«Врач сказал – как вы будете с этим жить?»
Алина (имя изменено):
– У меня две дочери, одной 24 года, другой 15. У обеих диагностирована депрессия. Старшая девочка справляется с этим достаточно успешно, она уже около трех лет принимает лекарства и в целом стабильна. А вот с младшей ситуация сложней. Зимой она лежала в центре Психического здоровья детей и подростков. Ей нужны постоянная поддержка и присмотр. Вот, скажем, на днях я собиралась на дачу, но у младшей был такой потерянный вид, что я не рискнула оставить ее дома одну и забрала с собой.
Врачи считают, что диагноз младшей дочери надо уточнять, возможно, там более тонкая проблема, чем депрессия, но для этого ей надо ходить в дневной стационар. А она так не может.
О том, что с младшей дочкой что-то не так, я заметила, когда у нее появились сложности с учебой: все время вне школы уходило на домашку. Дочь училась без троек, но ей было очень трудно. Я решила, что это такой тяжелый восьмой класс, что это какие-то гормональные особенности пубертата… Потом она перестала убираться в комнате – хотя порядок для нее чрезвычайно важен. А потом, как и старшая, она пришла ко мне и сказала – мам, я больше не могу, мне так тяжело, я не знаю, что со мной происходит. Она плакала и не могла объяснить, почему. Потом у нее еще и несчастная любовь случилась в школе.
В тот момент я сама ходила к психологу, и на одной из встреч попросила совета – куда обратиться с ребенком. Мне посоветовали детского психиатра, и мы с младшей пошли на частный прием. И буквально на второй встрече доктор настояла на необходимости стационара.
Для меня стало неожиданностью, когда дочка рассказала врачу о своих мыслях о смерти. Как она выразилась – нехорошие мысли, и притом навязчивые.
Тогда психиатр сказала, что она выпишет таблетки, но надо обязательно в больницу. Мне это очень не понравилось, младшая у меня очень домашняя девочка, она сильно привязана ко мне, она в больнице лежала один раз в жизни, и всего три дня. Я наотрез отказалась.
Мы начали терапию, потом школу отправили на дистанционку, и постепенно стало легче. Мы с дочкой постоянно обсуждали ее состояние, она сразу мне говорила, если чувствовала себя как-то не так. К осени все стало значительно лучше, и мы обсуждали с врачом, не пора ли дочке слезать с препаратов.
Но снова началась школа, я имею в виду, уже не дистанционное обучение, а надо было ходить на уроки. И стало хуже.
Знаете, это безумно тяжело, когда с ребенком вроде бы все нормально, а через два часа ее накрыло, она рыдает и не может успокоиться. У нее начала развиваться сильная тревожность.
К тому времени она общалась с психиатром один на один, но я почувствовала, что мне надо поехать вместе с ней, поговорить с врачом, понять, что происходит.
И на приеме дочка рассказала, что когда она была дома одна, она стояла у окна, и ей очень хотелось выпрыгнуть. Врач спросила – что тебя остановило? Она ответила – я поняла, что мои близкие будут очень страдать.
Врач сказала, что не может отпустить нас домой, на этот раз без госпитализации не обойтись. Что в больнице быстрее подберут схему, там будет более точная настройка, что ли. Я снова испугалась, просила не делать этого. Но доктор сказала: а если что-то произойдет, как вы будете с этим жить, вспоминая о том, что вас предупредили? И я поняла – надо.
Нам с дочкой потребовалось время, чтобы подготовиться. Мы пошли в кафе, долго разговаривали. Для нее это было потрясение, она очень плакала. А я говорила, что, возможно, она найдет новых друзей и вообще для нее это будет интересный опыт. Тем более, что она мечтает сама стать психиатром. Не сразу, но она с этим согласилась.
Неделю она провела в изолированном боксе – без телефона, без общения с кем-либо, кроме врача. Нам разрешали созваниваться только два раза в день. А потом еще три недели в отделении. В этой больнице очень жесткие и на первый взгляд, тюремные правила, которые поначалу шокируют, а потом понимаешь, что это сделано ради безопасности детей, потому что дети там самые разные. Дочка мне по возвращении неделю рассказывала, что там и как было, какие дети и с какими проблемами. И мы пришли к тому, что да, это не жестокость, а забота.
Меня поразило, как много в этом стационаре детей и подростков. Очень много. Дочку даже положили с детьми потяжелее – потому что там, где дети с более легкими диагнозами, не было мест.
И при этом – очень много молодых врачей, младший персонал – молодые девушки и юноши. И все очень добрые и милые. Дочка много рассказывала про медиков, которые ей понравились.
Сейчас она продолжает принимать несколько препаратов, и с этим, конечно, непросто – надо постоянно приспосабливаться к побочкам, смотреть за реакциями. Но в целом все неплохо. Дочка говорит, что суицидальные мысли к ней не возвращаются, но иногда бывает беспричинная апатия.
У нас с ней нет запретных тем, я не делаю, например, из разговоров о самоубийстве что-то страшное, о чем надо умалчивать. Я поняла, что с детьми надо разговаривать обо всем, в том числе и о страшном.
Все время показывать, что ты ими интересуешься, ты к ним внимательна. Как ты себя чувствуешь, что ты сегодня делала, как прошел твой день, как ты сходила к врачу, что тебе рассказали, что ты чувствуешь? Тогда они уже сами настраиваются на такое общение, привыкают наблюдать за собой и рассказывать. Но, конечно, я не отслеживаю историю браузеров у детей, для меня это табу.
Я прочитала в какой-то книжке и все время повторяю себе такую фразу – ребенок нуждается в любви родителей тогда, когда он меньше всего её заслуживает. Для меня это постулат. Это правильно, показывать свою любовь даже тогда, когда хочется отшлепать.
Самое тяжелое – другое. Когда младшая приходит и спрашивает – мама, а в чем смысл моей жизни? Для чего мне жить? Только для того, чтобы тебя радовать? Вот это настоящее испытание – найти правильный ответ, который будет помниться еще долго-долго.
Когда болеют дети – это очень тяжело. И очень важно не замыкаться в себе, не оставаться наедине со своим напряжением. Поэтому я бы советовала мамам, которые сейчас в такой же ситуации, как и я, подумать и обязательно найти человека, который будет вас терпеливо и благожелательно выслушивать, понимать и принимать. Наверное, психолог был бы идеальным вариантом.
Очень важно научиться доверять врачам и не бояться лечения и лекарств. Психиатрия и антидепрессанты у нас сильно стигматизированы, их даже боязно упомянуть в разговоре с иными людьми. И я тоже боялась – боялась, что таблетки вызывают привыкание, что надо будет с них «слезать» – а ведь для многих они настоящее спасение. И диагноз – это не «крест на жизни ребенка», а помощь, которая ему очень нужна.
И нужно обязательно что-то делать для себя. Что-то, что радует, что дает ресурс, что позволяет переключиться. Я, например, ухожу на улицу рисовать. И муж, и дочки заметили, что после таких вылазок я возвращаюсь отдохнувшей.
У меня достаточно творческая работа, но все же когда я рисую для себя, для собственного удовольствия – это совсем другое. Так я могу какое-то время ни о чем не думать. Таким занятием может быть что угодно – хоть маникюр. Мне кажется, тут главное условие – чтобы это было какое-то бесполезное занятие. Не для заработка, не для дома, не для семьи. Только для радости.
Женщины часто склонны отодвигать себя на второй план и сначала делать что-то для своих родных, для семьи. Но если жить в постоянном напряжении, можно сломаться. А от этого близким не станет лучше.
«Строго говоря, группу риска по суицидам составляют все подростки без исключения»
«Мне надо было искать именно подросткового психиатра»
Евгения В.:
– С тех пор, как погиб мой сын, прошло три года. Он и его подруга покончили с собой. И я уже давно поняла, в чем была моя главная ошибка, что я сделала не так. Конечно, наверняка я уже никогда не узнаю, можно ли было предотвратить. Но эту ошибку я считаю роковой.
Когда я поняла, что с ребенком что-то не так, я повела его к психиатру, которому доверяла, которого хорошо знала. Это врач в одной известной частной клинике. У меня не было оснований сомневаться в ее компетенции. Но, как потом выяснилось, нельзя водить подростка к взрослому психиатру.
Дело в том, что у подростков вот эти психические процессы происходят несколько иначе. И каким бы квалифицированным ни был взрослый врач, он не может распознать замаскированные проблемы у подростков.
А я привела сына к врачу, который после часового приема сказал – отстаньте от ребенка, у него все нормально. Я тогда выдохнула с облегчением. Но, видимо, выдыхать было не нужно.
Как именно я поняла, что с сыном происходит что-то не то? Ему стало тяжело учиться. Даже вставать по утрам сил не было. Я его будила каждое утро, выходила из себя, что он никак не может проснуться.
Годом ранее такое уже было, тогда я водила его к невропатологу, который выписал какой-то банальный препарат для поддержания нервной системы. Тогда это помогло. Но на этот раз он категорически отказался что-либо принимать.
Я его положила в больницу, потому что начались и скачки давления, и сосудистые проявления. Сын не переносил никаких физических нагрузок, настолько все стало тяжело. Его обследовали, и в конце концов лечащий врач сказала – по части кардиологии ничего нет, но мне кажется, вам надо к психиатру. Она не стала уточнять, что надо к подростковому психиатру, не к взрослому. Просто – к психиатру.
И та психиатр, к которой я обратилась, не сказала, что мальчик не ее пациент, что мне надо к подростковому психиатру. Она была уверена, что у него все в порядке.
Я позвонила ей после гибели сына. Она ужаснулась и сказала, что как мать меня понимает и поддерживает. Несколько раз подчеркнула, что сочувствует именно как мать. Отделила себя от своей профессии, от профессиональной ответственности. Не знаю, что там у врачей в головах, они же часто сталкиваются со смертями, может быть, у них стойкий иммунитет.
Еще одну ужасную глупость я совершила, доверяя своему ребенку.
Дело в том, что дети в депрессивном состоянии могут быть очень хитрыми и изворотливыми. Вероятно, сын часто меня обманывал, но мне не приходило в голову ему не верить.
Однажды я заметила у него на руках порезы. Меня это шокировало. Уже после того, как он погиб, я узнала, что такие сигналы нельзя игнорировать, их всегда нужно воспринимать как предупреждение. Но тогда он мне сказал – я же хочу стать подростковым психологом, а они часто режут себе вены. Вот и решил попробовать, каково это. И я почему-то ему поверила.
Потом я много думала, что я могла бы сделать? Учитывая, что он отказывался дальше ходить по врачам. Вызвать психиатрическую неотложку? Это довольно унизительная процедура. После этого сын точно перестал бы мне доверять и отношения разрушились. И непонятно, помогло бы это или навредило. Сплошное гадание на кофейной гуще – а что, если бы?
Я бы хотела сказать другим мамам, другим родителям – помните, нельзя перекладывать всю ответственность на специалистов.
Специалист видит ребенка 20-40 минут на приеме. А мы его видим каждый день. И какой бы ни был специалист, все-таки окончательно говорить: «Уф, ну, все хорошо» – и дальше жить так, как будто все нормально, нельзя. Нужно продолжать наблюдать.
Да, это проблема – как не уйти в какую-то гипертрофированную тревожность и не изматывать своего ребенка все время необоснованными подозрениями, постоянным контролем, но при этом быть достаточно бдительным. Я не знаю, где найти золотую середину. Но ее нужно искать.
И важно не стесняться и не бояться таких проблем. Ну, вроде того, что «у всех дети как дети, получают золотые медали, а мой вот лежит на диване и ничего не хочет». Конечно, когда ребенок ничего не хочет – это не вполне нормально. Но это совершенно точно не постыдно. И важно понять, как ему помочь.
Есть форум Ирины Лукьяновой «Импульс», сайт для родителей детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности, где общаются родители детей с особенностями. В первую очередь, с СДВГ, но и с другими проблемами, в том числе с депрессиями. И это очень важно – возможность встретить людей, которые сталкиваются с похожими проблемами, понимать, что ты не один. Опять же, там можно искать и полезную информацию.
Я не знаю, есть ли группы поддержки для родителей, у которых дети живы, но испытывают тягу к самоубийству, а для суицидентов, то есть тех, у кого члены семьи уже ушли, такие группы есть. Меня дочка почти сразу отвела в группу, которую частным образом ведут два психолога МЧС, Это платно, но посильно. И это действительно помогает – общение с людьми, которые переживают то же самое, которые понимают. Это вообще очень важно – понять, что ты не одинок со своими проблемами.
И еще – ребенка нужно жалеть. Был момент, когда мне позвонила учительница, сказала, что у сына много чего не сдано, что он не готов к экзамену. Я спокойно спросила ее, что нам нужно будет сделать, если он не сдаст экзамен? Понимаете, я была готова к тому, что он останется на второй год, перейдет в экстернат. Это не стыдно. Это нормально – что ему нужно больше времени.
У диких племен были обряды инициации молодых людей. Им, допустим, надо было победить на охоте какого-нибудь хищника. Это было страшно и болезненно – или ты тигра, или тигр тебя.
Но вот в этом преодолении рождался взрослый человек. Мы сейчас не сталкиваемся с тиграми, не ходим на охоту. И взросление у детей происходит совсем иначе, иногда невероятно болезненно.
Так вот, наша задача – помочь нашим детям справиться с тигром внутри себя. Есть дети, которые спокойно проходят этот этап. А другим нужна помощь. И одной любви для этого недостаточно.
К сожалению, иногда дети перестают чувствовать любовь. Не понимают, что их любят. Мой сын написал в дневнике – маме будет легче, если я умру. Могла ли я достучаться до него? Объяснить ему, что это не так? Он совсем ничего тогда не слышал. С таким не справиться без специалистов – настоящих специалистов, которые понимают, как работать с детьми.
В ближайшее время читайте на нашем портале комментарий детского психиатра Елены Вроно с ответами на острые вопросы мам.
Иллюстрации Екатерины Ватель
