Алфавит: история Луи Брайля

В три года он потерял зрение по недосмотру, по нелепой случайности, в двадцать шесть заболел туберкулезом; умер, измученный болезнью, в сорок три, не дожив одного года до официального признания своего алфавита, дела всей своей жизни. И в то же время это история о человеке, прошедшем свой путь с максимальным достоинством и максимальной пользой, не растративши впустую ни капли Божьего дара, и с честью принявшем свой жребий.

Пользуясь современной риторикой, привычной нашей повседневности лексикой борьбы и победы, какую мы используем, когда говорим о болезни или несчастье, мы должны были бы (или могли бы) написать, что Луи Брайль бросил болезни и судьбе вызов, боролся с недугом, жил полно, так, как если бы его недостатка и не было вовсе. Но что-то мне подсказывает, что человек, каждое письмо к друзьям заканчивающий фразой: «Жизнь моя в Господних ладонях», не оперировал такого рода категориями.

Брайль дитя своего века, он ведь не знал, что человек обязательно должен быть счастлив. Ему об этом с детства не рассказали. Хотя, нужно заметить, что «честно бороться с судьбой» и «с честью принять свой жребий» – вещи не столь противоположные друг другу, как может показаться с первого взгляда.

Все это слова, уже совершенно запутавшие нас. Это ведь мы, считающие, что любое испытание – только помеха на пути к обязательному благополучию; воспитанные своей эпохой «облегченной жизни» (которая, к слову сказать, на наших глазах сейчас проваливается в темноту), привыкли прикрываться «хорошими», правильными словами.

Вот, скажем, знаете, как назывался один из самых крепких и полезных журналов для незрячих, издававшийся в России с 1886-ого года по декабрь 1917-го? «Русский слепец». На современный слух название оглушительно нетактичное. В нем слова как будто еще до политкорректного грехопадения, еще не научились стыдиться себя. Они обозначают только то, что обозначают, без дополнительных смыслов.

А нынче конкурс для слабовидящих и незрячих детей скорее будет назван, скажем, «Яркий мир». Или «Радуга». В этих названиях и корректность, и привычный для современного облегченца «хорошенький» смысл несмотря на болезнь, мир детей яркий, потому что они живут полной жизнью, болезнь преодолевают, учатся жить «мимо нее» – разве нет?

Между «Русским слепцом» и «Ярким миром» лежит целая эпоха заигрывания со словом и с роком. Но путь преодоления все равно один, какими словами его ни определяй. Жить, отгоняя от себя смертную тоску, не растрачивать силы души на уныние, жалеть других больше, чем жалеешь себя. Ничего другого и придумать-то не получается. И история Луи Брайля может быть очень даже полезной – как пример. Потому что он именно так и жил.

Дар

Тут нужно сказать, что Луи Брайль никогда не был одинок. Внутри себя он постоянно чувствовал «чудо Божьего присутствия» так он определял свой дар; что же касается его внешнего окружения, то начнем вот с чего: у него были очень хорошие родители.

Если бы не потеря зрения, Брайль, возможно, стал бы выдающимся математиком – так принято считать, это обычная версия, принимаемая его биографами – потому что его алфавит задуман и исполнен с точностью и изяществом великолепной математической задачи.

Что же касается его родителей – они нашли в себе достаточный запас души, чтобы любить его деятельной любовью. Родился Луи в 1809-ом году, недалеко от Парижа, но в маленьком городке. Уездном, ежели по-российски. Отец его, Симон Брайль, был ремесленником, шорником, изготавливал конскую упряжь.

Семья не была богатой, но считалась достаточной, ведущей «достойную жизнь». Много силы, нужно сказать, в этом определении «достойной жизни», из которой, в общем, и рос всякий европейский средний класс; В.В. Розанов, который много труда положил на размышления, откуда берется достоинство «простого человека», считал, что прежде всего оно начинается с чистой воскресной рубашки.

Так или иначе, к тому времени, когда родился Луи, семья располагала большим количеством примет «достойной жизни», чем воскресные рубашки, был и благополучный дом, и благотворительность, и досуг. Три составные части достоинства: порядок, излишек, досуг. Но, разумеется, был и ежедневный труд – отец брал мальчика с собой в мастерскую, и именно там, во вполне младенческих летах, в три года, Луи выколол себе глаз шорным шилом. На второй глаз перекинулось воспаление, вызванное раной, и мальчик ослеп.

Маленький Луи был желанным и жданным ребенком – первый мальчик после трех дочерей, и отец очень любил его. И после того, как Луи поправился и окреп после болезни, Симон Брайль начал учить сына (сначала по наитию) всему тому, что может потребоваться в жизни.

Он боялся, что мальчика может постигнуть судьба попрошайки, папертного сидельца, или слепого музыканта на ярмарке – обыкновенная судьба незрячего человека в то время. Симон взялся укреплять мальчика физически – водил на многочасовые прогулки. Учил его в лесу и в поле на ощупь и по запаху определять растения и различать птиц по голосам. Много читал ему вслух. Наконец, обойными гвоздями выбил на деревянной доске выпуклые буквы – весь алфавит – и принялся учить читать.

Возможно, с этой обойной доски и начался брайлевский алфавит. Как тень идеи. Гвоздь с выпуклой шляпкой, вбиваемый в доску. Рельеф, отверстие и выпуклость. Впрочем, в то время уже существовал рельефно-линейный алфавит Гаюи для слепых – построенный именно что на идее упростить начертание обыкновенной латинской буквы и сделать ее выпуклой. Не уверена, впрочем, что Симон Брайль знал о разработках Гаюи. А писать Луи учился, складывая буквы из палочек.

Одновременно Луи приучали к ручной работе – к тому, что может прокормить его в будущем. Приспособили плести бахрому для упряжи и шить домашние туфли. Пригласили учителя музыки, и тот выучил мальчика основам игры на скрипке. Местный священник, настоятель церкви Святого Пьера аббат Палу обучил Луи началам богословия.

Что, казалось бы, еще? Но тут выяснилось вот какое обстоятельство: мальчик оказывался во всяком деле слишком способным учеником. И когда отец отвел его в обыкновенную школу (событие беспрецедентное для того времени), Луи стал в школе для «обычных» детей первым учеником. Уж очень память оказалась хорошая. И быстрота соображения тоже.

И тогда родители, заручившись рекомендациями аббата Палу, отвезли Луи в Парижский институт для слепых. Луи Брайль был зачислен институтским адептом в январе 1819-го года, в возрасте десяти лет, и с тех пор вся жизнь Брайля была связана с институтом. Он его закончил, в нем преподавал, в его стенах создал свой алфавит.

Институт

Если в какой либо стране и суждено было появиться идеальному алфавиту для слепых, то этой страной не могла не стать Франция, которая к началу девятнадцатого века была наиболее «продвинутой» в деле призрения незрячих.

Отчего так получилось? Трудно сказать: возможно, оттого, что деятельность даже одного энтузиаста может значительно изменить нравственный ланшафт общества.

И во Франции такой энтузиаст нашелся – Валентин Гаюи, основатель Парижского института для слепых. Но некоторые исследователи считают, что причина особого отношения к слепоте была заложена раньше, когда один из самых удивительных королей всех времен и народов, Людовик IX Святой, который приглашал нищих и калек за стол во время королевских трапез, и следил, что бы им подавали те же блюда, что и ему самому; тот самый Людовик IX, который сам возглавил седьмой крестовый поход и чудом вырвался из плена – вот именно он, когда вернулся из Сирии, основал приют для слепых воинов крестоносцев.

То было в 1260-ом году, приют этот оказался одним из самых первых в мире, и в нем жили триста рыцарей, ослепленных неверными. Возможно, вот этот ореол рыцарственной, героической причины слепоты, который долго витал над приютом даже после того, как он с годами превратился просто в место призрения незрячих, помог делу.

Но этот ореол совершенно не влиял на общую печальную судьбу слепого человека в конце, скажем, века восемнадцатого. Если семья отказывалась поддержать незрячего, он неизбежно оказывался на паперти или на ярмарке.

В бедных семьях даже и наличие родных не спасало слепца от общей участи – напротив того, он становился заложником родственной жадности. Валентин Гаюи, который в 1774-ом году решил доказать, что незрячие дети поддаются обучению и нуждаются в нем, нашел на паперти своего первого ученика, подростка Франсуа Лезюера, и был вынужден выплачивать его родителям сумму, равную той, какую ребенок ежедневно выручал попрошайничеством.

Без даже беглого рассказа о Гаюи не составишь правильного впечатления о судьбе Луи Брайля и, главное, судьбе брайлевского алфавита. Валентин Гаюи был необыкновенно талантливым организатором. И человеком жалостливым, с горячим сочувственным характером, не переносящим чужого унижения. Все вместе привело к исключительным результатам.

Считается, что жизнь Гаюи (и жизнь многих и многих французских незрячих) изменила парижская пасхальная ярмарка 1771-ого года. Гаюи, на тот момент парижский студент, склонный к филантропии, волонтерствующий время от времени в школе для глухонемых, основанной аббатом Де Лепе, зашел в один из ярмарочных павильонов, и был пронзен бесстыдным зрелищем.

В павильоне «издевались над людьми и над музыкой»: ради создания комического эффекта на слепых напяливали огромные картонные очки, а играть они должны были на сломанных или специально расстроенных инструментах, извлекая из них чудовищные звуки («свинский рев»). Публика смеялась.

Валентин Гаюи взялся за дело. Уже в 1774-ом году у него появился первый ученик, тот самый Франсуа Лезюер, и Гаюи учил его читать, используя свой рельефно-линейный алфавит обыкновенные, если вы помните, буквы, упрощенно написанные и выпукло выбитые на картоне.

Одновременно он пытался получить от благотворителей деньги на школу для слепых детей, но до поры тщетно. И тогда Гаюи понял, что должен возвратиться «со своим слепым на ярмарку», но ярмарку высокого тона – он принялся демонстрировать успехи своего ученика (Франсуа научился читать, что для того времени оказалось чуть ли не аттракционом) в светских гостиных.

Дамский щебет о «необыкновенных успехах нашего маленького слепого» дошел (таков и был план) до Версаля. Гаюи пригласили ко дворцу продемонстрировать успехи подопечного; Людовик XVI и Мария Антуанетта были восхищены, энтузиасту назначили пенсию.

В 1784-ом он открыл первое учебное заведение для незрячих, «Ателье трудящихся слепых», и сформулировал первый принцип своей школы: «Необходимо дать возможность всем слепым учиться, избавив их от тяжкого и опасного бремени праздности, способствующей усвоению худых привычек и даже пороков». В конце 1786 года высочайшим указом ателье получило статус Королевского института для слепых, со ста двадцатью стипендиями для учащихся.

В институте детей учили читать посредством гаюевского алфавита, на слух давали академические дисциплины, обучали ремеслам и музыке. Даже в тяжелый послереволюционный период институт устоял. Только стал называться Первым национальным, или просто Парижским институтом для слепых. И вот в это заведение, основанное великолепным энтузиастом, привезли в 1819-ом году Луи Брайля.

Шесть точек

Брайль стал в институте «самым успевающим студентом со дня его основания». И своего рода любимцем учителей – что не помещало преподавателям института противиться впоследствии внедрению и распространению его алфавита. Но то позже. А пока Брайль был гордостью. Выучил на слух латинский, древнегреческий, итальянский, испанский и английский языки. В четырнадцать лет был назначен руководителем институтских мастерских. Научился играть на пианино и органе, и в шестнадцать получил оплачиваемое место органиста в церкви Сен-Николя де Шан. В девятнадцать был принят на должность учителя-репетитора; преподавал географию, алгебру и музыку. Был признанным музыкантом, давал концерты.

В пятнадцать придумал свой алфавит, а в 1829-ом издал брошюру «Способ написания слов, музыки и песнопения с помощью точек», в которой были зафиксированы главные принципы рельефно-точечной письменности. В дальнейшем он совершенствовал систему, но не затрагивал основных принципов.

Что подтолкнуло к изобретению? Все имеющиеся способы чтения для слепых были основаны на рельефном начертании латинского алфавита; наиболее из них используемый, метод Гаюи, был бы всем хорош, если бы не оказался столь медленным и трудоемким: «Слепому ребенку столько времени нужно было потратить, чтобы прочесть предложение, что, дойдя до конца, он нередко забывал, о чем говорилось в начале». Кроме того, чрезвычайно дорогостоящим делом было печатание такого рода книг – в Парижском институте, который сам занимался изданием книг по методу Гаюи, было всего четырнадцать драгоценных фолиантов с выпуклыми буквами.

Луи Брайль хотел добиться быстрочтения, но даже у него мало что получалось.

В 1821-ом году, когда ему было двенадцать, он познакомился с 12-точечным методом капитана Барбье (и, собственно говоря, с самим капитаном Барбье), который для военных нужд (шпионских и солдатских) придумал «письмо в темноте». А именно способ шифровки секретных военных донесений, каковые, как предполагалось, можно было написать и прочесть в полной тьме, в окопе, в засаде – не выдавая огнем своего присутствия.

«Ночное письмо» основывалось на точках, проколах (что Брайлю показалось удачной находкой), но сама по себе система не была продумана. Код из двенадцати точек (два ряда по шесть) не был удобен для осязания, и делал запись неоправданно длинной: так можно было передать координаты противника, но масштабный текст не запишешь. Кроме того, метод Барбье был фонетическим, основанным на таблице из 36 звуков и звукосочетаний французского языка, что исключало саму идею правописания.

В общем, Брайль создал свой алфавит, и удобства его изобретения зиждились, как считается, на математическом расчете и знании большого количество языков.

Его шеститочечная система проста, как просто все, что нельзя изменить, потому что не имеет смысла менять, как своего рода «идеальная вещь»: «Простейшая комбинация, составленная всего лишь из трех пар легко осязаемых точек, расположенных вытянутым четырехугольником, позволяет создавать при перемещении точек 63 знака, и изобразить все буквы алфавита, знаки препинания, цифры, математические символы и нотные знаки».

Шесть точек легко покрываются подушечкой одного пальца, и узнаются, угадываются мгновенно – при одном касании. Это дает возможность беглого чтения (при известном опыте, конечно) – ведь и зрячий человек начинает бегло читать только тогда, когда как бы на лету угадывает читаемое слово.

Голубиная простота алфавита Брайля сразу понравилась ученикам и тем преподавателям института, которые сами были незрячи. Они обеспечили изобретению горячую и многолетнюю фанатскую поддержку.

А весь основной преподавательский корпус, все зрячие педагоги оказались против. Для них естественна была мысль, что все, что «хорошо видящему, хорошо и для не видящего» – слепому надо просто как следует постараться. Для того, что бы признать удобство алфавита Брайля, тифлопедагоги должны были сами сначала выучить новый алфавит, то есть для них рушилось все умственное устройство, весь мессианский пафос их труда: не слепые должны были учиться у зрячего, а зрячие у слепого. Непорядок.

Дальнейшая жизнь Луи Брайля – это работа в институте (до конца, до самой смерти), любовь и признание учеников, болезнь, совершенствование своего алфавита, и борьба за то, что он (алфавит) был признан.

Официально во Франции «система рельефно-точечной письменности для слепых по методу Брайля» была признана в 1853-ем году, через год после смерти Луи Брайля от туберкулеза.

В 1870-ом году, на Парижском международном конгрессе слепых система Брайля была принята как основа обучения и книгопечатания для слепых во всех странах мира.

Вечная надежда

Собственно, это вся история Луи Брайля. Остается только добавить, что Брайль был по-настоящему добрым человеком и жалел своих учеников безусловно больше, чем самого себя. Хотя в письмах к друзьям горько жаловался на безнадежность своей болезни. «Надежда» было часто употребляемым им словом.

У него было большое знакомство и обширная переписка; зрячим друзьям от писал письма обыкновенным способом, разборчиво и ясно, используя только линейку для выравнивая строк.

Финансово поддерживал недостаточных студентов, и откладывал из своего жалованья деньги на помощь нуждающимся. После его смерти друзья нашли в его вещах коробку с надписью: «Сжечь, не открывая». Естественно, тотчас открыли. В коробке лежали сотни долговых расписок – от всех тех, кому Брайль одалживал деньги. Там были и расписки любознательных душеприказчиков. Молча сожгли бумаги.

А в одном из последних своих писем Луи Брайль написал: «Господу было угодно, чтобы перед моими глазами всегда стояло ослепляющее великолепие вечной надежды».