– Мам, я вышел с работы, что купить по дороге?
– Купи квартиру и живи наконец отдельно!
Вопрос отделения ребенка от родительской семьи в последнее время стоит все острее. По статистике, почти 45% молодых россиян в возрасте от 18 до 30 лет живут вместе с мамой и папой либо другими старшими родственниками. При этом более чем половине опрошенных – 70% – старшее поколение помогает финансово. И дело тут не только в квартирном вопросе. Часто проблема чисто психологическая: бывает, что сам «ребенок» не хочет самостоятельности, но чаще родители не готовы отпустить «птенца» из гнезда, опасаясь, что он наломает дров, так как не способен нести ответственность за свою жизнь.
Когда птенец не хочет улетать
В эти 45%, несомненно, входит Степан, которому 30 лет и он живет с мамой. Маме пятьдесят, и она одновременно переживает за сына и боится за то, как он будет один: «Я не знаю уже, что делать. Сын работает, приносит мне зарплату, но он совершенно беспомощен по жизни. Я уезжала на месяц – так он питался дошираком и пиццей, ни разу не стирал одежду, не убирался дома. Его в магазин без списка не отправишь, мне страшно представить, во что он превратится, если его отселить. У меня есть небольшая студия, я ее сдаю, думала – Степа туда переедет, но после этого месяца руки опустились. Я не смогу спокойно жить, зная, что он там покрывается плесенью и ест отраву. Женился бы что ли… Но мне кажется, он уже и не хочет. После вуза у него были планы – съехать, семьей обзавестись со временем, я сказала – погоди, поработай, окрепни материально… Вот он и привык. Тупик какой-то».
История Степана не такой редкий случай, как могло бы показаться. Яна Дубровская, клинический психолог, специалист в сфере психического здоровья подростков, говорит, что еще полвека назад ситуация была совершенно иной, потому что работали социокультурные механизмы сепарации. «Она шла поэтапно: ребенок оканчивал школу и считался вполне готовым к самостоятельной жизни. Поступление в вуз в другом городе, служба в армии, работа по распределению – все это предусматривало отрыв от «семейной базы», поощрялось обществом и было типичным, распространенным и воспринималось и родителями, и детьми как естественный процесс.
Сейчас картина мира сильно изменилась, и подавляющая часть выпускников школ остается в родном городе. Жить им, конечно, удобнее в родной квартире – вопрос добывания еды и бытового самообслуживания решен, и вот он, результат».
Еще один общемировой фактор, способствующий тому, что дети не отделяются от родительской семьи, – мир стал намного более детоцентричным. Родителям теперь недостаточно того, что ребенок сыт и одет-обут – им важно толкать его к успеху, что бы каждая конкретная семья ни вкладывала в это понятие. Поэтому жизнь всей семьи строится вокруг его занятий, учебы, жизненных задач, а когда ребенок превращается в проект, то вполне естественно, что его достижения становятся уже не только его, но и семейным достоянием. И в этой ситуации отрыв ребенка от родителей в определенном смысле воспринимается ими как грабеж: я ради тебя ночей не спала, отпуск под каникулы подгоняла, вместо туфель репетиторов оплачивала – а ты хочешь у меня все отнять? Это искаженная картина, она неверна, но механизм восприятия ситуации может быть именно таким.
Но сепарация – это не просто «девочка созрела», а единство трех факторов: общественного (в среде поощряется отделение ребенка от родительской семьи), родительского и детского. Когда все три стороны этого «договора» придерживаются схожих взглядов, процесс сепарации идет безболезненно. И если повлиять на общество мы можем очень условно, то уж с собой поработать вполне возможно.
Недавно в сети активно обсуждался заграничный судебный процесс, начатый двумя родителями против собственного сына. Ему было 42 года, он продолжал жить при маме-папе, не работал и не собирался. Копейки не приносил, однако исправно ел и кидал грязную одежду в стирку. Прецедент был создан: родители выиграли процесс и нахлебника обязали либо вносить материальный вклад в бюджет семьи, либо покинуть помещение.
Конечно, в нашей стране это не вариант, и да, выселить половозрелого «малыша», которого всё вполне устраивает, не так просто. Яна Дубровская говорит, что тут работает только один метод: выставить счет. «Не обслуживать, не обстирывать, завести отдельный холодильник, представить, что вы сдали комнату внаем, и это не ваш Петенька, а сосед».
«Если ты на ней женишься, я умру!»: как детям и родителям пережить сепарацию
Детская несамостоятельность – главный фактор риска
Есть схема того, как развивается самостоятельность у ребенка. Три круга нарисованы один в другом. Самый маленький в центре – то, что ребенок может делать сам (не идеально и так, как кажется правильным маме, а просто – может): одеться, собрать в школу рюкзак, сходить в магазин. Следующий круг побольше – то, что он может делать вместе со взрослым: подмести пол, приготовить ужин. Да, ребенок пока не умеет делать котлеты или жарить картошку, но он может принимать участие в процессе, осваивая новые навыки. Наконец, самый большой круг – то, что он делать пока не может: водить машину, работать у станка, заполнить заявление на налоговый вычет. В норме первый круг постепенно вбирает второй, а во второй, в свою очередь, перемещаются навыки из третьего.
И свобода ребенка подразумевает, что родители НЕ вмешиваются, если речь идет о внутреннем, центральном круге. То есть если ребенок может – он делает это сам и только сам. Да, он наденет разные носки или забудет учебник. Это не родительская зона ответственности, что бы там ни говорили учителя.
И да, если школа требует, чтобы родитель был вовлечен в учебный процесс, – это либо плохая школа, либо родители отправили ребенка в учебное заведение, которое ему не подходит.
Яна Дубровская говорит, что схема «сначала буду заставлять и контролировать, а потом он сам и еще и спасибо скажет» совершенно нерабочая. «Это прямой путь к неврозам и демонстративному отказу вообще что-либо делать (он ничего не хочет, ей ничего не надо – знакомо?). Заставлять никогда не метод, если речь идет об образовании и развитии. Заставлять можно короткое время – и только в том случае, если ребенок быстро (!) увидит результат этого насилия. Пришлось идти в поликлинику и делать укол – после этого пойдем в кино. Выучишь стих – успеем погулять. Надо пить горькую микстуру – зато в выходные поедем кататься на аттракционах, а не валяться дома болеть. В принципе, мы так же иногда заставляем себя ходить на работу – представляя, на что потратим деньги».
Но как дать ребенку свободу? Для многих это сложный вопрос. Некоторые семьи заключают устраивающий все стороны договор, предоставляющий ребенку определенную самостоятельность, а родителям – спокойствие или… возможность думать, что в его жизни всё в порядке.
Так было у Михаила, которому сейчас 22 года. «Мне повезло с родителями, я считаю. Мы договорились: мне предоставляется свобода до тех пор, пока родителям не приходится разгребать последствия – то есть их не вызывают в школу, меня не надо забирать из полиции и так далее. Я как-то нарвался пару раз, а потом понял, что реально проще нормально учиться, не вляпываться в совсем уж плохие истории, ну и уметь вертеться. Так и пошло: я не нарывался – мне не мешали жить. В итоге у нас с родителями сохранились нормальные отношения, им я показываю «парадного» сына, и о большей части моих приключений они и не знают. Пока живу с ними – мы решили, что, пока я учусь на дневном, лучше не грузчиком по ночам работать, а получить нормальное образование. Но закончу последний курс – снимем с другом квартиру пополам, как только станет понятно с работой. Родители не против».
Сепарация начиная с… детского сада
Как понять, что пора? Ответ на этот вопрос максимально прост: это должно происходить тогда, когда возникает запрос со стороны ребенка. Точно так же в норме родитель с самого раннего возраста прислушивается к потребностям ребенка и понимает, когда надо, чтобы взрослый был рядом, а когда ребенок готов к тому, чтобы познавать мир самостоятельно. «Новорожденного часто почти все время, когда он не спит, носят на руках. Но вот малышу исполняется три года, и он уже не хочет целый день сидеть на руках – он хочет бегать, лазить, исследовать мир. Ребенок биологически нацелен на освоение новых навыков и отрыв от материнской юбки, и в принципе достаточно ему не мешать», – говорит Яна Дубровская.
Как выглядит идеальная сепарация? К биологическому возрасту она почти не привязана, потому что дети развиваются не одинаково. Но можно выделить символические этапы, на которых ребенок делает очередной шаг от родителей.
Первый этап: посещение детского сада. Первый коллектив, первый опыт построения отношений, первая возможность рассказывать маме и папе, что произошло, делиться впечатлениями.
Второй этап: школа как первое самостоятельное дело ребенка. В идеальной ситуации родители интересуются успехами ребенка, по запросу помогают советом, но не более того.
Третий этап: пубертатный период. Ребенку общество становится важнее семьи, он хочет интегрироваться в новую среду, где нет места родителям. Задача родителей опять же – интересоваться, наблюдать, вмешиваться только при рисках для здоровья и жизни. Хорошо бы и отпуск проводить по отдельности – ребенка в лагерь, сами на море или, по крайней мере, не организовывать подростку культурную программу, а дать проводить время, как ему нравится.
Четвертый этап: брак. Вот тут родителям уже совсем нечего делать, равно как ребенок не указывает маме и папе, как должна строиться их личная жизнь.
Вообще, очень полезно как можно раньше осознать и принять тот факт, что ребенок изначально ваш на время. Он должен будет уйти, это естественно. Так задумано.
В отличие от многих, Мария с дочкой Алиной подошли к процессу сепарации очень осознанно. Мария растила дочку одна. «У меня всегда была установка, что в 18 лет дочь съедет, – говорит Мария. – Я понимала, что воспитание должно вести к автономии, и если я видела, что она готова принимать какие-то собственные решения – например, самостоятельно покупать одежду, полностью отвечать за домашнее задание, строить отношения, – я сразу передавала ей ответственность за это, и иногда даже раньше, чем от нее поступал запрос. И еще у меня была позиция, что в 18 дочкиных лет надо разделить территории. Мы так и сделали».
Мария говорит, что не всё и не всегда в этом процессе было гладко. Например, был кризис в 10–11-м классе, когда она просто перестала выносить присутствие дочери в домашнем общем пространстве, в частности, потому что к уборке у них было принципиально разное отношение. Алине, как и многим подросткам, было нормально жить в бардаке, а Мария не могла смириться с горами грязной посуды. «Но мы обе понимали, что конфликты нам не нужны. В 18 лет она переехала в общежитие, и это было хорошим решением, потому что она очень много начала делать самостоятельно и обнаружила, что справляется, что сильно помогло ее самооценке».
Нельзя сказать, что отъезд дочери, несмотря на подготовку к этому событию, Мария пережила легко и безэмоционально. «У меня это наложилось на собственное профессиональное выгорание, я паниковала, и в первые полгода было трудно – мне. Дочь-то веселилась, а меня потряхивало. Но в итоге все улеглось».
Есть ли минусы у такого осознанного подхода и предоставления ребенку свободы? Мария говорит, что да. «В какой-то момент я узнала задним числом, что пять лет назад в жизни моей дочери было некоторое количество событий, связанных с неблагонадежной компанией. А я жила в иллюзии, что у нее все хорошо и она знает, что делает. Это, конечно, издержки такой сепарации: ребенок считает себя независимее, чем он есть. Но все прошло без серьезных последствий.
Важно, что мы обе любим рефлексировать, обсуждать, что и почему, что мы чувствуем, почему мы так поступаем. И даже в случае конфликта мы поддерживаем контакт и настроены на сохранение хороших отношений».
Что бывает, когда у ребенка нет свободы?
История Влады – о том, что сепарация с родителями начинается не в 18 лет и не с получением аттестата, а гораздо раньше. Ей 25 лет, она поздний ребенок, родилась и окончила школу в Самаре. Влада говорит, что родители над ней всегда тряслись. «Какие там ночевки у подружек – меня до 13 лет в школу водили и забирали после уроков, хотя идти было минут десять и не по страшным подворотням. Я ужасно завидовала всем, кто мог поехать гулять в другой район и не отзваниваться каждый час родителям с дня рождения одноклассницы. Когда я окончила школу, я подала документы в московский вуз, непрестижный, но зато на бюджет. Прошла, и мне дали общежитие. Дома была истерика, но возможность учиться в Москве перевесила, и меня отпустили. Первые месяцы мне было реально очень трудно, я не привыкла планировать бюджет, помнить, что закончился стиральный порошок, и по сравнению с однокурсниками я была словно лет на пять младше. Ничего, научилась. Окончила вуз, нашла работу в Москве и живу здесь, и мне страшно представить, что было бы, останься я дома. Наверное, так и ходила бы на поводке».
Если навыки самостоятельной жизни у ребенка не развились, не стоит удивляться, что, когда его фактически насильно выпихивают в «свободное плавание», он там тонет. Или по крайней мере родителям кажется, что тонет. Так было у Даниила. «Меня отселили в квартиру, оставшуюся от бабушки, когда мне было 20. Буквально силком: собрали вещи и перевезли, сказали, мол, взрослый – давай сам. Спустя полгода мама вызывала клининговую службу, квартиру драили два дня. В итоге я переехал обратно к маме, а квартиру сдали. И мне хорошо – еда, чистая одежда, и маме спокойно. Я айтишник, работаю дома, маме предлагал денег, но она говорит – не надо. Не знаю, сколько это продлится, пока меня все устраивает».
Личностное самоопределение не завершается в подростковом и юношеском возрасте, как считалось ранее. По мнению зарубежных психологов, Э. Эриксона, П. Массена и других, наиболее активно человек ищет свое место в мире в возрасте 25–35 лет, что ранее называли кризисом среднего возраста. Его главной характеристикой является осознание расхождения между мечтами юности и реальностью. Но если подобный кризис существовал всегда, почему именно текущее поколение превратилось в кидалтов (kid+adult, ребенок-взрослый) – взрослых молодых людей, которые прекрасно себя чувствуют, живя с родителями и, по сути, не отвечая ни за что? «Благодарить» за это нужно ежедневно нарастающий поток информации, на освоение которого подростку/молодому человеку банально требуется больше времени. Проще говоря, в ХХ веке освоенное до 20–22 лет количество знаний и умений было достаточным для ведения самостоятельной жизни и зарабатывания денег, так как способ их зарабатывания не менялся с момента получения профессии и до выхода на пенсию, а если и менялся, то медленно и незначительно. Сегодня же можно окончить вуз и через год обнаружить, что полученные знания устарели. Пока ты наверстываешь – устаревает то, что ты наверстал. И пока ты выйдешь на приемлемый профессиональный уровень, тебе уже 30+. Конечно, это касается не всех профессий, но тенденция такова.
Эти данные подтверждает исследование социально-психологического факультета Кемеровского государственного университета. От модели «я получил некий объем знаний и стал взрослым» человек должен перейти к внутренней готовности учиться всю жизнь. А кто учится? Учатся – юные! И пока эта установка крепко сидит в голове. Пока я учусь – я молодой и неопытный. Отсюда – и повышение возраста юности ВОЗ (молодостью теперь считается возраст до 45 лет), и поздние браки, а рождение первенца, если вообще планируется, то на возраст 30+. При этом количество чайлдфри увеличивается, так как многие вообще не готовы ощутить себя настолько взрослыми, чтобы взять на себя ответственность за воспитание ребенка. Так что процесс сепарации осложняется со всех сторон. И в этом никто не виноват, просто идет перестроение норм социума. И ему нужно… время.
Вместе спокойнее
Но почему ребенка не отпускают? Казалось бы, это и предусмотрено природой, и родителям бы самим было проще… Потому что маме и папе (или одному из них) спокойнее контролировать ребенка в режиме 24/7: поел ли, сделал ли уроки, с кем пошел гулять, что это за друг такой, дай-ка мне пообщаться с его родителями…
Беспокойство за ребенка часто оправданно и тоже является частью здоровой заботы о нем. Но когда оно перерастает в гиперопеку, начинается слияние.
У 50-летней Ирины сын Илья, ему 18 лет, она растила сына одна. Ирина говорит, что понимает, что его надо как-то отпускать, но она не знает как. «Он с младенчества был «мамсик», не носился с мальчишками, предпочитал почитать или порисовать возле меня. Мы и на всякие развивающие занятия ходили, и по кружкам я его возила. Мне он рассказывал про свои проблемы, я ему – про свои. Такой вот симбиоз у нас сложился. Он что-то починить может, принести тяжелые сумки, я готовлю, стираю, уборка у нас пополам. Пока Илюша не заикался про то, чтобы съехать, а когда я подняла тему, сказал, что не хочет бросать меня одну. Ну, может, потом, попозже, постарше станет – передумает. Наверное, меня это не пугает, но грустно будет остаться в пустой квартире. Как-то вся жизнь вокруг Ильи была. Но надеюсь на внуков, конечно».
Тайфун «Мамочка», или как любить родителей?
Ну и самый грустный вариант – когда ребенок становится смыслом жизни для родителей или матери и отпустить его означает лишиться базовой несущей конструкции. В таком случае мать может заболевать всякий раз, когда сын ушел на свидание с девушкой и использовать самые изощренные манипуляции, лишь бы удержать ребенка при себе, потому что только так она ощущает себя нужной.
Коллажи Татьяны СОКОЛОВОЙ
