В 17 лет будущий епископ Максим (1885–1931), а тогда Михаил Жижиленко, студент медицинского московского института, женился по сильной любви на своей однокурснице. Молодая женщина вскоре забеременела, но оказалось, что выносить ребенка по состоянию здоровья она не сможет. Врачи, стремясь сохранить жизнь матери, предложили прервать беременность. Супруги отказались, надеялись на чудо… Чудо не произошло.
Бедная женщина, не дожив до родов, скончалась, когда гостила у своих родителей в Ейске. Михаилу в это время в Москве делали операцию по удалению аппендицита, и он был так плох, что родные побоялись сказать ему о страшном. Когда он узнал о смерти жены и ребенка, пришел в такое отчаяние, что не мог ни учиться, ни с кем-либо общаться. Его брак продлился полгода.
Из тяжелого состояния Михаилу помогла выйти покойная мать.
Любимый святой матери
Мама во сне просила сына молиться святому целителю Пантелеимону. Еще при жизни она подолгу молилась святому, прося о своих детях – а их в семье было девять! И молилась не только о здоровье. Она не забывала, что святой Пантелеимон не просто целитель, но великомученик, то есть душу свою положивший ради Христа. Кто же, как ни он, научит быть верным Богу?
Очевидно, что святой слышал молитвы матери. Как позже вспоминал Михаил, утром он проснулся словно исцеленным и первым делом пошел в часовню святого Пантелеимона в Москве – молился, чтобы тот помог ему понять, как жить дальше. Купив в часовне небольшой образ святого, он всегда носил его с собой как материнское благословение.
Любимый святой мамы не просто помог Михаилу воскреснуть: жизнь Михаила оказалась очень похожа на жизнь самого святого Пантелеимона. Он, никому не отказывая, лечил телесные и душевные болезни, утешал людей и смерть принял как мученик.
Психиатр-монах-священник в одном лице
Михаил одним из лучших окончил медицинский университет. Первое время работал психиатром в Сокольниках, а в начале Первой мировой войны (1914) военным врачом общей практики. Заразился от пленных австрийцев тифом. Как врачу ему было ясно, что надежды почти нет, но после горячей молитвы он внезапно идет на поправку. И дает обещание: если выживет, посвятит свою жизнь Богу и людям.
Обещание принимается – в 1920-м он впервые арестован и сослан на Север. После ссылки назначен главврачом Таганской тюрьмы, где работает до 1928 года. Тюрьма во времена смены социального строя переполнена заключенными; о маломальских условиях нет и речи. И на воле-то от небывалых перемен в жизни, голода, арестов и страха люди сходят с ума, а в тюрьме самым крепким дай Бог сохранить голову и душу. И психиатр Жижиленко лечит, ходатайствует, утешает. Здесь и прозвали его за глаза ангелом-хранителем.
Здесь, в тюрьме, Михаил Жижиленко принимает монашеский постриг с именем Максима Исповедника и священство – по совету и благословению своего друга, патриарха Тихона, которого он лечил и с которым был очень близок.
Теперь к отцу Максиму идут не только на прием, но и на исповедь – а исповедники тут серьезные, не интеллигенты какие с грехами высокоумия, в основном – уголовный элемент; политических больше сажают в Бутырку.
До заключенных доходит информация о том, что врач-священник спит на досках, ест лишь то, что дают в тюрьме, а свою зарплату тратит на помощь узникам. Может, еще потому и каялись.
Интересно, что почти в то время, как Михаил принимает постриг и священство, его родной брат, известный русский ученый, профессор уголовного права Петроградского университета Александр Александрович Жижиленко выступает защитником на процессе Вениамина, митрополита Петроградского, священномученика Русской церкви, обвиненного в контрреволюции.
Друг-патриарх
Владыка Максим еще мирянином познакомился с патриархом Тихоном. Отношения были самые доверительные, притом что была и разность между ними. По воспоминаниям владыки Максима, патриарх Тихон в самом начале гражданской войны был настроен более оптимистично, надеясь, что народ одумается, не пойдет за новой властью, а главное – не станет богоборствовать.
Владыка Максим держался более пессимистического, даже апокалиптического взгляда, опасаясь, что мир просто рушится. В одной из бесед патриарх Тихон высказал владыке (тогда еще просто доктору) свои мучительные сомнения в пользе дальнейших уступок советской власти. Делая эти уступки, он все более с ужасом убеждался, что предел «политическим» требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви.
Незадолго до своей кончины в 1925 году патриарх говорил, что, по-видимому, единственным выходом для Русской церкви сохранить свою верность Христу будет в ближайшем будущем – уход в катакомбы. Поэтому патриарх Тихон благословил профессору Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае, если в ближайшем будущем высшая церковная иерархия уступит советской власти духовную свободу Церкви, – стать епископом.
Заключенный с «секретным» пакетом
Владыка Максим Серпуховский выступил против декларации митрополита Сергия (Страгородского), считая ее слишком лояльной к советской власти. Вместе с другими несогласными с этим документом священниками и мирянами он подал в декабре 1927 года заявление на имя митрополита Сергия: «Вы поставили Церковь в зависимость от гражданской власти и лишили ее внутренней свободы и самостоятельности».
В 1929 году владыку арестовывают. На многочисленных допросах он держался уверенно и спокойно. Приговор – три года Соловецкого концлагеря.
«В конце октября 1929 г., в 4-е отделение СЛОН с одним из этапов новых заключенных прибыл новый врач. Комендант лагеря привел его в 10-ю роту, где помещались работники санитарной части, ввел в камеру врачей и представил: вот вам новый врач, профессор, доктор медицины, Михаил Александрович Жижиленко. Мы, заключенные врачи санитарной части лагеря, подошли к новому товарищу и представились, – так писал в воспоминаниях профессор медицины И. М. Андреев.
– Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой седой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами. Ему, казалось, было под 60 лет, тогда как на самом деле, как мы потом узнали, было 44 года.
Еще до прибытия доктора Жижиленко нам сообщили друзья из канцелярии санитарной части, что новоприбывший – человек не простой, а заключенный с особым «секретным» на него пакетом, находящийся под особым надзором и, что, может быть, он даже не будет допущен к работе врача, а будет переведен в особую роту т. н. «запретников», которые весь срок заключения должны провести на общих физических работах. Причиной «особого» положения доктора Жижиленко было его тайное епископство.
Мы все сказали новоприбывшему, что нам известна причина его ареста и заключения в Соловки, и подошли под благословение. Взгляд врача-епископа сосредоточился, седые брови еще более насупились, и он медленно и торжественно благословил нас. Голубые же глаза его стали еще добрее».
Врач-епископ был назначен заведующим одним из тифозных бараков и подчинен более младшим врачам, имевшим административную власть. Однако вскоре обнаружилось, что «врач Жижиленко» может разъяснить любой запутанный случай. Все начальники лагеря, крупные коммунисты-чекисты стали обращаться к нему за медицинской помощью для себя и своих семей.
Мастер и на Соловках мастер
С конца 1929 г. в Соловках началась эпидемия сыпного тифа, быстро принявшая грандиозные размеры: из 18 000 заключенных острова к концу января 1930 г. оказалось 5000 заболевших. Смертность доходила до 20–30%. И только в отделении, которым заведовал доктор Жижиленко, она не превышала 8–10%.
Как вспоминал доктор И. М. Андреев, «Каждого вновь поступающего больного врач-епископ исследовал очень подробно, и первая запись в истории болезни всегда бывала многостраничной.
Кроме основного диагноза главного заболевания доктор Жижиленко всегда писал диагнозы всех сопутствующих заболеваний и давал подробное заключение о состоянии всех органов. Его диагнозы всегда были точны и безошибочны, что подтверждалось на вскрытии трупов умерших: никогда никаких расхождений его клинических диагнозов с диагнозами патологоанатомическими не наблюдалось.
Лекарственные назначения большей частью были немногочисленны (исходя из тощего прейскуранта концлагеря. – Авт.), но часто к основным медикаментам присоединялись какие-нибудь дополнительные, роль которых не всегда была ясна даже врачам. В тяжелых и, с медицинской точки зрения, безнадежных случаях он иногда назначал очень сложное лечение, которое строго требовал неуклонно выполнять, несмотря на то, что и лекарства надо было давать круглые сутки каждый час.
Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающему за несколько минут до смерти.
Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно, он молился. Меньше чем через год мы, все его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и настоящий молитвенник».
Маленькая, в ладонь величиной, плащаница…
В личном общении врач-епископ, по воспоминаниям коллег, был очень сдержан, суховат, временами даже суров, замкнут, молчалив, чрезвычайно неразговорчив. О себе не любил сообщать ничего. Темы бесед всегда касались или больных, или (в кругу очень близких ему духовно лиц) – положения Церкви.
«Несмотря на чрезвычайные строгости режима Соловецкого лагеря, рискуя быть запытанными и расстрелянными, владыки Виктор, Иларион, Нектарий и Максим не только часто служили в тайных катакомбных богослужениях в лесах острова, но и совершили тайные хиротонии нескольких новых епископов. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ воистину тайных епископов», – вспоминал доктор Андреев.
Иногда храмом служила внутренность ящика для сушки рыбы.
«На полу, на стенах – еловые ветки. Теплятся несколько свечей. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной, плащаница утопает в зелени веток. Молящихся человек десять. Позднее пришли еще четыре-пять, из них – два монаха. Началось богослужение. Шепотом. Казалось, что тел у нас не было, а были одни уши. Ничто не развлекало и не мешало молиться.
Светлая заутреня была назначена в нашей камере врачей. К 12 часам ночи, под разными срочными предлогами по медицинской части, без всяких письменных разрешений, собрались все, человек около пятнадцати. После заутрени и обедни сели разговляться. На столе куличи, пасха, крашеные яйца, закуски, вино (жидкие дрожжи с клюквенным экстрактом и сахаром).
Застав нас, четырех врачей во главе с вл. Максимом при последнем своем обходе в четыре часа утра не спящими, комендант сказал: «Что, врачи, не спите?» и тотчас добавил: «Ночь-то какая… и спать не хочется». И ушел. «Господи Иисусе Христе, благодарим Тебя за чудо Твоей милости и силы», – проникновенно произнес владыка Максим, выражая наши общие чувства.
Нежное розовое соловецкое пасхальное утро играющим от радости солнцем встречало монастырь-концлагерь, превращая его в невидимый град Китеж. Много лет прошло с тех пор, а благоухание об этом пасхальном утре незабываемо», – писал доктор Андреев.
А вот меня расстреляют
Доктор Андреев: «5/18 июля 1930 г., в день преп. Сергия Радонежского, наши друзья из канцелярии санитарной части сообщили мне, что я буду ночью арестован и отправлен со специальным конвоем в Ленинград по «новому делу». Предупрежденный, я попрощался с друзьями и, не ложась спать, стал ожидать ареста. Заслышав в два часа ночи шум, я поклонился до земли вл. Максиму (который тоже не спал) и попросил благословить меня и помолиться о том, чтобы Господь послал мне силы для перенесения грядущих страданий, может быть – пыток и смерти.
Владыка встал с постели, вытянулся во весь свой богатырский рост (мне показалось, что он вырос и стал огромным), медленно благословил меня, трижды облобызал и проникновенно сказал: «Много будет у вас скорбей и тяжких испытаний, но жизнь ваша сохранится и в конце концов вы выйдете на свободу. А вот меня через несколько месяцев тоже арестуют и … расстреляют. Молитесь и вы за меня, и за живого, и, особенно, после смерти…»
Предсказания вл. Максима сбылись точно: в декабре 1930 г. он был арестован, отвезен в Москву в Бутырскую тюрьму, привлекаясь в качестве обвиняемого по делу «нелегальной черносотенно-клерикальной и церковно-монархической организации Истинное Православие».
Ни допросами, ни пытками следователям ОГПУ не удалось добиться от обвиняемых требуемых показаний и владыка, вместе с еще тремя обвиняемыми иеромонахами, был приговорен к высшей мере наказания. 4 июня 1931 года в Москве епископа Максима расстреляли».
Епископа-мученика Максима (Жижиленко) реабилитировали лишь в 1991 году. 11 марта 2020 года решением Священного Синода Русской Православной Церкви имя святого врача-епископа включено в Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской.
При подготовке статьи были использованы следующие материалы:
- Андреев И. М. Епископ Максим Серпуховский (Жижиленко) в Соловецком концентрационном лагере // Православный Путь. 1951. – С. 61–70.
- За веру Христову: Духовенство, монашествующие и миряне Русской Православной Церкви, репрессированные в Северном крае (1918–1951). Биографический справочник / Сост.: С. В. Суворова. Архангельск, 2006. – 688 с. – С. 309.
- Епископ Максим Серпуховской (Жижиленко) в Соловецком концентрационном лагере // Воспоминания соловецких узников: 1925–1930. [Т. 3]. 1925–1930 / отв. ред. иерей В. Умнягин. — Соловки: Издание Соловецкого монастыря, 2015. – 560 с.
- Резникова И. Православие на Соловках: Материалы по истории Соловецкого лагеря. – СПб., 1994. (Исторические сборники. 2). – С. 161.
- Сикорская Л. Е. «Тайный» епископ Серпуховский Максим (Жижиленко): сподвижники его и сострадальцы: жизнеописание и документы. – М.: Братонеж, 2014. – 639 с.
- Шкаровский М. В. Судьбы иосифлянских пастырей. – СПб., 2006. – С. 207–235.
