9 лет назад, когда мы с мужем стали приемными родителями, вопрос о том, быть ли опекунами или усыновить ребенка, не стоял. В первую очередь, из-за квартиры, которая полагалась нашему ребенку по достижении им 18 лет. Так же имели место будущие льготы при поступлении в вуз, и, чего уж там скрывать, выплаты, которые полагались приемным родителям.
Забегая вперед сразу скажу, что мы, вопреки распространенному мнению, не обогатились. Все деньги, положенные на ребенка, мы тратили на ребенка (о чем ежегодно отчитывались перед проверяющими органами), его занятия всеми видами спорта, бесконечные музеи-концерты-театры-океанариумы. И если 8-10 лет назад многое было для детей, «оставшихся без попечения родителей», бесплатно, то в последние годы ситуация в этом смысле изменилась, «сиротских льгот» того и гляди совсем не останется.
Мы возили его по городам России и Европы в каникулы, ездили на море летом. И с каждым годом эти удовольствия становились дороже. Просто потому что дорожала жизнь, а пособия за это время остались прежними.
С убеждением, что мы обогащаемся за счет сироты, мы встречались все чаще.
После принятия «закона Димы Яковлева» любой приемный родитель был в глазах общества героем: не отдаем наших сирот никому, сами забираем из детских домов, а кто не забирает, тот помогает тем, кто забрал. Хотя бы поддерживая морально.
В последнее же время на слуху оказались громкие разоблачения приемных семей: то супруги Дель не справились со своими обязанностями, то еще какие-то страшные видео, на которых детей мучают, транслируются по всем телевизионным каналам. И вот в обществе стали нарастать негативные настроения.
Наш ребенок пошел в школу, и мы, не скрывая его статуса (да и как скроешь, ребенок-то «государственный»), вдруг узнали, что часть родителей одноклассников против того, чтобы он учился с «нормальными» семейными детьми: «а вдруг чему-то плохому научит», «а вдруг окажется каким-то не таким».
Пришлось даже идти к завучу и разговаривать с классной руководительницей, чтобы погасить конфликт. Это было несколько лет назад, поэтому фразы вроде «мы пожалуемся в опеку, так как по отношению к нашему сыну проявлена дискриминация» могли кого-то испугать или устыдить.
Сейчас этот прием вряд ли бы сработал. В ответ на это подкованные граждане сейчас легко могут сказать: «Да мы сами позвоним в вашу опеку и скажем, что вы ненадлежащим образом выполняете роль опекунов».
И да, страх, что любой конфликт в школе, или плохая учеба, или ссора с соседями, или несогласие с районным педиатром, или просто перелом руки на горке, может стать причиной крайне пристального внимания к нам опеки, с внеочередными проверками и настоятельным требованием психологических тестирований, поселился в наших сердцах.
Первые годы опека нас почти не трогала. Позвонят, спросят все ли в порядке, раз в год потребуют финансовый отчет, предложат билеты на елку. Вот и все.
В последние годы, когда, казалось бы, наоборот, внимание со стороны проверяющих органов должно было бы уменьшиться, нас стали раз в полгода просвечивать буквально рентгеном. Что мальчик ест, какой сок любит пить, что читает и что слушает, катается ли на лыжах, умеет ли плавать.
Нет, ничего не могу сказать, беседы все были доброжелательными. Но мы стали постоянно ощущать себя как бы под микроскопом.
Как в советское время мы скрывали в школе, что постимся, потому что не надо было привлекать к этому внимание, так и сейчас мы ни в коем случае не акцентировали внимание, что ходим в храм. Ребенок-то государственный, мало ли как отнесется инспектор к религиозному рвению опекунов. Может быть он сам лояльно к этому настроен, а может быть наоборот, выяснять не хотелось.
Школа была с опекой на связи. Однажды при посещении инспектора мы узнали, что он ездил в школу и говорил с учителями, но так как наш мальчик хорошо учился, был активным и неконфликтным, опека осталась нами довольна.
Этот случай заставил нас задуматься. Наш сын (конечно мы давно считали его своим сыном, а не каким-то «воспитанником») вступает в переходный возраст. Решит ли он вдруг забить на учебу, попробует покурить, подерется ли с одноклассником, нахамит учителю – любая подобная и естественная для тинейджера ситуация поставит нашу семью под удар.
Никто не будет разбираться, почему это произошло, никто не скажет: «Да ладно, это бывает у всех!» Скажут совсем другое: «Ага, они получают деньги, а за ребенком не следят. Вон он у них какой педагогически запущенный».
И, конечно, никто не вспомнит, что 10 лет подряд мы получали грамоты и призы на окружных конкурсах и олимпиадах. «Хорошо маскировались, а на самом деле никогда приличными людьми и не были». И придут доброжелатели, и решат, что нашему сыну лучше будет без нас. В какой-нибудь другой семье или детском доме, где с его травмой будут работать высококлассные специалисты.
Забота о сохранении нашей семьи, возможность для нашего ребенка совершать какие-то мелкие ошибки, вообще желание жить так, как мы считаем нужным, перевесила и будущую квартиру (сомнительного качества, если быть откровенным до конца), и денежную поддержку государства, и льготное поступление в вуз.
Кстати, анализируя опыт некоторых приемных семей, я прихожу к выводу, что льготы полезны далеко не всем, ребенок, зачисленный в институт вне конкурса, не дорожит этим образованием и не готов учиться.
Понимание, что рассчитывать надо на себя, и трудиться не покладая рук – это более правильная установка для молодого человека.
По прошествии 9 лет нашего опекунства, мы поняли, что «мир меняется», и нельзя рисковать сыном и семьей, мы не готовы подвергаться манипулированию, а потому остается одно – усыновить нашего мальчика.
В конце концов, наши обязательства стали взаимными, а не односторонними, чему он был очень рад. «Как я вас люблю», – шепнул он, выходя из зала суда.
Иллюстрации: Оксана Романова
