– Я был дома, говорил по телефону. Вдруг в глазах потемнело, возник тот самый черный тоннель, я видел только то, что слева от меня. И было ощущение, что происходит что-то экстраординарное. Стало страшно.
Хорошо, что все случилось дома, а не на улице. Я позвонил жене, она вызвала скорую, и мне надо было впустить медиков. До входной двери я полз, поскольку встать не мог.
О глобальном – что же это со мной и чем все закончится – я тогда не думал, тогда было не до рефлексии и поиске причинно-следственных связей, нужно было понять, что делать прямо сейчас. Например, как открыть дверь, когда я до нее дополз. Сумев как-то приподняться, я ее открыл заранее, а потом до дивана снова полз.
Врачи сразу же повезли меня в больницу, где занимаются инсультами, положили в реанимацию. В больнице я и узнал, что со мной.
В реанимации тебя полностью раздевают и надо все время лежать. Помню, со мной в палате лежали те, кто совсем не мог двигаться, и кто бессвязно что-то говорил, – с тяжелыми мозговыми поражениями. И вот ты смотришь на все это и понимаешь, что тебе невероятно повезло, что ты – в ментальной сохранности, можешь двигаться…
Мне, действительно, повезло: у меня была только гемианопсия — это частичная потеря поля зрения обоими глазами, обусловленная повреждением зрительной системы на разных уровнях. Двигательных и речевых нарушений не было. Врач так и сказал, что мне повезло: «Инсульт бывает двух типов – когда сосуд закупоривается и когда сосуд разрывается. У тебя сосуд закупорился. Если бы он в этом месте разорвался, мы бы с тобой сейчас не разговаривали».
Когда спустя шесть лет у меня произошел второй инсульт, врач сказал: «Тебе повезло, что закупорился именно в этом месте. Если бы в другом, – мы бы с тобой не разговаривали».
«Молодой» инсульт: в 28 и в 40
Кусочек неба за окном
– Когда вы, из жизни, полной работы, интересных проектов, планов, вдруг оказались в реанимации – что первое пришло в голову?
– Как в нашей жизни много лишнего.
Сейчас ты лежишь здесь – голый, без вещей, у тебя есть только кусок неба за окном, кусок крыши, по которой скачут птицы, и это – прекрасно. Фраза «как мало надо для счастья» воспринималась уже буквально.
Когда я уже стал подходить к окну, размышлял, что, наверное, самое большое счастье – находиться вертикально. Смотрел из окна на людей, идущих по улице, и думал: вот они не осознают, как счастливы, могут ходить… Как мало надо человеку, как быстро все может измениться, исчезнуть, многое потеряется и с тобой остается только то, что у тебя внутри. Ведь когда у тебя отнимается все, что было снаружи, ты будешь жить с тем, что накопил внутри, с тем, чем себя наполнил.
Я жалел, например, что знаю наизусть меньше стихов, чем, как оказалось, мне нужно.
Но прошло время, я начал ходить и про все эти свои размышления забыл.
Потом начались обследования, врачи пытались разобраться, почему со мной это произошло. Во время первого инсульта мне было всего 37. Разбирались долго, но в итоге так и не поняли.
Конечно, после инсульта очень важен определенный режим, без переутомлений, стрессов, нагрузок, потому полгода я не работал. В прежний рабочий ритм мне попасть удалось не сразу – стал чаще утомляться. Такие потрясения все равно действуют на твое общее состояние, тело и душу.
Страх, что это произойдет снова, и, тем более где-то не дома, у меня был. Но со временем я все больше и больше входил в привычную рабочую жизнь, постепенно привык, и решил, что если произойдет, значит – произойдет.
– Вы писали, что годы после первого инсульта были чуть ли не самими насыщенными. Это было связано с осознанием, как все хрупко в жизни, как важно «останавливать мгновение»?
– Возможно, да. Но не уверен: может быть, они и так были бы насыщены – после сорока, во время кризиса середины жизни люди часто начинают искать какую-то новую идентичность. Но действительно, именно после первого инсульта я стал много ездить, путешествовать, пошел танцевать танго, вообще стал жить по-другому – более творчески, свободно, не боясь пробовать новое, искать. Я уже знал, что все может закончиться очень быстро.
«После второго инсульта меня накрыла депрессия»
– В 2016-м у инсульт повторился. Тогда причину стали искать более напряженно, в итоге предположили, что дело в открытом овальном окне в сердце. Сделали операцию, окно закрыли.
Но тут меня уже накрыла настоящая депрессия. Хотя ничего событийно печального в моей жизни не произошло, и ничего извне не должно было ее спровоцировать. Но, видимо, это стало реакцией на травму, полученную организмом в целом. Потому что от ощущения, что ты летишь и на полных парах врезаешься в стену – не уйти.
Привычная жизнь останавливается и надо жить по-другому. Это, оказывается, очень непросто. На компьютере пришлось увеличить курсор, потому, что маленький я не могу поймать взглядом. Даже кино я не мог смотреть, как прежде: если я вблизи экрана, то не могу охватить его одним взглядом. И таких моментов было много, нужно было принять все это новое, не очень удобное, свыкнуться с ним.
Надо сказать, во время моей болезни очень много людей откликнулось, помогали деньгами, знакомствами, просто вниманием. Такая была волна поддержки…
Невероятно поддерживала семья – в быту это как-то смазывается, или кажется само собой разумеющимся, а в кризисные моменты проявилось с собой силой, и это было потрясающе.
Болезнь как лекарство
– Есть мнение, что после инсульта у человека может портиться характер. Не замечали за собой такое?
– Наоборот, после второго инсульта я стал работать с клиническим психотерапевтом и многое проработал в себе. К психотерапевту обратиться мне посоветовала невролог, который меня наблюдал. И именно во время занятий психотерапевт поняла, что у меня наступает депрессия и надо подключать медикаменты.
У меня было ощущение тупика, просто потому, что ни на что не было сил, даже просто двигаться, а не то чтобы что-либо планировать, я стал раздражителен, не хотелось общаться с людьми (да и сил, опять же, на это не было) стала проявляться и психосоматика – сонливость, головокружения, подавленность. Какая-то затягивающая воронка, из которой, казалось, не выбраться…
Психотерапевт поговорила с неврологом и в итоге мне назначили препараты. Подобрать подходящие удалось со второго раза. Принимал их полгода, потом под руководством врача отменил, и мне удалось выбраться из этой воронки. Через какое-то время снова прошел курс. Потом вновь вернулся к нему из-за ситуации с пандемией, локдауном, дистантом…
– Страх, что это может снова произойти, исчез, стал сильнее или как-то трансформировался?
– Скорее, последнее. С каждым может произойти что угодно, и ты можешь превратиться совсем в другого, не такого, как был раньше. Неопределенность есть у нас как данность, но в повседневности ты о ней забываешь. А случается, тебе стучат и об этом напоминают.
– А что дает такое напоминание?
– Оно дает тебе готовиться к главному событию в твоей жизни, которого ты не избежишь – к смерти. Такая маленькая репетиция этого перехода. Когда ты это понимаешь, то в итоге боишься меньше, наоборот, начинаешь жить более свободно, творчески.
Да, страх уменьшается – ты уже повисел над бездной, прикоснулся к тому, что твоя жизнь реально очень хрупка, не зависит от твоего контроля и может в любой момент завершиться. И потому этот страх трансформируется в опыт, может быть, мудрость.
В своей жизни я считаю главным саму жизнь, она ценна сама по себе, а сейчас я уже знаю, что она очень короткая и непредсказуемая. Завтра может и не наступить, а сегодня – это сегодня.
Почетный работник общего образования РФ, член Союза журналистов Москвы. Автор более 200 статей по русскому языку и литературе, методике преподавания, а также по общим вопросам образования. Автор и составитель ряда книг по литературе и русскому языку для педагогов-словесников и для школьников, в том числе двух популярных энциклопедий – по русскому языку и литературе.
Коллажи Дмитрия Петрова с использованием фотографий Павла Смертина
