Джастин провел ранние годы в крайне небезопасной среде. Его родители мало заботились о его эмоциональном, да и физическом состоянии и в целом вели себя непредсказуемо. Неудивительно, что внешний мир казался мальчику нестабильным и опасным.
Позднее Джастина усыновили. Приемные родители любили его, но научиться доверять им мальчику долго не удавалось. Он не искал помощи, чурался ласки, провоцировал конфликты. Джастин мог быть агрессивным, непослушным, манипулятивным, потому что его опыт говорил: взрослые опасны, а их любовь изменчива, нестабильна.
Иными словами, Джастин демонстрировал дезорганизованный тип привязанности, который представляет собой внутренний конфликт между желанием близости и страхом ее.
Девочка Тина выросла у родной матери, страдающей психическим заболеванием. Отчасти ее ситуация повторяла ранний опыт Джастина. Мать практически не реагировала на малышку: не брала на руки, не разговаривала, не проявляла любви. В отличие от ситуации Джастина физические потребности Тины удовлетворялись, но ей не хватало эмоционального контакта и поэтому у нее не развились нормальные навыки общения и эмоционального ответа.
Тина не умела устанавливать отношения, со всеми держалась отчужденно, слабо проявляла эмоции. Ее нервная система усвоила, что мир – безразличный и небезопасный, поэтому ни к кому не стоит привязываться, чтобы потом не испытывать боли.
Это примеры из книги знаменитого американского психолога Брюса Перри, одного из крупнейших в мире специалистов по детской травме и расстройствам привязанности, «Мальчик, которого растили как собаку». Название пугающее, но те, кто ее прочитал, говорят, что она оказалась чрезвычайно полезной в понимании ранней травмы и ее последствий.
Что же такое расстройство привязанности и что с ним делать?
Как формируется структура мозга в раннем детстве
Нейробиологи уже давно установили, что эмоциональный опыт первого года жизни – один из самых мощных биологических факторов развития.
Мозг ребенка развивается снизу вверх: сначала ствол мозга, отвечающий за регуляцию дыхания, сна, реакции страха, затем лимбическая система, своеобразный генератор эмоций, затем самый верхний слой – кора головного мозга, благодаря которой мы думаем, рассуждаем, решаем разные задачи, планируем свои действия.
Привязанность развивается через входные сигналы, которые настраивают эти уровни. Уход, тактильный контакт, взгляд, голос – это повторяющиеся паттерны, которые обучают нервную систему.
Если заботы мало или она хаотична, формируются системы, ориентированные на выживание: высокий уровень страха, импульсивность, неумение регулировать эмоции.
Важное замечание: мозг развивается от повторения. Нервные связи укрепляются, если они активируются регулярно. Когда маленького ребенка вовремя кормят, одевают/переодевают, обнимают, если он слышит ласковые интонации в речи домочадцев, обращенной к нему, нейронные сети, отвечающие за доверие и социальное взаимодействие, укрепляются. При этом у него постепенно формируется базовое доверие к миру людей, в его картине взрослый – это тот, кто обезопасит от любых физических проблем, а также обеспечит эмоциональную стабильность.
Если ребенок часто испытывает стресс, если пища и тепло появляются с опозданием, если в интонациях близких он слышит угрозу, укрепляются нейронные сети избегания, тревоги и агрессии. Это не метафора – это буквально биологическое обучение мозга.
Уже знакомый нам доктор Перри объясняет важную роль системы стресса в формировании расстройства привязанности.
При угрозе у всех, будь то взрослый или ребенок, активируются гормоны надпочечников, кортизол и адреналин. У детей, которые растут в любви, эта система учится включаться и выключаться, у тех же, кто переживает насилие и пренебрежение, она постоянно включена. Это не проходит без последствий, среди которых гипервозбудимость, трудности с концентрацией, вспышки агрессии, хроническая тревожность, нарушения сна.
Очень важно понимать, что поведение такого ребенка – это, в значительной степени биология, а не плохой характер или упрямство, но не стоит думать, что такая биология фатальна и жизнь человека и тех, с кем он окажется связан (например, приемных родителей), испорчена навсегда.
Помочь ему, особенно на раннем этапе, можно, но, поставив такую задачу, важно помнить, что мозг вашего приемного сына или дочери развивался в условиях постоянной угрозы. Сейчас угроза исчезла, но он/она все еще реагирует на внешние сигналы, даже объективно безобидные, как на поле боя.
Ритм, предсказуемость и сенсорный опыт
Одна из центральных идей Перри: мозг младенца нуждается в ритме, таком, как сердцебиение матери, укачивание, повторяющиеся сигналы заботы. Этот ритм обучает нервную систему самоуспокоению.
При стабильном уходе формируется связь ощущения безопасности мира с готовностью к обучению и социальным связям. Хаотичный или травмирующий уход формирует антипривязанность, мозг учится тому, что близость опасна.
Приемным родителям и опекунам лучше всего начинать с телесных практик и ритма: ненавязчивых прикосновений, предсказуемых рутин, мягких повторяющихся взаимодействий, игр, ритуалов. Чтобы мозг заново научился доверять, ему необходимы многократные маленькие эпизоды заботы.
Все это должно предшествовать разговорам о мире отношений, о любви и заботе и тем более о правилах поведения.
Как говорит знаменитый психолог в недавней беседе с Мариной Ивановой, психологом-консультантом Института развития семейного устройства, мозг не любит, когда его базовые убеждения, базовая картина мира подвергаются сомнениям. Та часть мозга, которая за них отвечает, «не любит быть неправой и всячески этому сопротивляется».
Это одна из важнейших причин, почему даже не особенно радужную картину мира, сложившуюся у ребенка на первоначальном этапе его жизни, так трудно изменить. Приемным родителям нужно запастись терпением и мужеством, ведь путь помощи их сыну или дочери почти наверняка будет длинным и непростым.
Испытание на прочность
Родителям и опекунам приходится очень трудно. Ребенок словно бы постоянно испытывает их на прочность. Он, конечно же, не делает это осознанно, он так не рассуждает, но интуитивно тестирует, а не сломается ли мамина и папина любовь вот от такого, совсем уж неприемлемого поступка – кражи конфет в магазине, разорванной в клочки любимой маминой книги, вылитой на пол кастрюли с супом.
Будучи в состоянии стресса, родитель может сказать: «Я для тебя столько делаю, а ты на это ничем не отвечаешь!», «Если бы не я, ты по-прежнему прозябал бы в детском доме». Его можно понять: преодолевать такое сопротивление чрезвычайно тяжело и затратно для организма, как эмоционально, так и очень часто даже физически. Но такие слова укрепляют ребенка в первоначальном базовом чувстве: абсолютно любой человек, даже тот, кто на каком-то этапе кажется любящим и заботливым, может сделать тебе очень больно. Это переводит его противостояние с родителями – которое ни одна его сторона для себя не выбирала – на новый уровень.
Важно понимать, что не работают не только упреки, которые взрослому могут казаться справедливыми. Все по той же причине не работают и наказания, ни сравнительно мягкие, ни жесткие.
А что же тогда работает?
«Культурный клей»
В общей популяции расстройство привязанности встречается достаточно редко и практически не попадает в статистику, поэтому о точной цифре его распространенности мы не знаем. В некоторых странах, например в Канаде, было подсчитано, что таким расстройством страдает примерно 1% населения, а вот среди детей, которые в раннем возрасте имели травмирующий опыт – абьюзивные отношения в семье или помещение в детский дом, – этот показатель колеблется вокруг 40%.
Как говорит Брюс Перри, работавший с травмированными детьми в 30 странах на разных континентах, последствия раннего тяжелого опыта в них имеют много общего, однако в зависимости от культуры, от того, идет ли речь о городской среде или сельской, об атомизации людей или о работающих горизонтальных связях, о наличии значимых религиозных или культурных сообществ, перспективы таких детей отличаются друг от друга.
Хуже всего они там, где родители и ребенок остаются один на один. Даже когда они идут к специалисту, который может дать правильный совет, это лишь часть помощи, потому что врач или психолог не может сопровождать семьи, с которыми он работает, в реальных жизненных пространствах.
Там же, где есть то, что Перри называет «культурным клеем» – объединяющая сообщество людей идея, цель, общее увлечение, перспективы ребенка с расстройством привязанности значительно лучше. Когда ребенок чувствует себя не просто членом семьи, но членом сообщества, где он может проявить себя и быть принятым, это значительно укрепляет его отношения и общее благополучие. Очень важно и то, что, если вокруг много взрослых, которые могут создать для ребенка позитивные переживания, это очень сильно облегчает жизнь основному родителю или опекуну.
В доброжелательной и активной среде возможно создать для ребенка ситуацию успеха – в спортивном клубе, театральном кружке или в клубе путешественников. Как только удается найти хоть одну сферу, где ребенок успешен, начинает меняться вся его система отношений с окружающими.
Как говорит доктор Марина Иванова в беседе с американским психологом, в России она часто видит, как общины церковных прихожан становятся местами, где приемные родители могут получить поддержку и помощь, причем бесплатную.
Что будет дальше?
Казалось бы, когда проходит детство и человек выходит во взрослую жизнь, он многое понимает про себя и становится способен сам преодолеть свои проблемы. Так, однако, складывается далеко не всегда. Детская привязанность к значимому взрослому, который ухаживает за малышом и создает для него стабильную и безопасную среду, – это, по мысли Перри, своего рода эмоциональный иммунитет, биологический буфер от стрессов в будущей жизни.
Взрослые со сформированным эмоциональным иммунитетом легче переживают текущие травмы, без которых не обходится даже самая благополучная жизнь, они быстрее восстанавливаются после стресса и, самое главное, формируют новые привязанности – дружеские, романтические, семейные. Им проще даются волевые усилия, ведь их эмоционально-волевая сфера работает вполне исправно.
Нужен ли специалист?
Безусловно. Диагностировать реактивное расстройство привязанности у ребенка, установить, сопровождается ли оно сопутствующими расстройствами (как правило, речь об СДВГ, тревожном расстройстве), наметить план лечения, должен специалист.
Как мы уже отмечали, важнейшее значение имеет сам образ жизни и стиль отношений в семье, куда попал ребенок, ранее переживший травму, а также возможности помощи и поддержки со стороны сообществ.
Есть и медицинские терапии, и прежде всего – психотерапия, например когнитивно-поведенческая. Некоторые препараты могут прописываться для купирования симптомов СДВГ или тревожного расстройства.
Брюс Перри предупреждает, что ребенок может соответствовать критериям расстройства, но, если его развитие было нарушено травмой, его реакция на препараты может быть совершенно иной и стандартные доказательные методы лечения будут работать плохо, что возвращает нас к необходимости формирования благотворного типа отношений в семье и сообществе, которому она принадлежит.
Поскольку быстрого и легкого разрешения проблемы реальный специалист никогда не спрогнозирует, в этой области достаточно много маргинальных «специалистов», гарантирующих стопроцентную эффективность своих методов, причем, как они обещают, излечение произойдет очень быстро.
Это большая опасность для семьи, ведь такие методы, как, например, холдинг-терапия, предполагающая насильное удержание ребенка родителем и взгляд глаза в глаза, не только не способна сформировать привязанность, но и может очень сильно навредить ребенку, будучи для него огромным стрессом.
Если в нашем рассказе о детях с расстройством привязанности вы узнали своего сына или дочь, вам, безусловно, нужно обратиться к психологу или психиатру. Понятно, что такой шаг дается нелегко. Невольно приемный родитель начинает винить себя и опасается того, что специалист укажет ему на его несостоятельность. Не нужно бояться. Психические расстройства постепенно перестают быть причиной для осуждения и стигмы. Вопрос «кто виноват?» становится неактуальным, а на повестке дня стоит вопрос конструктивный – «что делать?».
Коллажи Дмитрия ПЕТРОВА
