Счастье по-московски: прирезать землишки и что-нибудь посадить
– Павел, если бы вы могли выбирать, за что отвечать в Москве, что бы выбрали?
– Градопланирование. Я страстно хочу открыть Кремль, открыть кварталы на Китай-городе, где сидит администрация президента. Без этого историю Москвы невозможно людям предъявлять. В планах 1920-х годов большевики видели центр Москвы музейным. Властные функции они хотели перенести в район Динамо, в район Петровского парка. А Кремль открыт, Кремль освобожден от императоров, политбюро, президентов. Кремль – народное достояние, где каждый ходит, как он хочет. Москва не настолько древний город, чтобы изобиловать памятниками. Но, начиная с конца XV века, у нас все с этим в порядке. Хочется показывать, откуда город пошел, и почему он стал именно таким.
– А почему большевики не открыли Кремль, как собирались?
– Победила старая стратегия – что власть должна сидеть в замке за высокими стенами. Они решили пойти по пути компромисса, а компромисс – это всегда самое уродливое, что может быть. Много старых улиц порушили и социалистический город не построили. Однако за что люблю Москву – никому из правителей не удалось ее покорить и сломать об колено.
Сколько у нас было правителей-«урбанистов», которые стремились изменить сущность Москвы! Петр I сначала строит мини-версию Петербурга на Яузе. Анти-Москву с красивенькими дворцами и верхне-немецкими домиками. У него не получается, Садовое кольцо довлеет. И Петр отправляется искать счастья в Петербург. Екатерина II хочет перестроить Москву, но вмешиваются чумной бунт, Салтычиха и москвичи, которые, прежде всего, живут интересами своего двора, своего прихода, своего кусочка земли. Власть, как единственный европеец, говорит: «Гуляйте, учитесь гулять, мы хотим, чтобы вы гуляли, проводили свободное время». Москвич говорит: «Да я и в кабаке погуляю. Я лучше пространство с умом использую». А с умом для него – это прирезать землишки и что-нибудь посадить. В Москве нужно жить в несколько раз дольше, чем в остальной России, если ты хочешь претворить свои начинания от начала до конца.
Любовь к руинам
– Чего читатель этой статьи, скорее всего, не знает о Москве?
– Например, что на территории современной Московской области находится порядка десятка заброшенных городов, которые или прекратили свое существование, или, в лучшем случае, являются селом или деревней. Колтеск или Тешилов – города домонгольской эпохи. Жизнь и смерть города – это длинный, славный процесс, как жизнь звезды, которая проходит стадии от гиганта до карлика и потом остывает совсем.
Я сейчас пишу книгу о том, как развивать архитектурное зрение и как полюбить Москву. На написание меня сподвигли многочисленные размышления друзей. Я заметил, что о Москве стали говорить пренебрежительно в двух фокусах – как о месте зарабатывания денег и как о месте транспортной пересадки. А все остальное потрясающее, спрятанное в девяти сотнях переулках московского – в широком понимании – исторического центра, люди не видят. Это будет книжка очень маленькая. Она будет нашпигована конкретными советами, как кулинарная.
– Например?
– «Посвятите денек старым дачам Сокольников». Все знают Сокольники, может быть, ближних аллей, а там, несмотря на XX век и полное уничтожение дачной жизни внутри МКАДа, осталось несколько деревянных домов, остался потрясающий грот купца Стахеева, который сейчас разваливается на глазах. Это одна из моих любимых линий в истории человечества – любовь к руинам. В конце XVIII века руины специально сооружали – чтобы гулять вокруг них, уединяться в беседках, вести длинные философские разговоры. А сейчас вся Россия – сплошная руина. Таким чувствам можно уже у каждого столба предаваться.
С этой мыслью перекликается тема моей второй книги, которая выйдет в издательстве «Никея». Она об утраченных храмах Москвы, которые никогда не будут восстановлены. Хочу объяснить горожанам, которые пространство понимают совершенно по-другому, что такое церковный приход. Рассказать, что храм был очень важным местом коммуникации, общения, принятия решений.
Старую Москву не стоит идеализировать, только начитавшись Шмелева. Но когда человек подъезжал к городу, он видел стройный лес колоколен. Да, потом он заметит вонь, нечистоты, раблезианство грязи. Но первый образ – он очень дорогой и запоминающийся. Москва умела производить первое впечатление. К сожалению, колокольни в современной Москве не являются доминантами. А раньше они формировали каркас города.
Мы теряем наше наследие со скоростью два дома в день
– Есть ли у вас область сверхинтереса в краеведении? Стиль архитектурный, город или эпоха?
– Я очень люблю неорусский стиль, потому что он был прерван искусственно – 1917 годом. Люблю деревянный дом как строение, как систему. Деревянные дома – это то, что строили небогатые люди на окраинах. Средовая застройка, она создает атмосферу города. И ты улыбаешься, потому что там и кошки сидят, и герань растет, и поделки на окнах. В Москве почти нет такого, чтобы три поколения семьи проживало в одном и том же особняке. В провинции такое нередко возможно. И на душе становится светлее, потому что в сфере градозащиты очень часто случается эмоциональное выгорание.
– Почему?
– Область расширяется, волонтеров становится больше, проектов, наименований тоже, президентские гранты выделяют активнее, – но это капля в море. Мы теряем наше наследие со скоростью примерно два дома в день. По всей России. А на то, чтобы возродить усадьбу, уходит не меньше пятнадцати-двадцати лет. Один из немногих примеров восстановления в последние годы – терем Асташово Андрея Павличенкова. Он сделал этот проект только потому, что дом не был памятником.
Городская среда – это челюсть. Все зубы должны быть здоровыми
– Как должна быть устроена реставрация?
– В России очень любят реставрировать до смерти. Я всегда привожу пример с челюстью. Городская среда – челюсть. Должны быть все зубы здоровые, то есть дома покрашенные, и изредка производиться косметический ремонт. А у нас как: все зубы удалены, осталось три красивых – скажем, областной театр, здание общественного банка и торговые ряды. И вот их без конца будут красить, «облизывать», печатать на магнитиках и открытках, снимать на их фоне всякие губернские сериальчики про XIX век, но при этом сама городская среда будет утрачена. Очень часто, когда ты расспрашиваешь человека, что интересного посмотреть, путь выглядит так: ты в этом районе посмотри, потом будет промзона, где ветер гуляет уже сто лет, ты там глаза закрой, и только через полтора километра начнется красота. А нужно гулять по сохраненному условному Томску или Тобольску. Когда весь город – музей. И в то же время – очень живой.
Я регулярно на круглых столах предлагаю простейшее решение проблемы – консервация. Скажем, есть сельский храм. Он был рассчитан на богатое село тысяч на пять человек, где каждый третий занимался отходническим промыслом. Поэтому храм большой, как наши любят, византийский. Люди и тогда любили немножко цыганщины, немножко дорого-богато, но это уже история становления их вкуса. Храм разрушается, патриарх Кирилл об этом говорит, и никто этой проблемы не скрывает. Я вижу священника, который бьется над тем, чтобы этот храм восстановить. Но – как восстановить? В самых дешевых формах. Винил, поликарбонат и профнастил. Я понимаю, что он латает дырки, но зачем, если можно оставить ощущение первозданности?
– Наверное, он хочет, чтоб там служба была?
– Рядом можно часовенку поставить. Есть готовые решения из бруса, совсем недорогие. Когда по всей России будут законсервированы, чтобы не разрушаться дальше, храмы XVIII-XIX веков, мы, наоборот, будем это с воспитательными целями воспринимать. Когда храм восстановлен – да, это хорошо, но это ничему не учит. Очень часто даже упоминание о том, что здание взрывали, сносили, в исторической справке о нем отсутствует. «Храм утрачен в таком-то году и тщанием предпринимателей к жизни возвращен в 2018-м». А когда человек смотрит на еще не до конца разрушенные формы, на законсервированные фрески, у него появляются вопросы. А что же такого случилось в XX веке, что этот храм стал никому не нужен?
Мы не вправе додумывать за героев XVIII века
– Вам кажется, что вообще не бывает примеров удачной полной реставрации?
– Нет, бывают. Но сейчас реставрация скорее наносит вред памятнику, а не спасает. Дербент, Изборск совершенно испорчены новоделом. Как писал Теофиль Готье: русские – самые великие маляры в мире. Реставрация должна, наоборот, подчеркивать неровности памятника. Если это шрам от операции, от стихийного бедствия, от большевиков, от саранчи – пусть этот след от исторического ветра останется.
В моей системе ценностей Царицыно должно быть разрушено. Екатерина II не хотела, чтобы Царицыно было достроено, Баженов не закончил это объект. Мы не вправе додумывать за героев XVIII века. Такая же история – дворец Алексея Михайловича в Коломенском. Да, он построен для селфи, для свадеб, но по мне – Коломенское хорошо смотрится и со своими уже существующими памятниками. Дворец был чудесный, не спорю: десять тысяч квадратных метров, огромное количество комнат… Но потом сама власть признала: не хотим мы этот дворец содержать, пусть он погибает. Крестьяне ручки растащили, стекла растащили, металлические детали, фурнитуру себе домой забрали. Памятник погиб. История ему подписала приговор.
Когда восстанавливали Храм Христа Спасителя, тоже велись длительные баталии, и один из художников предлагал Храм не восстанавливать, а просто обозначить белыми металлическими балками объемы храма. Издалека он бы выглядел как пиктограмма. Ты бы входил, понимал: да, ты в бывшем сакральном пространстве, но сейчас это домом Божиим не является.
Археологические окна
– Какие еще решения вам кажутся удачными?
– Я за создание археологических окон. Например, рядом с «Расстрельным домом» на Никольской улице в начале 200х годов решили не восстанавливать Церковь Троицы Живоначальной в Полях, оставили от нее фундамент. Мне кажется, это назидательно и здорово. В Коломне нашли фундамент часовни прямо в центре города и в рамках программы формирования комфортной городской среды сделали подсветку и поместили в саркофаг. Нам нужно консервировать больше мостовых, деталей иных эпох. Вот как на Софийской улице возле Церкви Софии Премудрости Божией несколько лет назад обозначили кусочек мостовой из старинного клинкерного кирпича.
Хипстер, алчущий божественной правды
– К какой конфессии вы себя относите?
– Я стараюсь быть православным христианином. Читаю довольно много святоотеческой литературы. Для меня церковь – не только художественно-эстетическое пространство. Но, конечно, здесь есть еще над чем работать. В смысле глубины погружения. В том смысле, что я пока, наверно, не очень соответствую требованиям христиан I века нашей эры или даже XVII века.
Я в прекрасных отношениях с Русской православной церковью, я дружу со многими из этой среды. Она очень интеллигентная, она наследует еще старым приходам Замоскворечья, где пламя веры не угасало. Я дружу с московскими лютеранами, две книжки для них написал. Мне вообще нравятся любые люди, которые решатся копать свои корни. И отвечать на неудобные, сложные вопросы для себя. Не с целью самоутверждения и не с целью превосходства над другими.
– К вам тоже отношение у прессы было неоднозначное – и «Молодую гвардию» вам припоминали, и хипстерское прошлое.
– Я своей молодости не стесняюсь, я действительно был в «Молодой гвардии» в 16 лет. Когда еще жил в сельской местности. Ну извините, условную «Новую газету» и вообще альтернативные источники информации с нашим проникновением интернета я стал получать только на первом курсе исторического факультета МГУ. Иногда это по-прежнему аукается.
Есть такое движение – «Сорок сороков», кому-то кажется одиозным, кому-то здорово-консервативным. Они посмотрели мой короткий ролик про снесенные церкви, и их глава написал, что Гнилорыбов – единственный хипстер, алчущий божественной правды. Когда люди считают, что ты одновременно исповедуешь что-то взаимно противоположное, они просто не смотрят, в какие периоды твоей жизни это происходило.
А так – я несколько лет, не будучи язычником, посещал сходки неоязычников, потому что мне это было интересно, как историку. Как люди с нуля выдумывают собственную религию. Текстов нет, археологии мало, источников ноль. Есть в современном мире последователи культа и древнего Египта, и древней Греции, и древнего Рима. Но там много всего осталось и материального, и нематериального. А для русских неоязычников, «долбославов», как их называют, такой возможности не предусмотрено.
У них постоянно изменяется пантеон. Например, Лель, который считался богом в литературе XVIII-XIX веков, сейчас таковым не считается. Я не про научные дискуссии, а именно про низовое понимание. Достаточно много язычников среди реконструкторов, среди людей, которые начали интересоваться историей, но критику мышления не обрели. Они собираются и со звериной серьезностью конспектируют эти лекции. Потом выходят и поют: «Наши Руды правы. Мы есть Псы Державы», «Слава Яриле божьей тож силе». Был большой соблазн самому начать писать такие тексты и выдавать их за найденные в XI веке на какой-нибудь дощечке.
Больше локальных героев
– Западное краеведение вас увлекает?
– Это уже не краеведение, а всемирная история. И тоже проблема «железного занавеса» у нас в голове. У нас школьный курс истории абсолютно не синхронизирован с тем, что в это время дети проходят по истории мировой. А как было бы круто совместить несколько хронотопов. Тогда видишь, что Киевская Русь – раннесредневековое развитое государство с международными связями. В Персию поплыли, в Скандинавию поплыли, в Византию поплыли. Представлять Россию на карте мира без капусты в бороде и без особости. Тогда никаких комплексов не будет.
Если бы наши курсы отечественной истории и всемирной были синхронизированы, мы гораздо лучше понимали бы жителей Западной Европы с их культом Первой мировой войны. У нас Первая мировая оттенена революцией и Гражданской войной. Только недавно многие стали вспоминать, что среди их предков есть Георгиевские кавалеры.
Мне кажется, нужно портрет России делать иным за счет здорового регионализма. Больше локальных героев. В Тамбовской области уже много лет пытаются поставить памятник Антоновскому восстанию крестьян, про которое снят фильм «Жила-была одна баба». Часто те, кто жил рядом и действительно являются героями, вынесены за пределы локального сознания. Есть Ледовое побоище, Бородинское поле и Прохоровка, а местного пантеона нет, потому что никто не проводил никаких стратсессий на тему «Ребята, может нам все-таки стоит кем-то гордиться».
