Иной раз, читая дискуссии в российском интернете, ощущаешь себя в России рубежа XIX-XX веков, когда и серьезные философы, и бульварные журналисты рассуждали о «желтой опасности» и со дня на день ожидали смертоносного нашествия «грядущих гуннов».
А если вдобавок почитать западные интернет-форумы и побеседовать с рядовыми европейцами, то начинаешь верить, что Россия и впрямь часть глобального мира. Одни и те же привычки дальневосточных гостей шокируют официанта из Суздаля и владельца бистро из Бордо, преподавателей МГУ и студентов Варшавского университета, музейщиков из Орсэ и петергофских гидов.
Мы собрали наиболее типичные русско-европейские претензии к китайским туристам и попросили прокомментировать их Алексея Винокурова – прозаика, «синолюба», как он сам себя определяет, автора книги «Весь Китай. Загадки и тайны Поднебесной».
«Китайские туристы не соблюдают принятых в Европе норм – самых элементарных, бытовых. В Швеции до сих пор вспоминают случай, произошедший год назад. Тогда китайская семья заехала в стокгольмский отель на сутки раньше и хотела переночевать в холле. Уйти они отказались. Сотрудники гостиницы вызвали полицию, туристов вывели из отеля. Но в итоге разразился международный скандал, Китай был очень недоволен».
– Когда я в начале 2000-х приехал в Китай первый раз, меня поразила свобода китайцев. Причем свобода именно поведенческая, бытовая – идеологически там все довольно зажато. Китаец, который прилег отдохнуть в музее, в аптеке или даже на траве прямо на улице, – зрелище вовсе не исключительное.
Поэтому китаец, располагающийся с удобствами в гостиничном холле, вполне представим. Правда, сейчас это и в самом Китае не приветствуется, даже в провинции, тем более в столице.
Раньше человек мог зайти в ресторан и ничего не заказывать, просто отдыхать. Теперь к нему скорее всего подойдет официант и скажет, что просто так сидеть тут нельзя.
«Как-то раз в Швейцарии мы поехали в горы по зубчатой железной дороге. Когда выехали из ущелья и стала видна знаменитая вершина Маттерхорн, китайцы только что мне на голову не встали. Они буквально лежали у меня на коленях, чтобы пробраться поближе к окошку и сфотографировать этот вид. Орали, толкали меня, ходили по ногам, и никто даже не подумал извиниться. Я там просто как мебель для них был».
– Китайские туристы первый раз увидели этого человека в поезде и больше его никогда не увидят. Зачем церемониться? У них с ним нет никаких взаимных обязательств, социальных связей.
«Гуаньси» или, по-русски, связи – одно из базовых понятий для китайца. Но связь – это всегда обременение. А зачем лишний раз обременяться, раз нет опасности и не видно выгоды? Китайцы очень прагматичны. Они соотносятся с обстоятельствами.
Как сказал мне один мастер ушу, «что значит плохой человек? Сегодня плохой, завтра хороший, послезавтра опять плохой». Если китаец не живет как цзюнь-цзы – «благородный человек», по Конфуцию, то для него эти категории – «хорошо», «плохо» – более подвижны, ситуативны, чем для нас.
Для китайца мы, иностранцы, не то что не совсем люди, но находимся где-то посередине между животными и людьми. Причем у зверей, по китайским верованиям, нет души, значит, в глазах среднего китайца мы тоже в этом отношении под подозрением.
Китайцы тысячелетиями жили изолированно. Вокруг, по их представлениям, были варварские страны, значительно уступавшие им в военной силе и в культуре. И чем дальше от Китая, тем более дикие народы там живут.
По китайской космогонии землю покрывает небо (отсюда слово «Поднебесная»). Но неба на всю землю не хватает, так что в дальних углах земли обитают не вполне люди – дикари-полузвери.
Катаклизмы последних столетий эти представления изменили, но не кардинально. В центре мира – Китай, а в центре Китая – я, китаец – это самоощущение по-прежнему всасывается с молоком матери.
Китайцы отличаются от нас не только в части сознания, быта, обычаев, но и психически и даже физиологически. Сами китайские исследователи отмечают некоторую ювенильность, почти детскость китайцев.
Это проявляется и в теле китайца. Скажем, если во время игры китаец падает, то он может не вскакивать, а бежать дальше на четвереньках, как младенец, но очень быстро, гораздо быстрее, чем мог бы средний взрослый иностранец.
«Я жила в общежитии, рядом жили несколько китайских студентов с нашего же факультета. Мы особо не общались, но как-то у меня кончилась соль, я пошла к ним попросить. Но сосед не то что не дал мне соли, он даже не отказал. Он вообще ничего не сказал, просто прошел мимо, как будто меня там не было, и отправился на общую кухню что-то жарить. У меня было такое чувство, как будто меня для него не существует».
– Первый момент – китаец может просто-напросто плохо говорить по-русски и не понять, чего ты хочешь. Второе – он боится. При том, что китайцы сами сильно кричат при разговоре, наша манера общения кажется им слишком агрессивной, давящей.
Плюс в России – по крайней мере какое-то время назад так было – есть скинхеды, националисты. Так что китайцы нередко ощущают Москву в целом как небезопасное место, отсюда нежелание вступать в контакт без крайней необходимости.
Вроде бы понятно, что гопник на улице – одно, а сосед по общежитию – другое. Но у китайцев до определенного времени даже не было слова «характер», поскольку индивидуальное не важно в сравнении с всеобщим.
Человек существует как неотъемлемая часть социума. Если китаец чувствует опасность от нескольких представителей этого социума, он экстраполирует это ощущение и на всех остальных. Чтобы он тебя начал выделять, надо с ним познакомиться, поговорить, оказать ему услугу, сходить с ним пообедать.
«Я вела экскурсию по нашему музею для китайских туристов. Вдруг вижу – мать достала какой-то складной горшок и прямо тут, посередине музейного зала начинает высаживать на него ребенка. Я пыталась сделать ей замечание – ноль внимания. И такие истории вам каждый гид может рассказать, у нас или в других музеях. И такие, и даже хуже».
– Китай – это до сих пор в основном крестьянская страна. Соотношение сельских и городских жителей меняется, но за пределами городов все равно живут больше половины китайцев. И люди, которые выезжают за рубеж, зачастую либо буквально крестьяне, либо выходцы из глубокой провинции.
При Мао Цзэдуне, во время «большого скачка» и «культурной революции», множество людей из городов направили на перевоспитание в деревню, а их место заняли деревенские жители, которые и после переезда сохранили крестьянские манеры. До последних лет даже в Пекине можно было увидеть, как человек выходит из дома в одних трусах и так сидит прямо на оживленной улице.
Кроме того, нынешнее поколение китайцев было отрезано от культуры буквально. Во времена Мао Цзэдуна все было уничтожено, запрещено: книги, фильмы, китайская опера. Некоторые туристы до поездки за границу могли и в музее-то не бывать.
Еще они очень большое значение придают физиологии. Практика ян-шен учит, что не надо скапливать в себе лишние соки. Китаец не будет глотать слюну, он скорее отплюнется, потому что в слюне яды.
В последние десятилетия по телевизору и с помощью наружной рекламы людей стали обучать нормам цивилизованного поведения: не плеваться, громко не смеяться. Но мгновенного эффекта это, конечно, не дает.
В глубокой провинции и сейчас еще можно увидеть, как человек на улице отходит в укромный уголок и справляет нужду. Но все-таки это происходит все реже. Тем более в последнее время, в рамках все той же кампании «цивилизирования», в китайских городах стали повсюду строить туалеты.
«С кем угодно лучше работать, только не с ними. Я бы их просто в ресторан не пускал. Они сморкаются в скатерти, воздух портят, рыгают – полный набор радостей жизни. После них оттирать приходится все по часу».
– С одной стороны, это все тот же физиологизм. С другой – ощущение: я плачу тебе деньги, значит, ты существо другого класса. Ради кого сдерживаться? Тут сказывается страшная любовь китайцев к иерархии: я хоть ненамного, но выше того, кто рядом.
Они так же себя ведут и в ресторанах у себя на родине. В последнее время в этой сфере стали наводить порядок, а раньше это было что-то невозможное.
Входишь в ресторан – все заплевано, кости и остатки еды со столов сброшены на пол, пол жирный, официанты как-то пытаются все это убрать.
Или идешь мимо гостиничного номера – двери открыты, внутри гора мусора. Он сам живет в этом номере и при этом бросает мусор куда ни попадя. Причем там же ведро стоит, но он заплатил деньги, значит, это проблема не его, а обслуживающего персонала.
Впрочем, перемены и здесь ощутимы: сейчас китайские горничные уже могут возмутиться, обругать постояльца за грязь, отказаться убирать.
Выезжая за границу, китайский турист попадает на обочину вселенной. Раньше, по крайней мере, он знал, что здесь живут богатые иностранцы. А теперь мы для них уже не такие богатые, а во всех остальных отношениях мы заведомо хуже.
Не то что китайцы совсем не понимают, что ведут себя плохо. Но многие из них не дают себе труда напрячься и сделать шаг в сторону от привычной манеры.
«Китайцы из Тайваня или Гонконга очень отличаются от материковых. Мимика, реакции – все другое. С ними можно общаться, практически не ощущая культурного барьера».
– В Гонконге не было ни политической революции, ни культурной. Он развивался совершенно особым образом: люди сто лет жили под британским протекторатом бок о бок с англичанами. Конечно, они остались китайцами, но некоторый сдвиг произошел.
На Тайване тоже задавали тон другие люди, чем в материковом Китае, там было больше аристократов. Кроме того, это небольшие ареалы, где все друг друга знают – не буквально, конечно, но все-таки.
Те же связи, «гуаньси», обязывают определенным образом себя вести, приводить себя к общему знаменателю. Только этот общий знаменатель там был не крестьянский, а скорее аристократический. Скажем, китайцы кричат во время разговора, а тайваньцы, которых я видел, говорят тихо, спокойно.
«Все мы слышали про китайское трудолюбие. Но на самом деле китайские студенты, по крайней мере в нашем университете, жуткие лентяи. Они не учат язык, вообще ничего не делают. Просто отбывают номер, а преподаватели за них пишут (в лучшем случае – переписывают) курсовые и дипломы. Университет заинтересован в иностранных студентах, они это прекрасно чувствуют и спокойно используют».
– Китайцы скорее работоспособны, чем трудолюбивы. Причем китаец, работая, должен показать, какую тяжелую работу он выполняет. Если он забивает гвоздь, то он будет всем телом передавать напряжение при ударах молотком.
В свое время Ванесса Мэй поражала всех избыточной экзальтацией при игре на скрипке. Но в Поднебесной это общая манера. Так же играют китайские пианисты, скажем, и российские преподаватели говорят, что их поначалу очень трудно было от этого отучать.
А эти студенты – они получают диплом, который позволит им занять в Китае привилегированное положение и считаться специалистом по России. Они могут изображать, как им трудно учиться. Но на самом деле они будут делать ровно столько движений, сколько нужно для достижения их цели.
Конечно, наши представления о Китае столь же туманны, сколь и представления китайцев о европейской культуре. И они и мы пользуемся стереотипами. А китаец одновременно и соответствует этим стереотипам, и не соответствует им. Он вообще состоит из полярностей: работоспособен – и ленив, зажат – и раскован, рационален – и чувствителен. В нем трудно выделить доминанту, пожалуй, труднее, чем в среднем европейце.
