки.

Пока ты употребляешь, тебе кажется, что ты можешь говорить, думать и вообще становишься человеком, только когда «раскумаришься».

А когда ты бросил, у тебя будто мозги расплавились. Их просто нет. Многие не смогли бросить именно поэтому. Они говорили: ломки – ерунда, а то, что ты вообще никто, ничто – вот это очень сложно пережить.

С точки зрения физиологии все объяснимо: когда эндорфин, гормон радости, который участвует в любом удовольствии, ты заменяешь веществами, он в конце концов перестает вырабатываться. А если нет ни гормона, ни веществ – нет никакой радости. Конечно, со временем что-то поменяется, но до конца не восстановится.

Ну и физически бросать тяжело. Сначала тебе просто дико плохо. Но и потом ты в той или иной степени остаешься больным. Просто со временем привыкаешь все время что-то делать, чтобы жить. Но при этом никогда не можешь спросить, как другие больные: «За что?! За что мне эта болезнь?!» Ты всегда знаешь, за что.

– Кого больше среди ваших знакомых того времени: кто бросил или кто умер?

– Да вы что, даже сравнивать нельзя. Умерло процентов 80. Некоторые успели сколько-то прожить, но умерли все равно из-за наркотиков или их последствий.

Сейчас есть реабилитационные центры, есть специалисты. Выход есть. Правда, как психологи говорят, пока человек до дна не дойдет, – не может оттолкнуться и всплыть. Может быть и так.

Но как бросить, что посоветовать людям – я не знаю. Про себя могу сказать только одно: сама бы я ничего не смогла. А если Господь поведет, то соберешься и сделаешь.

Что я знаю точно – что невозможно бросить, оставшись в той же среде. Нужна другая. И ты должен быть кому-то нужен, должны быть чьи-то молитвы о тебе.

– А как быть с подростками? Что им говорить, чтобы не было соблазна попробовать?

– Вот это всё интеллигентное «не принимайте, детки!» – это ерунда, на таком уровне нельзя разговаривать.

Мне после одного православного антинаркотического фильма (доброго, правильного) люди говорили: хочется пойти и попробовать.

Мне кажется, подросткам надо показать, во что человек превращается в конце. Показать жестко и натуралистично, чтоб затошнило. Только так.

Я видела такой фильм, зарубежный, не смогла даже досмотреть. И в жизни много примеров.

В наш храм, например, приходили люди с раздутыми руками и ногами, из которых гной тек. Они не умерли в молодости от наркотиков, как большинство, а превратились в ходячий ужас.

Или вот как-то раз пришла беременная девушка-наркоманка. Оказалось, у нее и сифилис, и куча других болячек, и квартиру она потеряла.

Нужно показывать страшные фильмы и говорить о конце этого пути. И о том, от кого это и что он хочет сделать с тобой. И не только с душой (про это не все думают), но и с телом. Посмотри, во что ты превратишься!

Считаете, что детям нельзя? Да современные дети, имея под руками интернет, уже знают всё. Ну и покажите им правду! Потому что если они попробуют – остановить уже будет сложно.

Иллюстрации Ольги Сутемьевой