Брянское образование
Вера Гедройц родилась в 1870 году в селе Слободище Орловской губернии. Ее дед был казнен за участие в Польском восстании 1863 года, и семья решила затеряться в основной части России. Отец Игнас, он же Игнатий Игнатьевич был помещиком и сельским активистом, входил в Совет мировых судей. Мать Дарья Константиновна – дочь помещика из обрусевших немцев, окончившая Смольный институт.
Довольно необычное семейство.
Впрочем, Вериным воспитанием занимались не мать и отец, а бабушка по линии матери, Наталья Тихоновна Михау. Она держала небольшой частный пансион, где обучала слободищевских детей русской грамоте, французскому языку, пению, музыке и танцам. Туда же пристроили внучку.
А потом началась полоса несчастий. Один за другим стали умирать родные и близкие люди. И девушка решила стать врачом.
Но сначала ей нужно получить нормальное – не бабушкино – начальное образование. Выбор пал на прогимназию города Брянска. В это время там преподавал Василий Розанов, будущий знаменитый философ. Василий Васильевич сокрушался: в Брянске совершенно не читают Пушкина. Больше того – его стихи нигде не продают. Говорят, что «за полным отсутствием спроса».
Розанов видел причину в увлечении другими писателями, которые будто бы сговорились, чтобы уничтожить Александра Сергеевича: «Как же сделать? Встретить его тупым рылом. Захрюкать. Царя слова нельзя победить словом, но хрюканьем можно… Так «судьба» и вывела против него Писарева. Писарева, Добролюбова и Чернышевского. Три рыла поднялись к нему и захрюкали.
Не для житейского волненья,
Ни для того, ни для сего.
– Хрю! Хрю!
– Хрю.
– Еще хрю.
И пусть у гробового входа.
– Хрю.
– Хрю! Хрю!
И Пушкин угас».
Вера как раз увлеклась романом «Что делать», а вовсе не Пушкиным. Сочиняла эпиграммы, выпускала рукописный сатирический листок, спорила с преподавателями. За все это вместе ее исключили.
Возможно, к изгнанию Гедройц из гимназии приложил руку сам Розанов. Две будущие знаменитости запросто могли друг друга не понять.
Но тут вступил в действие административный ресурс. Дело в том, что в друзьях у Игнаса Игнатьевича был промышленник Сергей Мальцов – человек с практически неограниченными возможностями. Он для начала пристроил строптивую барышню помощницей к заводскому фельдшеру, чтобы та поближе познакомилась со своей будущей профессией. А затем «вернул» обратно в прогимназию – доучиваться.
В результате в 1885 году Вера Игнатьевна окончила ее с отличием и поступила на медицинские курсы профессора Петра Лесграфта – в Санкт-Петербурге, на Фонтанке.
Именно тогда барышня стала сочинять стихи, которые подписывала именем Сергей Гедройц – в память о любимом брате, умершем в раннем возрасте.
Игры в политику возобновились. Революционные кружки, участие в демонстрациях. Пригодился и литературный дар – барышня сочиняла прокламации. В результате арест и неожиданно мягкий приговор – ссылка в отцовское имение.
Тут и Мальцов не помощник. Но и сама политическиссыльная уже далеко не дитя. И она сама, без посторонней помощи устраивает авантюру. Сначала вступает в фиктивный брак, затем подделывает документы, какими-то партизанскими тропами убегает в Швейцарию, опять меняет документы (предыдущий паспорт оказался недостаточно хорош, учиться с ним не взяли) – и вот она уже студентка медицинского факультета Лозаннского университета.
Впрочем, еще руководитель курсов, господин Лесграфт советовал ей ехать за границу – ведь тогда в России женщина не могла получить высшее образование.
Снова на родине
В 1898 году Вера Игнатьевна – опять с отличием – оканчивает университет. А на следующий год возвращается в Россию уже полноправным дипломированным специалистом.
Не все, однако же, так радужно. Образование, полученное за границей, здесь, в России, еще надо подтвердить. Только в 1903 году Вера Игнатьевна получает диплом с несколько неожиданной записью: «женщина-врач».
Впрочем, все эти четыре года она самозабвенно исполняла обязанности «женщины-врача» на мальцовском заводе портландцемента. А заодно и помогала прочим жителям Брянского уезда. Выезжала на дом, оперировала, обучала начинающих докторов, налаживала работу заводской больницы.
И постоянно собачилась с администрацией. Мальцов хоть и друг, но рабочие были дороже. На производстве то и дело случались увечья, которые заводское руководство пыталось квалифицировать как легкие и произошедшие по вине самого рабочего. А Вера Игнатьевна, наоборот, старалась выбить для страдальцев максимальное пособие.
Гедройц пишет: «Разве это жизнь? Карты, пьянки, изредка танцы, два бала в Дятьковском клубе. Идут параллельно как бы две жизни: одни беззаботно развлекаются, устраивают любительские спектакли, не слыша стонов других, задавленных нуждой и голодом».
И в том же 1903 году состоялся III Всероссийский съезд хирургов. Там Гедройц произвела сенсацию. Хирург Василий Разумовский восхищался: «В. И. Гедройц, первая женщина-хирург, выступавшая на съезде и с таким серьезным и интересным докладом, сопровождаемым демонстрацией. Женщина поставила на ноги мужчину, который до ее операции ползал на чреве, как червь. Помнится мне и шумная овация, устроенная ей русскими хирургами».
А на следующий год началась Русско-японская война. Вера Игнатьевна поступает добровольцем на фронт, снова в качестве хирурга. Вместе с помощницами она разворачивает госпиталь в Манчжурии и оперирует раненых. А затем создает еще один госпиталь, передвижной, в санитарном вагоне.
Английский врач Джон Беннетт восхищался: «Мы на Западе осознали, что она первой в истории медицины стала делать полостные операции, и не в тиши больничных операционных, а прямо на театре военных действий, во время Русско-японской войны 1904 года.
В ту пору в Европе мы попросту оставляли без всякой помощи людей, раненных в живот. Другим европейским странам потребовалось целое десятилетие, чтобы освоить технику полостных операций, которую княжна Вера разработала самостоятельно, без чьей-либо подсказки и в невероятно трудных условиях».
А раненые называли ее «княжной милосердия».
«Забудешь лицо и никогда не забудешь рубец»
В 1905 году Гедройц вновь на мальцовском заводе, награжденная тремя медалями и получившая общероссийскую известность. И опять политика. После Кровавого воскресенья бурление усиливается, Вера Игнатьевна не может оставаться в стороне. Она примкнула к конституционным демократам (более известным как кадеты) и играла в той партии не последнюю роль. Полиция прекрасно это знала. Но тем не менее вместо ареста последовало новое назначение – Гедройц возглавила больницу в селе Людинове, опять при мальцовских заводах.
Одна из тамошних жительниц вспоминала: «Мои мать и отец благоговели перед памятью Веры Игнатьевны Гедройц. В 1908 г. мою мать доставили в Людиновскую больницу в очень тяжелом состоянии. Отец волновался за ее жизнь и беспокоился, что даже после операции больше не будет детей. Операция прошла успешно, жизнь матери была спасена, и у нее, кроме двух первых, родились еще семь детей. Отец называл Веру Игнатьевну спасительницей, мать всегда говорила, что у нее добрые золотые руки».
Вот что писали доктора: «Ее влияние на развитие более серьезной хирургической деятельности в уезде огромно и несомненно. Врачи, благодаря ее любезности, могут знакомиться с операционной техникой всех серьезных операций, новыми способами хирургического лечения.
Совет признает ее заслуги перед уездом. Составленный ею отчет показывает, что нет ни одной области больного человеческого тела, где бы не коснулась талантливая рука Веры Игнатьевны, возвращая больному жизнь и здоровье».
А вот как видела свой труд сама Вера Гедройц: «Работа, ее приливы и отливы. Трепет операций. Жгучие послеоперационные переживания, когда сливаешься в одно с едва мерцающей жизнью оперированного. Не спишь ночь, чтобы облегчить, понять, уяснить. Трудно высказать, как дорог больной, которого оперировали вы, который доверился вам. Ваша энергия, воля – слиты с ним не только до выхода его из клиники, но и потом, и всегда, забудешь его лицо и никогда не забудешь рубец».
У Веры Игнатьевны была странная репутация. С одной стороны, явная революционерка, а с другой – героиня и врач высочайшего класса и редчайшей ответственности. Ее постоянно держали под полицейским контролем, но при этом не трогали.
И в результате откровенный смутьян становится главным хирургом всех заводов мальцовского акционерного общества, работает над диссертацией, пишет стихи, рассказы, даже сочиняет сказки для детей.
Придворная революционерка
А в 1909 году происходит нечто абсолютно абсурдное. Будучи в Петербурге, Вера Игнатьевна встречается со своим фронтовым знакомым Евгением Сергеевичем Боткиным, сыном легендарного доктора Сергея Петровича Боткина и личного врача царской семьи. Тот представляет Гедройц императрице Александре Федоровне. Императрица предлагает революционерке должность старшего ординатора Царскосельского Дворцового госпиталя, а революционерка соглашается.
Теперь Вера Игнатьевна живет не при заводах, а в Царском Селе. Служит в госпитале, лечит царских детей. У нее есть и частная практика. Возобновляется общение с Василием Васильевичем Розановым – уже при совершенно других обстоятельствах. Теперь это две состоявшиеся знаменитости.
Увы, радость от этого общения омрачена. Гедройц ставит жене философа безрадостный диагноз – рассеянный склероз. Она же занимается лечением.
Наконец-то выходит и первая книга Веры Игнатьевны – «Стихи и сказки». Она покровительствует молодому поэту Николаю Гумилеву. А заодно лечит его от малярии, которую тот подцепил в восточной Африке.
Ее жизнь – фантастический калейдоскоп: научные исследования, вторая диссертация, Мандельштам, Ахматова, Кузмин, «Отдаленные результаты операций паховых грыж по способу Ру», «Гиперборей» и «Вестник теософии», степень доктора хирургии, Московский университет, второй поэтический сборник.
«Полночная мечта меж зорьных берегов,
Невидимой струи эфира трепетанье,
Мелодия несказанных стихов,
Теней предсветных лунное сиянье».
Запрос недоброжелателей в полицию – о благонадежности. Ответ из полиции: «Имею честь возвратить фотографическую карточку с наложенным на ней штемпелем за № 18363 княжны Веры Игнатьевны Гедройц, о которой неблагоприятных сведений не имеется».
Еще бы! Будто там не понимали, что имеют дело с подругой императрицы, к тому же абсолютно безобидной в роли революционерки. В Царском Селе ее непримиримая позиция сильно смягчилась.
В этом же калейдоскопе – Григорий Распутин. Когда в 1915 году в железнодорожной катастрофе пострадала фрейлина Анна Вырубова, именно Вера Игнатьевна собирала ее по частям. В какой-то момент дверь открылась, и ворвался Распутин. По обыкновению, неряшливый и в грязных сапожищах.
Гедройц собственными руками схватила всесильного фаворита за воротник и вышвырнула из операционной. Силы у нее – ежедневно практикующего хирурга – хватало.
Прогноз был неблагоприятный, но у Веры Игнатьевны все получилось. Вырубова после этого прожила еще почти 50 лет.
Первая мировая
В это время уже началась Первая мировая война. Под руководством Гедройц в Царском Селе разворачивают эвакуационный пункт для раненых на фронте.
Вера Игнатьевна писала в дневнике: «Более 30 дачевладельцев предложили свои особняки и полное оборудование для лазарета. Другие жертвовали деньгами, и в короткое время, при энергии Евгения Сергеевича Боткина, Сергея Николаевича Вильчиевского и моей скромной помощи 30 лазаретов в Царском Селе были готовы к принятию раненых».
Начальница заботилась не об одной лишь медицинской стороне вопроса: «Цветы из оранжерей, сладкое придворных кондитеров – все это направлялось в лазареты для раненых».
Вера Игнатьева лично обучала медицинских сестер. В том числе императрицу и великих княжен. Когда во время операции, императрица ассистировала Вере Игнатьевне, та, случалось, на нее покрикивала. При этом признавала, что из Александры Федоровны могла бы получиться хорошая медицинская сестра.
Анна Вырубова вспоминала: «Чтобы лучше руководить деятельностью лазаретов, императрица лично решила пройти курс сестер милосердия военного времени с двумя старшими великими княжнами и со мной. Преподавательницей государыня выбрала княжну Гедройц, женщину-хирурга, заведующую Дворцовым госпиталем.
Два часа в день занимались с ней и для практики поступали рядовыми хирургическими сестрами в лазарет при Дворцовом госпитале, тотчас приступили к работе – перевязкам, часто тяжелораненых. Стоя с хирургом, государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные руки и ноги, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запах и ужасные картины военного госпиталя во время войны».
«Думала – рак в себе убью»
А потом был семнадцатый год. Узнав об отречении царя, бывшая революционерка заплакала. А спустя несколько месяцев отправилась добровольцем на фронт. Лишенная какого бы то ни было покровительства, она поступила младшим врачом в перевязочный отряд.
Но мастерство не скроешь, и скоро она уже стала корпусным хирургом. Для мужчин – подполковничья должность.
Дальше – ранение, эвакуация в Киев. При советской власти Вера Игнатьевна устроилась врачом в городскую детскую поликлинику. Но ее высочайший профессиональный уровень снова не позволил задержаться в этой должности. Гедройц участвует в создании клиники челюстно-лицевой хирургии, становится приват-доцентом Киевского медицинского института, а затем и заведует кафедрой.
Веру Игнатьевну несколько раз арестовывали, но всегда отпускали по требованию одного высокопоставленного киевского чекиста. Во время Первой мировой войны она сделала ему сложнейшую операцию и, фактически, вернула к жизни.
Одно из бесспорных преимуществ профессии.
Но снова – крушение. В 1930 году Веру Гедройц неожиданно уволили из университета. И ей больше уже не подняться. В 1931 году она тяжело заболела, а в 1932-м умерла.
Одна из подруг вспоминала: «У Гедройц начался рецидив раковый, и она сказала мне: „Давай напьемся в последний раз и, кстати, поставим эксперимент. Замечала ли ты, что собаки, кошки едят всегда одну и ту же травку – вот эту, остренькую. Нарежь этой травки, неси сулею с широким горлом, заливай траву спиртом, пусть постоит недельку«.
Сидели мы с ней под грушей, пили через неделю ядовито-зеленую жидкость отвратительного вкуса, выпили много, и, когда нас вывернуло наизнанку и мы поплыли в обморочное беспамятство, Вера Игнатьевна слабым голосом сказала: „Для собак годится, для людей плохо, думала – рак в себе убью, резать уже бесполезно – везде он«».
Гедройц был всего 61 год.
