Депрессия на работе

По данным АСИ, 10% населения страны, а это около 15 млн человек, страдают от депрессии в 2023 году. И хотя заболевание входит в МКБ-10, за помощью, как правило, обращаются не в государственные поликлиники, а к специалистам-частникам, если вообще обращаются. Во многом потому, что депрессия до сих пор табуирована, а взять больничный по причине такого расстройства получится только в психоневрологическом диспансере, репутация которых пугает.

Так люди с диагнозом борются с депрессией самостоятельно, продолжая работать. Мы поговорили с сотрудниками и руководителями НКО, бизнеса, стартапов, клириком и психотерапевтом, чтобы разобраться, как депрессия влияет на рабочие процессы.

«Р. S. пожалуста если с можите положите на могилку цветы для Элджернона. На заднем дворе»: история Нины

«Когда ты работаешь с 9 утра до 10 вечера, что может пойти не так?» – смеется Нина. Несколько лет она работала методистом и учителем в онлайн-школе, готовила школьников к ЕГЭ. Брала на себя полную нагрузку и сверх того. Работа занимала все время, так продолжалось два учебных года. «Ненормально было мне предлагать столько функций, и ненормально было мне соглашаться на это. Но поняла я все уже постфактум». 

Нина начала сдавать: хуже готовилась к занятиям, делала ошибки. Это не осталось незамеченным, и ее пригласили на разговор. Нина рассказала, что перегружена, и встретилась с неожиданной реакцией. Руководитель попросила доказательств. Нину попросили фиксировать все, что она делает в течение рабочей недели, и предоставить почасовой отчет.

«Я повела себя инфантильно. Надо было сказать: да если просто расписать мои обязанности и делать их даже на как-нибудь, это не влезет в нормальный рабочий график. Но я стала делать этот скан рабочей недели, а в конце написала фразу из «Цветов для Элджернона»: «Р. S. пожалуста если с можите положите на могилку цветы для Элджернона. На заднем дворе». Мне казалось, это ужасно остроумно, и это уж точно прояснит для работодателей мое состояние».

Нагрузку Нины частично сократили, но в воздухе повисло ощущение недосказанности: со стороны руководства – молчаливая претензия, что на берегу договаривались не о том; со стороны Нины – обида за просьбу о доказательствах своей перегруженности. К рабочим сложностям добавились личные проблемы. После восьми лет у Нины закончились отношения с молодым человеком.

«Я проснулась в один из дней и поняла, я все. Руины. Тогда и оборвалось чувство, что я кому-то и что-то должна – по работе или нет. Ощущение, что есть для чего жить, отключилось тоже. Через некоторое время я позвонила своему руководителю и сказала, что была у врача, тот диагностировал депрессию и даже рекомендовал госпитализацию. Потом я стала принимать препараты. Обошлось без больницы».

Нина была устроена официально, но готова была выйти в отпуск без содержания, но руководитель предложила ей остаться на минимальной нагрузке и зарплате. Нина предупредила, что будет «очень медленная, и ускориться не сможет».

В момент кризиса Нину поддержали друзья: помогли выбрать специалиста, помогли деньгами и вели ее на протяжении всего восстановления. Собственный опыт обращения за помощью для девушки оказался травматичным. Она позвонила по телефону доверия для людей, решивших покончить с собой, – и такие мысли у Нины в то время были: «Это был эталонный антипример службы доверия.

Мне ответила тетенька лет пятидесяти-шестидесяти. Она пыталась убедить в том, что у меня на самом деле все хорошо: наверняка есть еда в холодильнике, а еще есть свет и газ. Газ, конечно, особенно радовал в этой ситуации».

Спустя время, выйдя из критического состояния и осознав, что на этой работе есть обстоятельства, которые могут снова обострить ее состояние, Нина уволилась. Рассказывая о своем опыте, девушка подчеркивает: вести диалоги с работодателем надо без эмоций, просто и по-деловому.

Выгорание, депрессия – нужное подчеркнуть

Говоря о том, как депрессия влияет на рабочее состояние человека, легко уйти в размышления о выгорании. И хотя одно может вытекать из другого, с понятиями все же стоит определиться. Психолог Ольга Сорина, автор книги «Так можно. Не выгореть, помогая другим» предлагает такое разграничение понятий: 

«Разница между депрессией и выгоранием довольно серьезная. Депрессия – это болезнь, а выгорание – нет. Это комплекс симптомов, связанный с чрезмерной реакцией на профессиональный стресс.

У выгорания есть три характеристики, которые связаны непосредственно с работой и, как правило, не выходят за ее рамки. Это физическое и психическое истощение, при котором мы даже после выходных не чувствуем себя достаточно отдохнувшими. В целом сложно себя заставить идти на работу и браться за рабочие дела.

Второй симптом – снижение профессиональной уверенности.

Третий – изменение отношения к работе, клиентам, коллегам и самой деятельности. Так или иначе выгорание касается именно профессиональной идентичности человека.

Депрессия не так избирательна: она захватывает все сферы жизни человека. Это биопсихосоциальное заболевание, которое связано и с нашей гормональной системой, и с нашими психологическими особенностями, и с тем, как мы справляемся со стрессом.

Выгорание лечат только психотерапией, тогда как депрессия чаще всего требует и медикаментозного лечения, и психотерапии».

Подчеркивая, что каждый случай индивидуален, Ольга уточняет: депрессия, при которой человек теряет трудоспособность, явление достаточно редкое и касается клинических случаев, при которых человек либо оказывается в больнице, либо принимает препараты, которые лишают его возможности выполнять какие-либо задачи.

Человек с диагнозом скорее станет работать медленнее, возникнут трудности с вниманием, запоминанием, но едва ли совсем перестанет справляться.

Проблемы могут вызывать все, что связано со временем: приход на работу вовремя, соблюдение дедлайнов, реалистичное планирование задач.

Но нередки и случаи, когда депрессия, наоборот, делает человека более работоспособным, в таких примерах профессиональное пространство становится тем местом, где человек пытается отвлечься от того, что с ним происходит.

Говорить или не говорить о своем состоянии на работе?

Как быть, если человек чувствует, что его психологическое состояние влияет на рабочие процессы? Стоит ли говорить о своем состоянии руководителю и чего ждать от начальства и коллег?

«В первую очередь нужно учитывать контекст и сканировать среду. Как в компании, где вы работаете, относятся к эмоциям, психологическим процессам. Есть ли тенденция лечить все большей и большей нагрузкой, – рекомендует Ольга Сорина. – Если в разговорах считывается пренебрежительное отношение к любым психологическим и психиатрическим диагнозам, вообще «психологии», едва ли стоит открываться.

Откровенность сотрудника может привести к неаккуратному обращению с этим знанием или к явному шеймингу. 

Если со средой более-менее нормально, то гипотетически можно сказать о своем диагнозе. Но следующий вопрос, который я бы задала человеку, собирающемуся открыться: для чего он это делает. Этот вопрос важно задать и самому себе.

В ситуации, когда сотрудник приходит к руководителю со словами: слушай, мне тут депрессию поставили, – абсолютно неясно, а что делать с этим руководителю. Поэтому стоит сначала разобраться, чего ты сам хочешь».

В случаях, когда сотрудник начинает принимать антидепрессанты, а психиатр предупреждает, что вход в терапию может сопровождаться сильными побочными эффектами, стоит взять отпуск или больничный. Притом совершенно не обязательно брать больничный именно по диагнозу «депрессия». Это, вероятно, будет непросто, к тому же, найдется немного желающих обращаться в психоневрологический диспансер.

Ольга Сорина рекомендует прийти на прием к терапевту и описать ситуацию, рассказать о назначениях психиатра, плане лечения и причинах, по которым нужен больничный лист.

Вероятным диагнозом и основанием для больничного в таком случае станет астения. В случае, если получение медицинского отвода от работы невозможно, имеет смысл договориться с руководством об отпуске.

«Я встречала ситуации, где человеку в депрессии сохраняли минимальный функционал и нормальный уровень зарплаты на энное количество месяцев. И знаю кейсы, где сообщение о диагнозе звучало манипулятивно и по сути несло в себе шантаж диагнозом, с требованием сохранить свое рабочее место на условиях, которые не выгодны работодателю.

Такая позиция оставляет руководителю возможность только расстаться с сотрудником.

Еще раз – все очень зависит от отношений, которые сложились в рабочем пространстве и уникальной рекомендации для той или другой стороны нет. Важно помнить, что руководитель не психотерапевт, поэтому, обращаясь за помощью, надо хорошо понимать, чего ты сам ждешь и насколько эти ожидания реалистичны», – говорит Ольга.

Человек со звездочкой

Депрессию выявили через год после серьезных потрясений, которые Таша пережила, среди них – переезд в другую страну и разрыв отношений с семьей. Последней каплей стала неспособность строить отношения – на них просто не оставалось сил. После того как закончилась очередная дружба, Таша решила все-таки обратиться за помощью.

Психиатр увидел у Таши фоновое депрессивно-тревожное расстройство, которое с ней давно, а еще подсветил тревожный факт острого депрессивного эпизода, который требовал внимания от специалистов. Таша согласилась на курс антидепрессантов, продолжая оставаться на двух работах: сохранение трудоспособности было одной из основных целей, с которыми девушка приступила к лечению.

Таша прошла тот путь, который и рекомендует Ольга Сорина: начала со сканирования территории. В первом случае, в образовательном стартапе, где Таша работает последние несколько лет, атмосфера располагала к тому, чтобы поделиться переживаниями.

Во втором, благотворительном проекте, где Таша привлекает средства, рассказывать о депрессии она не стала. Теперь, рассуждая об эффекте от того и другого решения, девушка говорит, что и в первом случае, несмотря на всю поддержку и принятие, которые она получила, сейчас она рассказывать о себе поостереглась бы. Правда, руководительница стартапа, в котором к тому моменту Таша работала несколько лет, сама вызвала ее на разговор.

Не замечать изменения в поведении Таши стало невозможно. Таша срывалась на коллег, часть задач выпадала, сроки задерживались. После честного разговора, где Таша рассказала о своем диагнозе, начальница отправила ее в оплачиваемый отпуск. К тому же взяла на себя расходы на оплату психотерапии, которые покрывала из денег стартапа.

На второй работе, где Таша продолжает заниматься фандрайзингом для НКО, о заболевании и лечении девушка не рассказала. «У нас в команде очень хорошо выстроенные, профессиональные отношения – мы не заходим на личную территорию. Мы автономные. Плюс, и так работаем с тяжелыми темами, поэтому очень трепетно относимся к позитивному настрою внутри команды: решаем личные проблемы вне работы, это помогает нам выживать.

Думаю, руководитель мог заметить мою сниженную работоспособность, но ничего не сказал». 

Жалобы, беды и страдания людей – тот предмет, с которыми Таша и ее коллеги имеют дело ежедневно. Места для публичной рефлексии над чувствами сотрудников не остается. Таша тем не менее говорит, что считает такой подход более здоровым.

«Я очень благодарна за помощь, но не понимаю, что с ней делать. Ведь если ты откровенно говоришь человеку о том, что у тебя есть психиатрические проблемы, ты становишься моментально человеком со звездочкой. И эта звездочка над тобой будет мигать все время. Она может помочь, а может начать тебе мешать. Это определенная степень уязвимости, на которую надо решиться.

Я считаю, что честность в отношениях с работодателем – безусловно, хорошо, а люди, которые могут пойти навстречу, – ценность. Но для меня такая помощь стала проблемой», – делится Таша.

Лечение зубов шопингом, сахарозаменитель и выкладывание диагнозов на стол

У Программного директора благотворительного фонда «Дети наши» Светланы Строгановой есть опыт найма человека с депрессией. О состоянии будущей коллеги она знала еще до того, как девушка устроилась. Помехой для совместной работы это не стало. Светлана видела, что к своему состоянию коллега относится ответственно: принимает медикаменты, умеет отслеживать и интерпретировать свое состояние, регулярно посещает психотерапевта.

«Я вижу, что мало кто готов озвучивать свои диагнозы. Люди рискуют нарваться на негативное или подозрительное отношение, рискуют быть вообще не принятым на работу. Притом мы же совершенно спокойно возьмем человека с диабетом. О’кей, у нас на корпоративной кухне появится сахарозаменитель, это не страшно. Я имею в виду, что особенности человека важно знать и учитывать, понимать, как они могут влиять на рабочие процессы».

В опыте Светланы есть и другой пример, когда нежелание человека осмыслять то, как его психологическое состояние и поведение сказывается на работе, привело к расставанию. Была ли это депрессия или ощутимое выгорание, остается неизвестным. Попытки поговорить с сотрудницей вызывали реакцию в духе «вы меня не цените и не любите». Предложения взять передышку и намеки, что стоило бы обратиться за помощью, эффекта не дали. 

«Я очень серьезно отношусь к диагнозам: к тревожным и депрессивным расстройствам. Во-первых, у одного из моих детей есть такой диагноз, во-вторых, я и сама переживала сложные периоды, и я считаю, что обращение к специалисту – совершенно нормальная практика. Когда у нас болит зуб, мы не лечим его шопингом или походами в кафе с подружками. Здесь так же.

С человеком, о котором я рассказываю, мы расстались. Постфактум размышляя о том, что я должна была сделать как руководитель, я думаю, что стоило настоять на визите к специалисту и, как минимум, выйти на открытый разговор», – делится Светлана Строганова.

«У меня нет вопросов к сотруднику, если работа делается хорошо, – свой взгляд на проблему высказывает директор «Ночлежки» в Москве Дарья Байбакова. – Если сам человек посчитал, что он в силах работать и не видит каких-то сложностей и необходимых специальных условий, то я не жду, что он сообщит мне о своем диагнозе. Ни на этапе найма, ни в процессе работы.

Никто не обязан сообщать мне о своей депрессии. Собственно, как работодателю, мне совсем не обязательно знать про ВИЧ+ статус человека или другие заболевания. Но, при нашем законодательстве пойти на больничный могут себе позволить очень немногие. Любой больничный – это три копейки, которые человек в результате получает. Поэтому мы стараемся договариваться и находить альтернативу».

Предоставлять человеку возможность прийти в себя, взять перерыв без потери работы, по мнению Дарьи, важно не только с позиции гуманного подхода. Это вопрос кадровой стратегии:

«Сохранить человека, который уже влился в работу, имеет знания, опыт, понимает, как выстроены процессы, легче, чем искать ему замену. Необходимым условием для того, чтобы диалог между сотрудником в тяжелом психологическом состоянии и его руководителем получился полезным для обеих сторон, остается способность самого сотрудника инициировать этот разговор и выдвинуть предложение о том, как можно перестроить его работу».

Когда руководитель обречен на творческие решения

«Мне кажется, в мире НКО выкладывание диагнозов на стол происходит гораздо чаще, чем в бизнесе. Это более открытая сфера для разговоров, но, как правило, это констатация факта. Что с этим делать – не всегда понятно.

Кто-то объяснял таким образом свое поведение. Я видела разные примеры того, что случается с теми, кто говорит о своем диагнозе. Одни увольнялись, другие работали из дома, потому что им стало сложно приезжать. И это тоже было разновидностью нормы», – рассказывает Маргарита Кантина, директор Leadership Management Russia, бизнес-коуч и консультант фондов «ОРБИ» и «Антон тут рядом.   

– Мое мнение: ответственность за здоровье – психическое, ментальное и любое – лежит на стороне самого человека. Твоя задача – наблюдать за собой, понимать, куда ты движешься. Если нужна помощь – сказать об этом. Вне зависимости от того, бизнес это или НКО. Вне зависимости даже – это работа или дом. Это просто разумная гигиена», – считает Маргарита. 

Депрессия в храме

Грише депрессию диагностировали в 2019 году. Тогда он работал в одном из петербургских храмов алтарником. Параллельно руководил направлением, связанным с православной молодежью, там ему и посоветовали специалиста, у которого Гриша стал получать помощь. В храме же говорить о психологических проблемах было не принято. 

«К сожалению, у нас это почти не обсуждают. Притом я знаю, что многие священники принимают антидепрессанты и обращаются к специалистам. В приходе, где я служил, не были приняты духовнические отношения, в которых было бы уместно говорить о том, что с тобой происходит.

Я долгое время считал, что это мои грехи – уныние, нерадивость, приносил все на исповедь, мне разрешали грехи, а проблема никуда не девалась», – говорит Гриша.

Относить свои психологические трудности на исповедь Гриша перестал, пространством, где он мог обсуждать то, что с ним происходит, стал кабинет психиатра и психотерапевта. На работе, в храме, состояние Гриши замечали, настоятель не раз выговаривал ему за опоздания и другие промахи. Когда Гриша открыл причину своих ошибок, руководитель принял этот факт безэмоционально. Помощь или поддержку предлагать не стал. По счастью, Грише сразу удачно подобрали препараты, и сложности на работе прекратились.

Универсального ответа, как работать человеку с депрессией и как работать с таким человеком, действительно, нет. Как нет и единой на всех депрессии или работы.

Многофакторный диагноз требует многофакторной реакции, как от самого человека с болезнью, так и от тех, кто взаимодействует с ним.

Ясно одно: депрессия не является прямым противопоказанием к работе или показанием к увольнению. Самый тонкий лед в дискуссиях вокруг этого предмета – пространство, где пересекается рабочее и личное.

Коллажи Татьяны СОКОЛОВОЙ