Олонецкий герой
Александр Маркович Полторацкий родился в 1766 году в Санкт-Петербурге, в семье директора Императорской придворной певческой капеллы, ныне Государственная академическая капелла Санкт-Петербурга. Это ему, кичившемуся своим генеральским чином, царский фаворит Потемкин как-то заявил: «Что ты врешь? Какой ты генерал? Ты генерал-бас!»
Мать тоже была своего рода знаменитостью. Агафоклея Александровна, в девичестве Шишкова отличалась крутым нравом и абсолютной неграмотностью. Говорили, что под старость генеральша засыпала исключительно под взвизгивания и вопли крепостных, которых в это время секли розгами.
Однажды кто-то в Петербурге пустил слух, дескать, Полтолрачиху саму будут хлестать на Сенной площади. Сбежалось полстолицы любопытных. Но слух не подтвердился, и зеваки разбрелись.
Кстати, к моменту свадьбы ничего не предвещало злобности характера, юная Агафоклея только справила четырнадцатилетие и вовсю играла в куклы.
Словом, генетика и воспитание располагали к развитию оригинальной личности, а проще сказать, чудака. Что, впрочем, относится, и к другим его братьям.
Анна Керн писала о семействе Полторацких: «Все дети были хорошо воспитаны, очень приветливы, обходительны, но довольно легкомысленны и для красного словца не жалели никого и ничего. Они были невысокого мнения друг о друге и верили всяким нелепостям про своих».
В возрасте 22 лет юношу зачислили в армию – гвардии сержантом. Но уже спустя 11 лет с воинской службой покончено. Начинается гражданская карьера.
В 1789 году наш герой – советник Архангельской уголовной палаты. На следующий год – обер-провиантмейстер Провиантского штата. Спустя еще три года – помощник начальника Олонецких горных заводов и начальник Александровского пушечного завода.
Именно в этой должности он совершает если и не подвиг, то, во всяком случае, вполне резонансный поступок.
В августе 1800 года припустил проливной дождь. Он продолжался трое суток, а западный ветер способствовал подъему воды в заводской плотине. Дело могло обернуться катастрофическим наводнением, завод мог быть начисто смыт.
Александр Маркович принимает решение: срочно рыть водоотводный канал. Завод был остановлен, всех вывели на земельные работы. По колено, а кто и по пояс в воде, спешно вырыли водоотводный канал. Работы продолжались около сорока часов. Завод спасли, прибывшие спустя несколько дней эксперты подтвердили, что если б не находчивость начальника, завод не избежал бы гибели.
А ведь Александр Маркович помимо всего прочего, был поисковиком. Именно он руководил тамошними поисковыми работами, отыскивал новые жилы. А под конец службы составил Описание Олонецких горных заводов. Этот труд был оценен Берг-коллегией отдельно – благодарностью в 5000 рублей. И без того отнюдь не бедный человек сделался еще богаче.
Далее – очередные повышения по службе. Начальник Олонецких горных заводов, а затем и управляющий Санкт-Петербургским монетным двором. Именно по его настоянию один из столичных заводов в 1807 году переориентировали на производство ружей, если бы не это, победить в войне с Наполеоном было бы значительно сложнее.
И что же, россияне знали его как высокомудрого чиновника и управителя, спасителя Отечества и человеческий бриллиант редкой огранки? Ничего подобного. Александр Маркович писал, и это затмевало остальное.
Стоит ли ездить верхом на барбосе?
Кроме самого горнозаводчика, никто не признавал в нем литератора. Но разве это важно? Главное – сам процесс. Сидеть с утренним кофе не за свежим номером «Московских ведомостей», а за бумагой, пером и чернильницей. Делать мечтательный взгляд. Ощущать себя причастным к касте волшебников, творящих искусство.
А миры, создаваемые Полторацким, были и впрямь удивительными. Более того, они ошеломляли. В частности, в одном из эпизодов заботливый супруг посылает слугу к своей жене с таким предупреждением: «Барин приказал кланяться, приказал сказать, приказал доложить, не извольте, дискать, без него на барбосе верхом садиться; он, дискать, хоть и смирная собака, однако, дискать, шуток не любит и верно-де вас укусит».
Хватило все-таки ума подписываться псевдонимом. Но и псевдоним был выбран, мягко скажем, странный – Дормедон Васильевич Прутиков. Да и что в России псевдоним? И так всем было все известно.
Названия литературных опытов тоже были довольно странными: «Кузины», «1-ое апреля», «Фехтование», «Экипажи», «Приличие», «Обед». Апофеозом сделались «Провинциальные бредни и записки Дормедона Васильевича Прутикова», вышедшие в 1836 году в двух частях в приложении к «Московскому телеграфу».
При этом, пребывая за чернильницей с песочницей (в то время текст, чтобы быстрее высох, присыпали сверху мелким песком), Полторацкий оставался прагматичным управляющим. И, не долго размышляя, нанял переписчика, как бы сегодня сказали, рерайтера.
Им оказался молодой и нуждавшийся критик Виссарион Григорьевич Белинский. С утра до вечера он переписывал художества Прутикова-Полторацкого. Сам Белинский называл эту работу – «мыть белье литературное».
В жизнь «неистового Виссариона» неожиданно вошел комфорт. Иван Лажечников писал: «Вскоре он водворен в аристократическом доме, пользуется не только чистым, даже ароматическим воздухом, имеет прислугу, которая летает по его мановению, имеет хороший стол, отличные вина, слушает музыку разных европейских знаменитостей (одна дочь его превосходительства – музыкантша), располагает огромной библиотекой, будто собственной, одним словом, катается как сыр в масле».
Увы, все кончилось довольно быстро. Лажечников писал: «Но вскоре заходят тучи над этой блаженной жизнью. Оказывается, что за нее надо подчас жертвовать своими убеждениями, собственною рукой писать им приговоры, действовать против совести. И вот в одно прекрасное утро Белинский исчезает из дома, начиненного, всеми житейскими благами, исчезает с своим добром, завязанным в носовой платок, и с сокровищем, которое он носит в груди своей.
Его превосходительству оставлена записка с извинением нижеподписавшегося покорного слуги, что он не сроден к должности домашнего секретаря… Голова его высоко поднята, глаза его смело смотрят в небо».
Кстати, именно Лажечников пристроил своего коллегу к этой должности.
«Клоп, проехавшийся по русской литературе»
Одновременно с «Провинциальными бреднями…» в доме Полторацких существовала и настоящая литература. Старший сын Александра Марковича, тоже Александр, офицер и участник войны 1812 года, шапочно приятельствовал с самим Пушкиным.
Именно он познакомил Александра Сергеевича со своей двоюродной сестрой Анной Керн. Познакомить-то познакомил, но, несмотря на очевидную увлеченность поэта Анной Петровной, всячески мешал их tet-a-tet. За это Пушкин на него страшно обиделся и, как утверждают многие исследователи, вывел бездельника и прожигателя жизни Полторацкого-младшего в образе Евгения Онегина.
Это отчасти подтверждается фамилией «Онегин» – Петрозаводск, тогдашняя столица Олонецкой губернии, как известно, стоит на Онежском озере.
Вхож в семейство Полторацких был и Иван Андреевич Крылов, и многие другие литераторы. Но одно не мешало другому. Александр Маркович продолжал, не взирая на насмешки современников, тянуть свою писательскую лямку.
Впрочем, насмешки эти были больше добродушные, ведь Полторацкий-старший, по большому счету, был милейшим человеком. Просто к этому образу прибавилась репутация чудака.
Надо сказать, прибавилась довольно органично. Да и не то чтобы прибавилась, просто усилилась. Чудачествовал он на протяжении всей своей жизни. Чего стоят одни только имена его детей, он называл их и, притом, хронологически, в честь великих князей, сыновей Павла Первого: Александр, Константин и Михаил.
А Белинский поступил по-свински. Сначала помогал своему щедрому работодателю готовить «Провинциальные бредни…» к печати, а затем выступил с разгромной статьей. Он устроил книге Полторацкого (а отчасти, получается, что и своей) подробнейший разбор, а в конце припечатал моралью: «Да, почтеннейший старец, Дормедон Васильевич, вы сражаетесь с тенью, с призраком, вы целитесь не туда, куда надо, вы не понимаете истинных недугов человека и человеческого общества, вы не знаете этого великого правила, что «нравственность в природе вещей», а не в скучных поучениях и тупоумных остротах».
Конечно, от таких нападок репутация Белинского не стала лучше (тем более, что почти все русское образованное общество знало о редакторских услугах критика), а, может быть, и пострадала. Правда, сам Лажечников высказался одобрительно, но глуповато: «Прутиков заслужил теперь свою фамилию: вы его порядочно отделали (прутом), как мальчишку». Но он во всей этой истории имел свой интерес.
Виссариона, по большому счету, подняли на щит лишь при советской власти, а до этого он вовсе не был нравственным ориентиром и кумиром всей мыслящей России. Василий Васильевич Розанов вообще утверждал, что Белинский – «клоп, проехавшийся по русской литературе».
А к Полторацкому как относились с доброй теплотой, так и продолжили. В России всегда любили чудаков.
