Ребенку с серьезной травмой в больнице страшно, непонятно, он весь перевязан и может не узнавать сам себя

В большинстве российских больницах нет служб психологической поддержки. Но есть волонтеры и сотрудники благотворительных организаций: психологи, социальные педагоги, игровые терапевты. Они могут поддержать ребенка и его семью в это время.

Рассказывает Владимир Михайлов, психолог, много лет проработавший в благотворительном фонде «Детская больница» при Детской городской больнице № 9 им. Сперанского (Москва), крупнейшем в России детском ожоговом центре. 

Садовник и плотник

– 13-летний Женя с другом катался на электричках, цепляясь сзади или залезая на крышу. Напряжение в токоприемнике на крыше поезда – тысячи вольт. Женю ударило током. Друг испугался и убежал. Обычно такие случаи заканчиваются смертью. Женя остался жив, но ему ампутировали руку. 

Когда я шел в его палату, думал, что наш разговор пойдет об ампутации и о том, как он будет теперь выстраивать свою жизнь. 

Но когда завязался разговор, оказалось, что Женю волнует совсем другое: 

– Как он мог меня там бросить? Почему сейчас он не звонит? – Женя думал о своем друге.

Обычно, перед тем, как идти к ребенку, я рекомендую задать себе вопрос: «Кто я сейчас – плотник или садовник?» Плотник – это тот, кто знает, что ему необходимо смастерить табурет, что делать он его будет из сосновой доски, у этого табурета будут четыре ножки. Если ты заранее знаешь, что скажешь ребенку и как построишь с ним работу, ты плотник. 

Садовник смотрит иначе. Его задача – создать условия, в которых вот эта яблоня или дыня будет расти лучше всего. Надо ли ее полить, убрать сорняки или удобрить почву? А дальше уж она сама.

Следовать за переживанием ребенка порой бывает важнее, чем пытаться принести ему то, что вам кажется необходимым для него сейчас. 

Мы с Женей вместе стали думать о том, почему его друг не выходит на связь. Когда человек заболевает, он зачастую оказывается в изоляции. Те, кто был близок к нему, исчезают. И опыт общения с близкими пациентов показывает, что это происходит  не из-за равнодушия. Многие не знают, как и чем можно поддержать человека в такой ситуации.

Это скорее история про растерянность, а в случае с другом Жени, возможно, про стыд за свое бегство и вину за происшедшее. Может, он не знает, как теперь говорить с Женей и захочет ли Женя теперь с ним общаться. Когда Женя посмотрел на ситуацию с этой точки зрения, то решил позвонить сам, чтобы успокоить своего друга. Общение восстановилось. 

Психолог, старший товарищ или заботливая бабушка?

Я не могу прийти и сказать ребенку: «Привет, я психолог» или «Привет, я волонтер». Он не имеет представления о том, кто это и зачем он нужен. Зато ребенок может видеть во мне заинтересованного собеседника, или старшего товарища, или заботливую бабушку. 

Основной принцип – стать для ребенка тем взрослым, который воспринимает его как человека, личность. В больнице такого человеческого взгляда порой не хватает. Все же это место, где в первую очередь занимаются телом.

Я вспоминаю исследование социолога Ольги Ткач о лечении в больнице: пациент все время подконтролен, в публичном пространстве, тебе всегда могут сделать замечание, ты не распоряжаешься собой.  Я думаю об этом, когда кто-то из родителей или подростков отказываются от моей помощи. Да, мне жаль, ведь я тут для того, чтобы помочь. Но этот человек хотя бы может сказать мне «нет». 

На разных этапах в больнице ребенку требуется разная помощь

Первый этап – госпитализация, когда ребенок оказывается вырван из своей привычной среды, в незнакомом месте с незнакомыми людьми. Если дошкольник, младший школьник оказался в больнице впервые, он пребывает в полной растерянности. 

Можно начать разговор так, чтобы вписать больницу в систему координат ребенка, помочь ему сориентироваться в пространстве.

Ведь даже животное, которое попало в незнакомую обстановку, не будет есть предложенную еду, пока не обнюхает все углы.

Например, можно рассказать, на какой станции метро находится эта больница, на каком этаже находится палата ребенка, кто еще лежит в этом отделении. Рассказать о том, что в этом же отделении лежат еще двое ребят с таким же диагнозом, а один уже скоро выписывается. 

Второй этап – процесс лечения. Помогающему – психологу, волонтеру, необходимо знать особенности диагноза ребенка, что ему можно и нельзя, правила безопасного общения.

Захожу к девочке лет девяти, она хнычет.

– Что такое? – спрашиваю. 

– Да вот швы будут делать. 

– А что это значит?

– Мне будут в руку вставлять какие-то палки. 

Она не знает, что такое швы, они у нее под гипсом. Никто ей не объяснил, что значит – убирать швы. 

Я взял игрушечного енота, и мы разыграли с девочкой сюжет о том, что енот поранил лапу, ему наложили швы, а потом убрали. 

Моей жене в детстве сказали, что ей будут на зубы ставить брекеты. И она ужасно этого испугалась, потому что подумала, что ей будут для этого сверлить небо. А ведь можно было с ней просто немного об этом поговорить, объяснить.

Еще лучше, если с ребенком в незнакомую процедуру поиграть, порисовать или рассказать об этом сказку. Пусть сказка или игра чем-то напоминает историю самого ребенка. И очень хорошо, когда он может побыть в разных ролях: пациента, врача, мамы, прожить и разыграть ситуацию с разных сторон.  

Чувство вины – дурной советчик

Мама Оли сварила суп, стала снимать его с плиты, ручка кастрюли отломилась, все вылилось на ее полуторогодовалую дочь, результат – ожог второй степени. 

Моя помощь в данной ситуации заключалась в общении с мамой. 

Очень часто возникает ситуация, когда родители больного ребенка находятся в состоянии «все для него, все ради него, а я – ладно». Тем более, когда имеет место еще и чувство вины. Родителям кажется, что нужно жертвовать всего себя.

В стремлении позаботиться о своем ребенке они перестают о себе заботиться, нормально питаться, спать, отказываются от любой помощи для себя.

Работа психолога в такой ситуации – помочь родителям осознать, что такие «жертвы» не имеют отношения к реальной помощи ребенку. Скорее, родитель так «наказывает» себя за недосмотр, оплошность, случайность. А ведь даже просто выспавшаяся мама гораздо больше может сделать для своего ребенка.

Говорить ли ребенку о предстоящей операции?

Третий этап: операция. Самый сложный для родителей момент – когда ребенка оперируют или он находится в реанимации. 

Говорить ли ребенку о предстоящей операции? Если ребенку предстоит операция или какое-то сложное обследование, некоторые родители считают, что лучше ему заранее об этом не говорить. Чтобы не тревожить. Потом, мол, я его утешу. 

Но опыт показывает, что лучше сказать. Потому что если родители говорили, что все будет хорошо, а тут без предупреждения приходят какие-то люди, увозят тебя в какое-то незнакомое место, мамы рядом нет, а потом ты просыпаешься с болью, то у тебя могут возникнуть большие вопросы и к родителям, и к этому миру в целом. 

Порой простой рассказ о некоторых организационных особенностях предстоящего играет роль подушки безопасности не только для ребенка, но и для родителей. Например, маме сказали, что операция длится 20 минут, а ребенка нет уже полчаса, сорок минут. Но она может не знать, что в операционную могут забрать сразу нескольких детей, подготовка к операции занимает какое-то время, самих детей оперируют по очереди, и еще некоторое время после операции ребенок остается под наблюдением врачей. В итоге набегает гораздо больше этих бесконечно длинных минут ожидания.  

Велика вероятность, что в этот момент нахождение рядом неблизкого человека может быть в тягость. А бывает, человек, напротив, нуждается в человеческом присутствии. 

Иногда и правда нужно что-то объяснить, но часто действенней слов оказывается, скажем, предложение заварить чай. Это простое бытовое действие вырвет их из круговорота гнетуще-тревожных мыслей и вернет в здесь и сейчас. Даже просто побыть рядом в молчании может оказаться огромной поддержкой в такой момент. 

Возвращение из больницы

Перед выпиской можно поговорить с ребенком о том, что будет дальше. 

– Что ты будешь делать, когда выпишешься?

Может быть, ребенок попросит маму приготовить что-нибудь вкусное, потому что надоела больничная еда. А может быть, вся семья собирается в отпуск. А каким будет возвращение в школу? 

– Ты переписываешься с друзьями? 

Например, у детей с ожогами есть своя специфика – меняется внешность, возникают проблемы с принятием себя и социализацией: как на меня посмотрят, надо мной будут смеяться?

У нас лежал мальчик Никита, который профессионально занимался теннисом. Однажды они с друзьями разожгли костер, и кто-то ради шутки кинул туда баллончик от краски. Никита, не зная об этом, подошел к костру, и в этот момент раздался взрыв. На спортивной карьере пришлось поставить крест. 

А кто же я теперь, спрашивал себя парень. До этого он был спортсменом, тренер называл его своей звездой. Вся его идентичность была построена на спорте. Мы говорили с ним о том, кем еще он может быть, другом, сыном, внуком, учеником, хорошим рассказчиком историй, душой компании, профессионалом в другой области. 

Важно дать ребенку с последствиями серьезной травмы, приведшей к ограничению возможностей, перспективу жизни, обсудить вместе с ним примеры людей, которые в схожей ситуации многого сумели достичь, проговорить, что эти люди настоящие герои и он сам может таким стать. 

Социализации очень важна.

В фонде «Детская больница» есть чудесная программа возвращения в школу. В класс приходят вместе психолог и игротерапевт или социальный педагог. Они общаются с ребятами: кто из вас раньше попадал в больницу, как это было? Важно избежать позиции: есть мы, а есть он. 

Потом детям рассказывают, как произошла травма, про этапы лечения, особенности внешнего вида и ограничения тела после ожогов. А после сам ребенок делится тем, как он все это преодолел. Такой подход помогает пострадавшему ребенку преодолеть свои страхи, а его сверстникам с уважением и пониманием отнестись к тому, что с ним произошло. 

*Обстоятельства историй и имена детей изменены. 

Иллюстрации Ольги Сутемьевой