– Перед интервью вы сказали, что не хотели бы, чтобы разговор получился, как отчет о проделанной работе. Чем вам такой формат не нравится?
– Есть фонды, которые долгие годы решали и, наконец, решили конкретную масштабную задачу. Им, действительно, есть о чем отчитаться. Фонд «Детские сердца» 16 лет оплачивает операции на сердце детям от 0 до 18 лет, но мы не решили никакой проблемы в этой узкой области и даже не поставили. Основная программа фонда – адресная помощь. Да, около 4000 детей, нуждавшихся в дорогостоящих операциях, прооперированы. Подавляющее большинство живы, но это не наша заслуга. Пороки сердца – механическая поломка, чинить ее достаточно легко. Летальность у нас в кардиологии очень низкая. В общем, мне гордиться особенно нечем. Мы сейчас только подходим к мысли, что собственно должны сделать для страны, каким будет следующий шаг фонда, чтобы каждый ребенок получал высококвалифицированную помощь вовремя и недалеко от дома.
– Есть ли перемены в нашей стране в том направлении, которым вы занимаетесь?
– Изменилось очень многое, например, система квотирования. Благодаря этим изменениям нам уже не так часто нужно экстренно помогать. Зато возникли новые технологии и вот их-то необходимо оплачивать все чаще. Сейчас стали делать «закрытые» операции при помощи окклюдера. Это замечательно. На второй день ребенок уже может идти домой. Нет ни чудовищного шрама на груди, ни осложнений, ни времени в реанимации, длительного восстановления, боли. Программа фонда так и называется, «Здоров на следующий день».
Больницы, похожие на тюрьмы
– Работу фонду приходится корректировать исходя из запросов меняющейся ситуации?
– Мы все так же занимаемся адресной помощью. Но очень хотелось бы изменить коренным образом существующий разрыв между уровнем медицины в федеральных центрах и региональными больницами. Можно считать, что последние находятся где-то в конце 19 века, а первые – в 21-м, правда, тоже далеко не все. В регионах врачи часто не подготовлены – как закончили институт, так больше не росли в профессиональном плане, не знают ничего нового. На уровне 19 века они супер, а в 21-й их пускать нельзя. Медиков нужно учить заново и давать такую зарплату, чтобы им не хотелось сразу сбежать из провинции в центр, где интереснее и где их багаж знаний пригодится.
Наши больницы до сих пор гораздо больше похожи на тюрьмы. Мы чувствуем себя там не свободно, не уютно, не защищенно. Как правило, мы «контингент», который ужасно мешает работать. А поскольку в больницы еще довольно трудно войти извне, то контроля за тем, что там творится, практически нет. Тебя могут как угодно обидеть, а пожалуешься ты только вечером. Хорошо, есть сотовые телефоны.
А наша чудовищная логистика, когда человека нужно тащить через полстраны для операции? Это страшно неудобно всем, в том числе самим врачам. Ппациент приехал, а что-то пошло не так: квоту не успели оформить или мы денег не собрали, нас поздно попросили. Человека что, обратно отсылать?! Семья лишается мамы на месяц, а если в реанимации что-то происходит, то и на дольше. Плохо, очень плохо. Сейчас наша задача – попытаться найти партнеров в регионах и оснастить больницы, чтобы там было даже не как в наших федеральных центрах, а как в Америке, Швейцарии, Израиле.
Диалог с властью
– У вас есть решение, как это можно осуществить?
– Это невероятно сложная задача. Собрать деньги, на мой взгляд, нереально. Если рассуждать логически, кому это может быть нужно? Крупным предприятиям на местах. Например, возьмем Самару, ее очень нужно оснастить, там сильная команда врачей. Начинать надо именно с регионов. Мое мнение, лечиться можно только в Москве. Ну, ладно, еще в пяти федеральных центрах. Значит, надо сделать так же, как в Москве. И даже лучше – как в Тель-Авиве, например. Но менять систему надо глобально, моей жизни и сил не хватит, я прекрасно это понимаю.
– Может быть, это задача не ваша или ваших коллег НКО, а государства? Сделать так, чтобы и медперсонал был квалифицирован, и оснащение больниц на мировом уровне?
– Я не умею разговаривать с государством. Я настолько его боюсь, трепещу и одновременно брезгую, что, боюсь, с чиновниками у меня ничего не выйдет. Наткнулась как-то в «Эсквайре» на статью о государстве. Там убедительно доказывалось, что не нужно оно нам совсем, так как эффективно только в двух случаях – во время войны и для сбора налогов. Все остальное быстрее, грамотнее и качественнее делает частный предприниматель. Ну, насчет эффективной войны – у меня есть большие сомнения. И с налогами тоже не очень у них выходит. Наверное, многие сейчас начинают ощущать бессмысленность этого громоздкого сооружения, которое не может защитить нас от террористов в метро, обеспечить своих граждан необходимыми лекарствами, не может и не хочет прислушиваться ни к каким запросам и требованиям общества.
Как нам быть? Делать вид, что его нет и строить параллельные структуры? Да мы так, по сути, и делаем. Что такое частные благотворительные фонды, как не параллельная структура? Представители третьего сектора работают в Думе. Например, Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Не то, чтобы у нее все получалось, это невероятно трудно, но она не боится этой работы. Фонды «Вера» и «Подари жизнь» вообще молодцы – проводят в жизнь необходимые законы, пусть тяжело, с кровью, но они последовательно работают и что-то происходит, наша реальность меняется. Уже все знают про обезболивание и при слове хоспис не впадают в неконструктивную истерику.
Но это все НКО, которые не могут не взаимодействовать с государством. Наша же прежняя практика «адресной помощи» давала мне свободу не общения с государством вообще. Мне были нужны обычные граждане, а государство нет. Да и сейчас оно мне, в общем, тоже не нужно. Пока я пытаюсь решить все с помощью денег. Это самый простой способ. Но с государством работать надо – может быть, мы даже найдем и пригласим работать в фонд специалиста, который это умеет.
Пирамида всевластия
– Сейчас многие фонды, занимавшиеся адресной помощью, начинают говорить о необходимости перехода к системной работе. Вы тоже?
– Конечно. У всех происходит примерно одинаковый рост. Мы все, кто открылся 15-20 лет назад, начинали с адресной помощи и все – детям. Фонды, которые создаются сейчас, уже другие.
– Руководитель – самое сильное или самое слабое звено НКО?
– Недавно, в общем чате сообщества «Все вместе» одна из моих коллег задала интересный вопрос: предусмотрены ли у НКО механизмы на случай внезапной смерти директора? Оказалось, что ни у кого. Несколько фондов с трудом выжили в такой ситуации. «Адреса милосердия» так и не стало тем, чем было при Ольге Суворовой, с фондом Елизаветы Глинки произошла кошмарная история и так далее. Почему? Потому что модель пирамиды неправильна. Вертикаль власти – зло, которого быть не должно. Надо сделать так, чтобы в случае моей внезапной смерти ничто в фонде не рухнуло и не покосилось, а продолжало работать как часы.
– Вы уже продумали такую стратегию?
– Я пыталась искать помощи и совета у коллег из бизнеса, честно пыталась. Все в одни голос говорили, не вопрос, сейчас все руками разведем, бизнес-процессы отстроим, субординацию наладим, вот вам схема, вот вам мозговой штурм, сейчас все будет. Не получилось. Схему предложили на бумаге, и кроме бумаги, из нее ничего нельзя было выжать. Вполне возможно, что сейчас мы будем пытаться второй раз «подойти к снаряду».
Конечно, среди крупных фондов есть успешные примеры, скажем, «Подари жизнь», хотя даже им пришлось несладко, когда возникли кадровые изменения. Но дело в том, что в коллективе «Подари жизнь» не четыре сотрудника, как в нашем фонде, где я занимаюсь фандрайзингом и текстами, Оля – бумагами, отношениями с детьми и больницами, а Аида достает предметы – призы для конкурса или 6 кг вырезки на благотворительный итальянский обед. Это все маленькие бытовые задачи. Сейчас у нас появилась PR-специалист и мы очень этому радуемся. В большом фонде есть отделы, в каждом – руководитель, который дает задания. Там не должно быть «незаменимых» людей.
Положа руку на сердце, нашему фонду нужны еще три-четыре человека. Те, что есть, и так совмещают много функций и больше я не смогу их нагрузить. Но мыслить большими категориями мне трудно. Не представляю, как можно расширить семью до состояния завода? С другой стороны, привычка тоже тухлое дело. Мы просто привыкли так жить.
– Некоторые НКО вводят для своих сотрудников оценку эффективности, KPI. Как вы к этому относитесь?
– Это правильно, и умом я понимаю, что надо. Но если фонд равен семье, то в этих единицах оценивать родственников невозможно. Он должен вырасти в довольно большую структуру, чтобы ввести KPI. Сотрудники должны быть отстранены от тебя на расстояние. Где ты не можешь держать всех в голове. То есть KPI – это рост организации. И инструмент независимой от эмоций оценки труда.
Меня часто спрашивают, как вы мотивируете сотрудников. А никак. Они замотивированы тем, что пришли к нам. Это их жизнь, дело, судьба. Разумеется, я хочу поднять зарплату тем, кто уже работает в фонде. Работает давно и очень качественно. Я люблю свою команду – они герои. Помните у Галича: «И вела меня в бой судьба, как солдата ведет труба». У каждого моего работника есть своя «труба».
Выигрывает тот, у кого есть знакомства
– Правомерно ли измерять производительность фонда в цифрах сборов?
– Очень удобно, конечно, мерить эффективность в деньгах. Но совсем не все можно так померить. Например, уникальность. Русфонд собирает больше всех, «Живой» – в разы меньше, но это единственный фонд, который помогает взрослым. У него уникальная миссия. Огромные деньги – это всегда вызывает невероятное уважение. Но «Живой» возник из ничего, из решения нескольких фондов, еще Галина Чаликова была жива. Мы встретились в хосписе у Нюты Федермессер, у нас было собрание «Все вместе». И вдруг все стали говорить, что к нам приходят письма от взрослых, а мы не можем помочь. Вот человеку исполняется 18 – и все. По уставу мы не можем оказать ему помощь. Что с ними делать? Тогда и появился «Живой». Он был без селебрити, без всякой поддержки, в отличие от огромной поддержки «Коммерсанта» Русфонду в самом начале, исключительно фандрайзинговый. И аудитория была очень таргетированная.
– Вашему фонду уникальность помогает?
– Я бы не сказала, что мы уникальные. С точки зрения маркетинга, заниматься адресной помощью детям с болезнями сердца не сложно: сердце – понятный символ, летальность низкая, одна операция стоит не чудовищно дорого, результат практически сразу.
Правда, сейчас со сборами все хуже и хуже. Был момент, когда деньги на операции появлялись неизвестно откуда, я не могла понять, кто эти дарители, которые нам жертвуют. А теперь мы пришли в точку, когда денег не стало. Ни у кого – ни у бедных, ни у богатых, ни у страны, они кончились у всех, это серьезная проблема. Будем пытаться переносить работу в онлайн, развивать рекурренты, смс-пожертвования – они, правда, эффективны только на фоне телевидения, о котором мечтают все фонды.
– И вы тоже?
– Деньги к нам в фонд перечисляют благодаря смс и ТВ, через прекрасную программу «День добрых дел» на 5 канале: вся страна имеет возможность перечислить по 50 руб, 100 руб. Но этих пожертвований становится меньше и, на мой взгляд, это показатель того, что дела в стране все хуже. Конечно, я хотела бы быть везде, но в данном случае мы вступаем в бешеную конкуренцию со своими же. За «Голос», за 1 канал – выигрывает тот, у кого есть приятельства. Горизонтальные связи – вот что помогает. Невозможно же выбрать между БАС и муковисцидозом, что вам больше нравится, верно? Нужно помогать всем, а «Голос» один.
– Выходит, фонды друг для друга – не партнеры или друзья, а конкуренты?
– Да, мы вступили в пору конкуренции. Это чудовищно, но мы должны конкурировать, иначе не получается. Правда мы конкурируем не так, как это делает бизнес. Не качеством, как Лада и Шевроле: этот лучше, а этот можно руками разобрать. Мы соревнуемся связями, возможностями, приятельствами. Нельзя выбрать между «Старость в радость» и «Живым». Они одинаково прекрасны. Оба занимаются уникальными вещами. Но выигрывает тот, за кого попросили друзья. Это даже не конкуренция, а толкание в узкой двери.
Если вас интересует благотворительность, вы хотите разбираться в новых технологиях, читать экспертные интервью с яркими фигурами в мире НКО и помогать с умом — подписывайтесь на секторную рассылку Милосердие.РУ. Чем больше мы знаем, тем лучше помогаем!
Перекличка фондов
– У «Детских сердец» есть свои конкуренты?
– Уже нет. Проект «Линии жизни», в рамках которого занимались операциями на сердце, закрыт. Но это ничего не значит. Любой мой друг, коллега, с которым мы вечером выпиваем, пишем друг другу письма, приятельствуем семьями – мой конкурент, потому что мест, где нам можно выступить, мало, телевидения мало, всего мало. И аудитория одна, узкий золотоносный слой: образованные люди в больших городах. У нас нет каналов коммуникации, чтобы обратиться к тем, кто ниже этого слоя, и нет телефонов, чтобы позвонить тем, кто наверху. Тех, кто ниже, просто нет в фейсбуке. Да у нас компьютеры не у всех, телефоны тоже. Выступать на заводах и фабриках, как Ленин?! Вот Митя Алешковский (признан в РФ иноагентом) провел прекрасную акцию волонтерского фандрайзинга, когда собрали много, перечисляя по 50 рублей .
– Еще примеры удачных акций коллег, на ваш взгляд?
– Недавно случайно наткнулась на ролик «Свеча» фонда «Вера», сделанный год назад. Гениальный ролик. В темноте горит свеча, ее задувают, зрителю в первый момент кажется, ну да, вот она, банальная метафора, дунули – жизни нет. А потом раздвигаются шторы и оказывается, что все хорошо, жизнь продолжается – это была свеча на торте в честь дня рождения. И задула ее именинница. Вот именно так надо, чтобы хотелось перепостить не потому, что это благотворительность, а потому, что это круто сделано!
– Недавняя ситуация с конфликтом вокруг прачечной для бездомных и участие в этом проекте фонда «Второе дыхание» подняли неожиданную проблему. Большинство из нас совершенно не представляет, как устроена работа НКО. Вы знаете, чем занимаются ваши коллеги?
– К сожалению сейчас, когда нас во «Все вместе» стало уже много, я уже не знаю всех, как раньше. На встречи приходят не директора, а сотрудники, которых я вижу впервые. Хорошо бы устраивать «переклички» – как мы раньше делали во «Все вместе». Рассказывали о своих проблемах и достижениях в общем информационном поле. Обменивались донорами, предметами. Кому-то дали грузовик подгузников, а он ему не нужен, кому-то пароход, чтобы детей покатать, а им детей неоткуда взять. Это была действительно дружба.
Сейчас такое вряд ли возможно. Но в интернете, наверное, можно делать подобные акции. Я люблю и уважаю своих коллег. Хорошо бы и широкая публика знала о нас больше – поэтому я сейчас делаю серию интервью со своими коллегами. Задача – рассказать, чем занимается фонд. Несколько интервью уже есть в открытом доступе. По идее, должен сложиться каталог с развернутыми, откровенными и понятными интервью руководителей.
Финансировать медицину, а не армию
– Каким вам видится будущее благотворительного сектора? В чем опасности и надежды?
– Опасностей больше, чем надежд. Уменьшение количества свободы в обществе влечет за собой схлопывание некоммерческого сектора. Он весь строится на свободе, и если нас будут регламентировать и всячески пытаться ограничить рамками, то, боюсь, останутся только придворные фондики, которые не будут делать ничего полезного для общества.
Я лично чувствовала бы себя более защищенно, если убрать армию, совсем. Я уверена, что на нас никто не нападет. Полицию, наверное, надо оставить, но сократить. Если ей не придется разгонять митинги, то будет не так много работы. Все можно оптимизировать, кроме медицины. Ее нужно увеличивать. А она у нас финансируется по остаточному принципу.
Я вообще могла бы быть президентом, глава государства из меня выйдет отличный. Президенту не нужно быть особенно умным, ему нужно понимать, где верх, где низ. И задавать вектор движения: выход из международной изоляции, дружба с приличными людьми, а не с государствами-париями, неагрессивная внешняя политика, свобода и дружественное расположение к предпринимательству, ведь ни один бизнесмен сегодня не скажет, что он чувствует себя уверено, свободно и защищенно. Судей – немедленно всех уволить с запретом на профессию. И начать все заново. Как потоп, с чистого листа.
– Так, может, вам попробовать?
– Жизни жалко, у меня и так ее мало осталось.
Фото: Анна Гальперина
