«Если ты на ней женишься, я умру!»: как детям и родителям пережить сепарацию

Рассказывает психолог Юлия Жемчужникова.

Как сливки от молока

– Сепарация – такое «химическое» слово. О чем идет речь, когда мы говорим о сепарации детей и родителей?

– Сепарация у людей  – это когда одна душа отделяется от другой.  Мне об этом проще рассуждать через молоко и сливки. Сепарация сливок – это на клеточном уровне процесс, обратный диффузии. Есть «разделение» – мухи отдельно, котлеты отдельно, кубик в одну сторону, шарик – в другую…  Но вот сливки из молока «выходят».

В сепарации детей и родителей мы видим, в первую очередь, телесное: «уехал или не уехал», но на самом деле это – процесс ментальный и эмоциональный.

Мама сепарируется, когда она перестает в каждый момент думать, поел ли ее взрослый ребенок, что он поел, и теплые ли на нем носки. Это маркеры.

Но, конечно, когда люди физически разъехались, отделиться и ментально иногда легче.

Ребенок сепарируется, когда накопит ресурс самостоятельности.

Если посмотреть на домашних животных, сначала они без мамки никуда – от нее питаются и зависят, потом начинают убегать и прибегать, потом – питаться отдельно, из другой миски и сами искать еду. Потом наступает момент, когда щенок начинает грызться с мамкой и гнать ее от кастрюли, причем не она ему уступает, а он ее гонит.

Когда детеныш любого существа вырастает, возникает спор за территорию и кормушку. Родителям, привыкшим контролировать ситуацию, терять свою роль не хочется, это процесс бессознательный. А дети хотят вырасти и в здоровой норме процесс сепарации запускают сами.

Когда желание «понять» становится насилием

Но сепарация у детей совершенно не проявляется мыслями: «Хочу жить без родителей». Чаще всего – это подростковое «плохое поведение». Я консультирую родителей подростков, у них порой есть фантазия «понять подростка» – все его закидоны и безобразия – и «быть хорошими родителями».

Тут я обычно людей расстраиваю: подростку «хороший» родитель не нужен, чем «лучше» будет родитель, тем сложнее будет подростку. Сейчас у наших родителей главная «фенечка»: «Я его не контролирую, не заставляю есть по часам еду, которую считаю здоровой. Но мне надо его понять. Пусть он даже делает пирсинг, но пусть объяснит, зачем!»

Я это называю «когнитивное насилие». А, может быть, ваш сын настаивает на том, чтобы остаться непонятым?

Подросток «должен» стать плохим, он провоцирует конфликт, как будто заставляет, чтобы его прогнали, вытолкнули из гнезда. И порой чем лучше родители, тем хуже ребенок, – эта связь не всегда прямая, но она есть.

Проявления самостоятельности в поведении начинаются там, где родители контролируют, – временное, пространственное, пищевое. «Я не буду есть то, что вы едите, буду ходить туда, куда нельзя, и спать тогда, когда вы запрещаете». И это – не всегда протест. Это поиск ниши, где можно быть другим. И это еще даже не сепарация, а сигнал о том, что человек в процессе осознавания: «я другой» и не хочет, чтобы ему противоречили.

– В стародавние времена, как считается, семьи были большие, все жили вместе. Когда же возникла проблема сепарации?

– Стародавние времена – популярная тема для наших фантазий. Все плохое – опричнину и чуму – мы обычно забываем. И фантазий о том, как было хорошо и как дружно все жили, много.

Но если посмотреть на сказки, они все, по сути, про сепарацию: «Остался герой без мамы и папы, и куда-то там пошел». Сказка не сдвигается с места, пока кто-то из братьев не женится не пойми на ком, и не отправится к Кощею Бессмертному выручать свою Царевну-лягушку, причем по ходу ему придется повзрослеть и совершить массу подвигов.

Но в общественном сознании нам очень хочется отделить сказку про подвиги и «то, как надо». То есть, про то, как интересно, мы готовы почитать в книжке, а жить надо тихо и ходить с родителями за ручку.

Сепарация правильная, когда она двусторонняя

– По каким признакам мы можем сказать, что человек полностью отделился от родителей?

– С точки зрения ребенка сказать мне сложно. Но, возможно, один из критериев: человек начинает просить советов. Потому что, пока ребенок только хочет отделиться, от родительских советов он всеми силами отбрыкивается. А вот когда эго становится зрелым, пропадает сопротивление и раздражение, человек понимает, что у него есть родители, у которых есть определенный опыт и с которыми можно общаться на равных.

С точки зрения родителей, – если перестать все время давать советы, наступает момент, когда выросший ребенок начинает спрашивать.

Еще признак сепарации ребенка – родители начинают думать о нем, как о взрослом, так его воспринимать (честно и все время). Кстати, этот процесс должен пройти не только у родителей, но еще и у братьев и сестер. Родительская тревога и раздражение сиблингов сменяются любопытством.

А еще уходят из общения формулировки насилия – «не позволю!».

Даже если выросший ребенок делает что-то с трудом приемлемое для вас, вы все равно делаете усилие воли и позволяете этому происходить, удерживаясь в частных границах.

Вы не отворачиваетесь: «Не хочу знать!», – но, максимум, можете сообщить: «Я – тут, могу помочь, если понадоблюсь». Помню, когда моя дочь решила бросить институт и рожать не в больнице, я даже от коллег слышала: «Как ты позволила?» Так вот, этого: «не позволю» – в моей голове уже не было.

– Но сегодня в России множество молодых, которые и в 30 лет уютно чувствуют себя без сепарации.

– Людей, которым в тридцать два и в тридцать пять нравилось бы отвечать на вопрос: «А что ты кушал? А теплую шапку надел?» – я не знаю. Знаю людей, которые говорят: «А как иначе? Ну, а что я могу сделать, у нас с родителями одна квартира?» «Мне так нравится», – не говорил никто, – «Привык» – да.

Да, сепарироваться трудно, но это – история про то, что невозможно остановить время – родители старятся, дети вырастают. Хотя сейчас у нас в обществе проигрывается и другой сценарий. Например, чайлд-фри говорят о том, что детей в принципе должно быть поменьше. А если детей должно быть меньше, пускай никто и не сепарируется.

Я бы так сказала: если вы хотите внуков – дайте детям отделиться. Это не достаточное условие, но необходимое.

– А бывает, что одна сторона прошла сепарацию, а другая – нет?

– С молоком и сливками – нет. Про людей я тоже думаю, что сепарация – процесс обоюдный. Конечно, кто-то может чувствовать себя более свободным, а кто-то – менее. Другое дело, что каждая сторона может сделать бóльшую часть работы. И я агитирую за то, чтобы ее сделали родители, потому что молодому человеку есть, помимо сепарации, чем заняться. Потому что если тебе от двадцати до тридцати, то у тебя очень много задач, а если тебе за пятьдесят – ты вполне можешь заняться тем, чтобы призадуматься: ты помогаешь или мешаешь ребенку своей помощью?

– Но ведь бывает так: родители стареют, и ребенок начинает о них заботиться. В этом состоянии можно и задержаться, иногда на много лет…

– Если у ребенка другие психологические приоритеты, то задержаться сложно. Здесь важно, как в «Короле Лире» понимать: если ты будешь «всей душой» любить отца, то не сможешь любить мужа.

Одной из моих дочерей сейчас девятнадцать, она учится в Москве, иногда приезжает и как мамочка, обо мне заботится, варит мне манную кашу. Но при этом мы обе понимаем, что это такая игра. И играть в нее мы можем дня три – дольше надоедает. Или я могу приехать к детям и сказать: «Сейчас я встану в позу мамочки и буду вас воспитывать. Что вот это у вас такое?» То есть, этот паттерн можно в меру использовать, но важно его осознавать. 

Почему замуж «провожали»

– Внешние маркеры – зарабатывает, живет отдельно, женился – это показатели сепарации или нет?

– Иногда да. Но я считаю, главный маркер: дети решают, когда и сколько им общаться. Как часто, в какой момент, о чем. Мама взрослого человека сидит и ждет, когда с ней пообщаются. При этом она может сидеть на вашей же кухне, а может – за тысячи километров.

Конечно, я тоже могу позвонить детям и сказать: «Мне скучно, поговорите со мной». Но при этом я прекрасно понимаю, что занимаю детскую позицию.

Это не требование мамы отчитаться о том, что у них произошло, это – просьба близкого человека, который нуждается в общении.

Да, не сепарировавшимся людям довольно сложно жить отдельно или жениться. Сейчас, правда, все исказилось, и свадьба – это просто праздник. А раньше свадьба была проводами. Парня могли провожать на заработки, а девушку провожали именно замуж – «выталкивали», она во время свадьбы символически умирала.

Часто этот обряд был насильственный – сговорили девушку и отдали замуж. И в некоторых традициях она три года не имела права приезжать домой: пока не привыкнет к чужой семье, чтобы у мамы на коленях не плакала.

Я тоже за ритуалы. Вот мальчики мои, когда уезжали, я и им устраивала проводы. Не пьянку, а именно праздник с напутствиями, значимыми словами и подарками. И пускай он потом живет за несколько километров и приезжает на выходные, главное – обозначить: он взрослый.

С девчонками труднее. У нас они с прошлого века традиционно уезжали учиться, и до сих пор осталось представление, что после школы ты едешь «куда-то поступать». Но по сути это – та же внешне спровоцированная сепарация, потому что иначе – девушка окончила школу – и будет дома сидеть. Вот и получается, что наши вузы – это такое средство сепарации – когда общежитие, собственный суп в кастрюле, и в жизни начинает происходить что-то такое, что родители не только не знают и не видят, но даже и представить не могут.

Следующий этап сепарации – человек начинает жить своей волей. То есть, не просто заботиться о себе, но выбирать и решать, как жить и что делать.

Помню, моя старшая дочка сделала открытие: «Два килограмма картошки стоят, как пакет чипсов!» Одно дело – слышать это от других, другое – самой прожить и прочувствовать.

 «Разучитесь» спасать

– Но у нас многие родители противятся детской сепарации.

– Да, мы обычно перекладываем всю работу по сепарации на детские плечи. У Юнга в «Красной Книге» есть такой персонаж – Отшельник, он говорит: «Основное мое занятие теперь – я разучиваюсь. Пробовал ли ты когда-нибудь разучиться чему-нибудь, что ты умеешь? Тогда ты знаешь, как это трудно. Особенно мне, поскольку я много лет работал преподавателем». А родители – это почти преподаватели.

Что нужно делать родителю, чтобы сепарироваться от ребенка? Больше всего помогает занятость.

Я часто говорю: главная нынешняя проблема детско-родительских отношений – в том, что у родителей слишком много свободного времени. И они в это время пытаются «быть родителями».

Одна мудрая и правильная мама мне когда-то сказала: «Как только у сына начались подростковые закидоны, я срочно пошла на вторую работу, и мне было не до него. Наверное, поэтому подростковый кризис, в целом, у нас прошел гладко».

– То есть, не «спасать» и вообще поменьше вмешиваться?

– Спасать тоже надо грамотно. Если человеку действительно плохо, тогда спасать. Но ведь мы по большей части спасаем не пойми от чего.

Самое главное – ребенку нужны счастливые родители. Но если у родителей, кроме этого ребенка, ничего нет, если он – смысл их жизни и свет в окошке, – либо он будет очень болезненно отбрыкиваться, либо всеми силами оправдывать этот смысл, но при этом страшно мучиться.

В чем ужас родительских манипуляций

– Может ли детская сепарация сопровождаться каким-то насилием со стороны родителей?  Попытками удержать, не пустить, сохранить существующее распределение  ролей.

– Когда два человека живут вместе, в выстраивании отношений между ними какая-то доля насилия присутствует неизбежно. Даже если ваша кошка просится на улицу в четыре утра, у вас есть вариант выпустить – и тогда это насилие над вами, или не выпустить – тогда это насилие над ней. И нужен какой-то компромисс.

С детьми насилие присутствует всегда – потому что когда одиннадцать лет подряд мы поднимаем человека в семь утра и заставляем идти в школу – это насилие. Но оно считается допустимым. Некоторые считают, что надо заставлять есть. То есть, насилие – это когда вы подчиняете кого-то своей воле, вопрос – в степени. Другой вопрос в том, насколько вы осознаете, что применяете насилие.

У нас в семье был случай, когда я взяла топор и разбила им компьютер. Но у нас – самурайские отношения – «перед тем как убить – предупреди».

То есть, я сначала говорю: «Нет, я больше не могу смотреть на эту грязную футболку. Сейчас я тебя побью, но сниму ее с тебя, чтобы постирать».  Конечно, это насилие, и человек должен сам решать, в какой футболке ему удобнее ходить. Но по мне лучше уж такое насилие, чем манипуляция, когда: «Я вот лягу, заболею и умру».

Когда происходит манипуляция, человеку сепарироваться очень трудно. Любые родители всегда будут навязывать свой тип поведения: одни хотят, чтобы ребенок учился, другие – чтобы работал, третьи – чтобы женился или не женился. Но от явного насилия человек уходит легко, а вот от скрытого, особенно, если психика незрелая, ему уйти трудно. Конечно, человек смирится и будет с этим жить, но он будет жить с этим и дальше, когда мама с папой помрут.

У меня есть любимая детская страшилка: «Умерла у парня мать. Как-то просыпается он ночью, выходит в коридор и слышит, как она зовет его из кухни: «Сынок, сынок!» Только он хотел к ней пойти, как слышит, что она уже из комнаты его зовет: «Сынок, сынок!»»

Ужас в том, что мама все время куда-то зовет, причем двояко: будь смелым, но никуда не ходи, будь самостоятельным, но сиди рядом. И человек пытается понять, чего ж от него хотели? Даже после того, как родителей не станет.

«Я из-за тебя ночей не спала – а ты… в электричке едешь!»

– А как распознать и защититься от родительских манипуляций?

– Обозначить ее. Из манипуляции выход только один – увидеть, что это манипуляция.

К сожалению, мы в большинстве своем не изучаем логику и не знаем простых логических ловушек, используемых манипуляторами. Самая распространенная, пожалуй – ложные причинно-следственные связи (если… то…).

«Если ты бросишь институт, я умру». Тут, как ни ответь – все будет больно. Поэтому надо расширять контекст. Умереть можно, если машина переедет, а от того, что другой человек документы забрал из конторы – нельзя. Умирают от болезней, болеют от нездоровых переживаний. Значит речь-то о переживаниях…. О них и надо говорить.

Например: «Мам, я понимаю, что ты переживаешь, мне тоже страшно, но я решил, я понял, я хочу попробовать». Можно обсудить, как помочь справиться с волнениями и стрессом. Если разговор более жесткий, надо поставить мысленную стенку из пуленепробиваемого стекла и отвернуться. Время пройдет, и может через год-другой…

У меня есть знакомая, которая объявила сыну и невестке, беременной третьим ребенком: «Еще родите – меня похороните»… Ничего, сейчас бабушка пяти внуков.

Или еще частый заход:

– Я не для того тебя родила и вырастила, чтобы ты…

Здесь, увы, просится не менее жесткий ответ:

– Если ты меня родила и вырастила для себя, и я не имею воли, то прошу меня развырастить и вродить обратно.

Хорошо, когда у родителей есть чувство юмора.

Другая манипуляция – автоматическое использование привычных штампов. Когда ваша мама говорит: «Так нельзя!», если вам больше пятнадцати, уже стоит задумываться и переспрашивать: «почему» и обдумывать ответ.

Тут «маленький» нюанс. В здоровых отношениях мама говорит: «по-моему, так нельзя». А ребенок решает, а по его как?

Родителям важно само допущение, что ваш ребенок – другой человек, что вы не знаете до конца, какой он, и не можете за него решать.

Мысль простая, а принимается очень трудно. Нужна целенаправленная работа над собой.

Нежелание отпускать держится, конечно, на страхе. Самая крепкая наша сцепка с ребенком: «Я за него волнуюсь, я за него переживаю». Вот с этим и надо работать.

Ведь если у человека – горе, и вы за него переживаете, – это одно. А если он, например, девушку любит, и вы переживаете – другое. А, может быть, он лучше сам попереживает?

Что же получается – родителям ничего делать нельзя? Но можно молиться за него – это тот еще труд. Потому что обычно мы отпускаем ребенка, и тут же начинаем думать о плохом: «А вдруг с ним что-то случится? А вдруг он все испортит?» А потом вы встаете в красивую позу и произносите: «А я говорила!» А ребенку нужна ваша большая работа – верить в него, желать ему хорошего.

Это опять, как с маслом. Сливки из молока и сами выйдут, но гораздо лучше они выйдут и взобьются, если будет встряска. Если что-то случится – смотришь, ребенок и повзрослел. Или как в сказке – если приходят враги, запускается героический сценарий.

– Этак мы сейчас нарисуем очень страшный сценарий о том, что ребенку, чтобы сепарироваться, нужно во что-нибудь вляпаться.

– А это мы пугаем родителей, чтобы они работали над собой и сепарировались сами.