По статистике, каждые две секунды на планете один ребенок становится сиротой.
Мы хотим рассказать вам историю Евгения, выпускника детского дома. Жене 27 лет. Он жил не в московском детском доме, где, возможно, детям жить проще и лучше – по крайней мере, детские дома в Москве богаче и ближе к контролирующим структурам. Он скитался по детдомам в российской глубинке. Мы приводим монолог Евгения без комментариев.
«Наша мама пила»
Наша мама пила. Лет с двух я уже был в детском доме. Мне как раз глаз один удалили – у меня был рак – и больше я родителей не видел. У меня был старший брат, брат-близнец, сестра… избежала детдомовской жизни только сестра, она была старшей, ей тогда было 16 лет. А нас, парней, раскидали по разным домам. А ведь у нас была куча родственников. Двоюродная тетка была директором школы. И они не взяли нас!
Это были 90-е годы. Власть менялась. Жизнь менялась. В детских домах, как в зонах, стали меняться правила. Как в колониях – где был «черный режим», где «красный». В детских домах тоже была дедовщина: или ты кого-то бьешь, или тебя. Поэтому и детей переводили постоянно. Два года ты там «отсидел» – коллектив меняют. Меня, с одним глазом, возили по коррекционным домам. Село Смоленское, Барнаул, потом Павловск, Бийск…
В детском доме у меня «погоняло» было «воробей». Сначала, правда, когда маленький был – «циклопом» звали, из-за того, что глаз один. Потом, когда я за себя заступаться стал, перестали. Начали звать «Джек-Воробей». А потом осталось просто «воробей».
Психушка
У меня образования высшего нет. А учиться зачем? Вот у нас на стройке был прораб. Парень с высшим образованием, 24 года. А сам дает советы дурацкие. Я ему говорю – я заливать бетон в минус 30 не буду, потом рухнет все, когда оттает. А он заставляет. Я учился хорошо до 4 класса. Но есть же любимчики и нелюбимчики. Учишься хорошо – тебе темную устроят. Одеяло и матрас на тебя накидают и давай пинать. Бьют обычно старшие младших. Я терпел несколько дней, потом отвечать стал. В итоге в наказание меня в больничку отправили. Мне же еще в пять лет диагноз «олигофрения» поставили. Такой почти всем ставят в детском доме, а дети об этом и не знают.
В психушку не просто так отправляли. А могли разбудить в три часа и повезти. Ты сидишь сонный, а тебе врач вопросы задает. «Не хочешь отвечать? Отказывается от общения, уводите». Уколы, таблетки. Но зато думаешь – пока хоть тут отдохнешь от тех, кто тебя бил. Мы тоже потом, когда старшими стали, могли побить. Но за дело. За стукачество. За крысятничество.
В психушке я был 22 раза. Считал. Нужно было считать, чтобы потом знать, что они там в личном деле напишут. Когда мне было 7 лет, у меня был такой случай. Детский дом наш был тогда на отшибе Барнаула. Рядом – сельские дома. Мы ходили помогать, подрабатывали. Я дрова сложил деду одному, он мне дал пачку сигарет. Семиклассница в детдоме увидела и забрала у меня сигареты, мы подрались, я ей кирпичом нос свернул. Потом меня воспитки на овощехранилище на ночь заперли. На картошку ляжешь – по тебе крысы начинают ползать. Всю ночь я ходил кругами, не спал. Боялся, что усну, и крысы загрызут.
В шесть утра меня оттуда забрали – и в психушку отвезли. В тот раз я там провел полгода. Там курить и начал. Та пачка сигарет от деда – она как специально ко мне в руки попала. Курить начал от страха. Там парень один лежал привязанный, мы с ним сдружились. А другой какой-то псих полез на него с лезвием. А тот что сделать может? Я на этого напрыгнул, шею ему чем-то сдавил… не знаю дальше, что там с ним было. Санитаров вокруг нет, никто не помог. Но я не жалею, что я тогда тому парню помог. Мы потом с ним дружили несколько лет. Он был меня старше. А встречались мы в этой больничке, он был из соседнего детского дома. Мы с ним – его Антоном звали – несколько раз сбегали. Его электричкой задавило, как раз в один из наших побегов. Мы пути перебегали. На моих глазах почти – я обернулся, а его уже нет…
Выпуск
В 2003 году вышел из детского дома. На сберкнижке у меня было всего 110 тысяч рублей. Хотя для того времени это были хорошие деньги. Но я понимал, что просажу их зря. Поэтому просто отдал сестре. У нее семья была, дети, ей нужнее. Она жила в селе Камень-на-Оби. Я туда и приехал. Потом выяснилось, что и отец живет там же.
Сначала из детского дома меня послали учиться в училище на овощевода. Выбора особого не было. Мне сказали: «Или ты там два года отучишься и получишь профессию, или мы тебя отправим в ПНИ, и это уже на всю жизнь». Конечно, я поехал в училище. Я, правда, хотел на каменщика выучиться. Но туда меня не взяли – там та девчонка оказалась, которой я когда-то нос кирпичом сломал. И мне сказали – мы, мол, психов не берем. Вот и стал я овощеводом.
Встреча с отцом
Отца я сам наказал. Поговорил по-мужски. Я его раньше никогда не видел. И он не знал, что я его сын. Я самогонку гнал, а он пил, и пришел как-то ко мне за самогоном. Мы сели, выпили. Я хотел в глаза ему посмотреть. Ну а там – вспомнит-не вспомнит, как получится. Слово за слово, он начал рассказывать о себе, и о своем прошлом. Мол, одна … всю жизнь мне испортила, спиногрызов родила… Это он про нас, про своих детей. Тогда я ему сказал: «Уходи вон». Он ушел, а на следующий день пришел с мусорами – сдать меня решил за самогон. Муж сестры помог откупиться.
А батю я наказал. Он потом снова ко мне пришел, опохмеляться. Вот тогда я его и отдубасил. Он и разговора нашего не помнил. Заявление написал на меня, а потом забрал, потому что мусора ему сказали: «Это сын твой». А потом лет через семь он умер. От пьянки.
Мама
Я узнал о смерти матери случайно – когда мне было лет 14. А она умерла, как оказалось, в 1996 году, лет за восемь до этого. Я как-то залез в кабинет социального педагога, почитать свое личное дело. Уже хотелось знать, к чему готовиться, куда опять переведут, в какой детский дом. И там увидел справку о смерти матери. Я всю ночь до утра так и просидел в кабинете. А потом, когда они пришли, я разнес весь кабинет. «Почему вы молчали – кричал им. Я ведь только и жил тем, что думал – выйду из детского дома и разберусь с ней за все, что со мной случилось. Я же потому и всю злость в себе держал, ни на ком не срывал. Для нее копил. Я не срывался ни на ком, потому что понимал, что она во всем виновата. А она умерла.
Я бы еще с психиатрами и педагогами хотел бы разобраться. Прийти к ним вот сейчас и сказать: «Ну что, я уже вырос. Я взрослый. Это ты над детьми мог измываться, а сейчас? Посмотрим, кто кого».
Взрослая жизнь
Жил я у сестры, потом у тетки. Но сначала в общежитии при училище. По 16 человек в комнате, кровати были двухъярусные. Драки были постоянные. Старшекурсники забирали вещи. Я не отдавал, так что постепенно перестали приставать. У меня с тех времен грудная клетка сломана. Однажды, когда третий курс выпускался, они, как обычно, «отмечали». Для этого нужно было собрать у младших курсов вещи и продать. Я ребятам сказал – нужно дать отпор наконец – раз и навсегда. Взял дужку от кровати и лег. И когда они пришли и началась драка, я кому-то двинул по голове. Что там с ним было, я не знаю, вроде потом в больнице умер. Завели дело. Мне дали условно – сочли за самооборону. Да и диагноз помог.
Когда с сестрой поссорился, стал отдаляться. Уехал в соседнюю деревню. Там мы своровали лес, продали. Когда это вскрылось, мне предложили – или посадят, или иди отрабатывай. Два месяца я валил лес бесплатно. И я не жалею. Пусть это было за тысячу километров от города, в тайге. Но я занимался настоящим делом. Бензопилой научился работать. И когда прошли те два месяца – мне сказали: ну все, ты свободен. А я спросил: «А можно я останусь?». И остался. Мне нравилось. Продукты нам привозили, жили мы в вагончиках. Захотел – пошел на охоту. Стал хорошо зарабатывать. Я за сутки 75 кубов леса заваливал – это 75 деревьев.
Потом деляну закрыли. Китайцы стали там все больше работать, осваивать территорию. А китайцы работают за меньшую зарплату. Я вернулся в Камень-на-Оби. Но жить там не стал.
Брат
Мой старший брат умирал от рака. Он, выйдя из детского дома, тоже сначала жил у сестры. Но к тому времени ему было совсем плохо. Он колол себе морфин, только сестра его ругала – мол, у меня дети, а ты тут, наркоман, занимаешься непонятно чем. Он потом даже пытался терпеть боль – чтобы лишний раз шприцы не доставать, ему обидно было, что его наркоманом называют.
Потом я его к себе в дом взял. У меня тогда уже свой дом был – мужики помогли, сам сруб поставил. Я же вообще уже все мог. Дома строить, камин или печь выложить. С ним было страшно. Спишь ночью, и вдруг крик из соседней комнаты. Кричал он от боли. А помочь ничем не можешь.
Питались мы рыбой – браконьерили, рыбу ловили и продавали на рынок и сами ели. Больше нечем было зарабатывать. Однажды с братом на рыбалку пошли. Помню, лодку завернуло в водоворот, я уже грести не могу – бросил весла. Брат, хоть и болен был сильно, весла схватил. Греб минуты две, пока я передохнул.
Через полгода брат умер. Ему тогда 22 года было. Умирал он уже в больнице. Я не знал, как реагировать. Вышел из палаты – сказал ему, что покурить пойду. И стоял там минут 15, ждал, пока он умрет. Когда уже похоронили его – вот тогда меня накрыло.
Потом я жить в том доме уже не мог. Пусто. Одиноко.
Сначала в Новосибирске работал на стройке. Правда, я высоты боюсь. Зато поэтому и готовился тщательно, веревку, страховку проверял долго, а были ребята, которые срывались, – потому что лень им было проверять все. На зарплату покупал инструмент, самый лучший. Чтобы работать уже своим инструментом. У меня уже зрение совсем плохое было – сейчас на втором глазу у меня зрение минус семь – так что мне было важно, чтобы инструмент был самый качественный. С лазерным уровнем, например, чтобы видно было лучше. Только потом сгорело у меня все – проводка в вагончике загорелась, мы только выскочить успели. Там было инструмента на 120 тысяч… В итоге и работу потерял.
Уехал в село, у бабушки у одной жил. У нее хозяйство вел, разводил кур, свиней, часть мы продавали на мясо. Отремонтировал ей дом, хотя мне говорили – «дурак, зачем тебе это надо». Но ведь я там жил, поэтому и делал, как для себя. Сейчас она иногда звонит – говорит, «приезжай».
Москва
Я уехал в Москву. Решил – либо пропаду, либо смогу. И в принципе, у меня получилось. Вот – живой же я.
Есть брат-близнец, Сергей. Но как он живет, я не знаю. Как-то встретились недавно, спросил его – нужна ли помощь какая – сказал «нет». Но он мне показался странным. Что-то в нем не то…
В первое время работал грузчиком. Потом на химзаводе. Там совсем зрение потерял. Врачи говорят, года через три могу ослепнуть. Как хожу без очков? Привык. У меня слух обалденный. Я иду и по дыханию слышу, что меня догоняют. У человека ведь, когда одно чувство угасает, – другие обостряются.
В Москве познакомился со своей будущей женой. Так случилось, что она меня в электричке вытащила из драки, когда болельщики «Спартака» и ЦСКА бились. Так и встретились. Мы жили несколько лет вместе. Квартиру в ипотеку взяли в Подмосковье. Сыну Прохору два года. Классный парень растет. Но сейчас мы с Мариной в ссоре, расстались, я ушел из квартиры, и я сына не вижу. Но без сына мне не жизнь.
А живу я сейчас в приемной семье. Так случайно получилось. Познакомились в фейсбуке с женщиной, она рассказывала о сложностях с подростком, которого она брала себе в семью. Разговорились, я встретился с парнем. Помог им. Сейчас ситуация получше. А они с мужем меня приютили. Помогаю им по хозяйству. С мальчишкой помогаю контакт налаживать. Работу сейчас снова ищу.
Когда живешь в детском доме – постепенно становится наплевать на жизнь. Тебе хотят помочь – но ты эту помощь не принимаешь. Доверия к людям нет. Друзей у меня, в общем-то, нет. Это, скорее, коллеги по дракам. Зачем и для кого живу? Да просто живу.
Зато в детском доме узнал, что главное – не слова, а дела. Я и жене говорил – что не буду каждый день говорить ей, что люблю, зато если надо – встану вперед тебя. И такое уже было.
Счастье я узнал в жизни только однажды – когда сын родился. Теперь ради него хочу жить.
Мы просим подписаться на небольшой, но регулярный платеж в пользу нашего сайта. Милосердие.ru работает благодаря добровольным пожертвованиям наших читателей. На командировки, съемки, зарплаты редакторов, журналистов и техническую поддержку сайта нужны средства.
