«Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:
– Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время… Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот…
Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль. Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника. Казалось, что сейчас же за стеной тесного кабинетика, забитого книгами, начинается весенний, таинственный спутанный лес. Город по-вечернему глухо шумел, пахло сиренью.
– Что сделаешь, что сделаешь, – конфузливо забормотал священник. (Он всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми.) – Воля Божья.
– Может, кончится все это когда-нибудь? Дальше-то лучше будет? – неизвестно у кого спросил Турбин.
Священник шевельнулся в кресле.
– Тяжкое, тяжкое время, что говорить, – пробормотал он, – но унывать-то не следует…
Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой цветной закладкой.
– Уныния допускать нельзя, – конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. – Большой грех – уныние… Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, – он говорил все увереннее. – Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше все богословские…
Он приподнял книгу так, чтобы последний свет из окна упал на страницу, и прочитал:
– «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь». (Михаил Булгаков, «Белая гвардия»)
Даже среди больших любителей булгаковских текстов не каждый знает, что этот эпизодический персонаж его потрясающего романа, отец Александр из храма Николы Доброго, отпевавший мать Турбиных и так смущенно и ласково говоривший с Алексеем, существовал на самом деле. Он действительно был настоятелем храма Николы Доброго, прихожанами которого были члены семьи Булгаковых, и звали его Александром Александровичем Глаголевым.
Он венчал Михаила Афанасьевича с его первой женой Татьяной Лаппа (и даже, вроде бы, уговорил благословить этот брак мать Михаила Афанасьевича, а спустя годы ее отпевал).
Отец Александр
Александр Александрович происходил из семьи священника Тульской губернии. К слову, батюшки с этой фамилией (совершенно семинарской) служили в сельских храмах Тульской губернии с середины XIX века, а предки их – тоже духовного звания – известны с середины XVIII. Позже Глаголевы появились при храмах Орловщины, в Тарусе (где одна из ветвей породнилась с семьей Марины Цветаевой), в Москве, Харькове, Киеве…
Киевскую ветвь как раз и образовал Александр Александрович, поступив после Тульской духовной семинарии в Киевскую духовную академию, где после и остался – сначала доцентом по кафедре древнееврейского языка и библейской археологии, потом профессором по второй кафедре Священного Писания Ветхого Завета.
Среди своих коллег он пользовался таким авторитетом, что в 1907 году на первых в истории академии выборах его избрали ректором, но Синод этого решения не утвердил. По одной из версий, потому, что в прежней должности Александр Александрович кому-то что-то разрешил, чего разрешать не следовало, по другой – потому, что по мнению Синода, на этой должности мог быть только человек монашеского звания.
Александр Александрович постриг не принимал и был счастливо женат на Зинаиде Петровне Слесаревской, дочери заведующего библиотекой той же духовной академии. В этом браке они родили и вырастили троих детей – Алексея, Сергея и Варвару.
Александр Глаголев был человеком невероятной учености и эрудиции, на протяжении всей жизни изучал иностранные языки, и выучил целых 18. Участвовал в научном издании славянской Библии, Православной богословской энциклопедии, «Толковой Библии» под редакцией Лопухина.
В 1903 году Глаголев-старший был рукоположен во иерея, был назначен настоятелем храма Николы Доброго на Подоле и оставался им все самые тяжелые (и последние) для храма годы.
Заступник
Впрочем, непростыми они были для всей страны. В 1904–1905 году российская армия и флот потерпели поражение в войне с Японией – страной, о которой до этого мало кто и знал. В обществе назрела потребность в реформах, пора было менять жизнь, адаптировать законы и государственное устройство к изменившемуся народу, но государь медлил. В этой атмосфере крепли революционные силы от умеренных сторонников конституции до крайне радикальных сторонников террора. Разочарование, неудовлетворенность, тревога наполняли людей, воздух Империи гудел, как наэлектризованный.
Люди искали выход своему напряжению. И как часто бывает, находили его в том, чтобы отыграться на спешно выбранных виноватых.
А таких «во всем виноватых» в Киеве хватало.
Еще за 100 с лишним лет до этого был снят запрет на поселение в городе евреев, и к началу ХХ века здесь сформировалась одна из крупнейших еврейских общин Российской империи – 50 тысяч человек, почти 13 процентов всего населения. Инородцы! Иноверцы! Ату их!
В Киеве начались еврейские погромы.
Громили богатые магазины и мелочные лавки, избивали, калечили, насиловали. Убивали. Мало кто решался в этой ситуации противостоять яростной толпе, распаленной жаждой крови. Отец Александр решался.
В один из самых страшных таких дней в ноябре 1905 года, когда толпа с топорами, ножами, камнями текла по улицам к еврейским лавкам, прямо навстречу им вышли отец Александр и его друг и соратник священник Михаил Едлинский. С крестами и хоругвями, в окружении небольшого числа единомышленников они смогли остановить движение толпы. Увещевали. Убеждали. В какой-то момент казалось, что их сметут, но толпа дрогнула. Кто-то снял шапку. Затем другой. Головы опускались. И мало-помалу, люди, уже заряженные на уничтожение других людей, начали расходиться. В этом районе Киева погром не состоялся.
В тот день в Киеве были убиты более 100 евреев. И число это могло быть намного больше.
Отец Александр словом и делом призывал к терпимости и мирному сосуществованию православных и иудеев. Во-первых, как богослов. В 1909 году вышла его работа «Ветхий Завет и его непреходящее значение в христианской церкви», где он резко критиковал антисемитов, пытавшихся дискредитировать Ветхий Завет. Во-вторых, как священник, как христианин – да просто как человек. Когда люди нуждались в помощи, он давал ее, не делая различий между русскими, украинцами и евреями, помогая деньгами, едой, пастырским наставлением, пуская под собственный кров.
В 1913 году в Киеве разразилось знаменитое «дело Бейлиса». Служащего кирпичного завода Менахема Мендла Бейлиса обвинили в совершении ритуального убийства православного подростка Андрея Ющинского. Друзья Андрея показали, что, когда они в тот день вместе разгуливали по заводской территории, на них накричал какой-то мужчина с черной бородой. Крикуном и оказался Бейлис, недовольный тем, что дети шатаются по территории предприятия. Этих показаний оказалось достаточно, чтобы обвинить его в убийстве с целью использовать кровь «христианского младенца» для изготовления мацы. Заскорузлая ненависть значительной части общества к инородцам, дремучее невежество и легковерие сделали возможным это громкое судебное разбирательство.
Отец Александр выступил на этом процессе экспертом. Он рассматривал ситуацию с точки зрения богословия. И сумел доказать, что закон Моисея прямо запрещает проливать человеческую кровь и употреблять ее в пищу, а, следовательно, никаких иудейских ритуалов с кровью в маце существовать не может. Менахем Бейлис был признан невиновным – в том числе, и благодаря усилиям отца Александра.
Особый свет
В своих воспоминаниях священник Сергей Сидоров написал об Александре Глаголеве: «Его лицо озарял особый свет. Он как бы ушел в радость молитвы и мира. Я не разглядел сразу черт его лица, но эта радость тихого мира сразу привлекла меня к нему. Священник подходил к ликам святых и просил у них молитвы. Он, кланяясь ликам, как бы брал у них благословение. Я никогда и ни у кого не видел такого яркого восприятия иного мира, как у него».
С раннего детства дети Глаголева видели, как к отцу бесконечно приходят нуждающиеся. Постоянно кто-то жил в их доме – кто-то, кому некуда больше было пойти. Постоянно деньги, время, силы тратил отец Александр на помощь людям, не делая различий ни в национальности, ни в религии. Он не просто откликался на просьбы. По разным свидетельствам, он удивительно слышал, чувствовал боль других людей – физическую и душевную. И умел с ней бороться: нередко от беседы с ним и даже от одного взгляда люди укреплялись духом.
Его внучка Магдалина Алексеевна, в замужестве Пальян, впоследствии вспоминала:
«К дедушке в церковь стекалось множество народа из разных районов города, а также приезжих из других мест. Своим умом, чистотой сердца, любовью ко всем, дедушка привлекал к себе самых различных людей. Многие потом шли к нему домой, невзирая на тесноту помещения и неудобный подход к жилищу. В основном приходили за утешениями, за духовной и материальной помощью. Старожилы Киева, прихожане храма Святого Николая Доброго – Зинаида Дмитриевна Янковская, Евгения Климентьевна Федорова и другие – вспоминали, как он утешал страждущих, молился за больных и поддерживал павших духом».
В этой атмосфере деятельного милосердия, соучастия и помощи дети и внуки отца Александра воспитывались с младенчества, с этим вырастали, это словно само собой становилось их собственным образом жизни.
Несущие крест
После революции и Гражданской войны в 1924 году Киевская духовная академия, где преподавал отец Александр, была закрыта. Он продолжил преподавать на богословско-пастырских курсах. В конце 1930-х власти выгнали его с семьей из дома, и отец Александр с супругой, уже перешагнувшие седьмой десяток, ютились под лестницей колокольни «на сундуке», выгородив там что-то вроде комнатки. Зинаида Петровна готовила на керосинке прямо на ступеньках лестницы. Ни он, ни она не роптали.
В 1931 году отца Александра арестовали, обвинив в принадлежности к «Истинно-православной церкви», и полгода он оставался в Лукьяновской тюрьме. Однако за недостатком улик его все-таки выпустили.
В следующем году по обвинению в контрреволюционной деятельности арестовали и его старшего сына Алексея. И тоже отпустили всего через неделю – это были еще сравнительно вегетарианские годы.
Гонениям подвергалось духовенство по всей стране. Священников поражали в правах, лишали работы, а с ней и куска хлеба, выгоняли из домов. Сажали. К середине 1930-х годов 80 процентов украинских храмов были закрыты. Очередь дошла и до Николы Доброго.
Этот прекрасный храм, появившийся на Подоле еще в XVI (а по некоторым данным и в XI) веке, неоднократно перестраивался, много веков принимая верующих. Выстоял даже в страшном подольском пожаре 1811 года. Но в 1934 году он был закрыт. А в 1935 или 1936 году – разрушен.
По некоторым воспоминаниям, это событие совпало с похоронами Зинаиды Петровны. Сброшенный с купола храма крест – железный, тяжелый – поднял Алексей Глаголев. Поднял и унес домой, чтобы хранить долгие годы. Худой интеллигентный человек в очках, несущий по киевским улицам огромный тяжелый крест, несмотря летящие в спину угрозы, – чем не символ?
20 октября 1937 года отца Александра Глаголева вновь арестовали, обвинив в принадлежности к «фашистской организации церковников». Он вновь оказался в Лукьяновской тюрьме. Как впоследствии показал его сокамерник, отца Александра допрашивали 18 раз, заставляя часами стоять с запрокинутой головой.
Его сын Алексей ночами ходил на Лукьяновское кладбище. Известно было, что туда свозили трупы заключенных, сваливая их в темноте в общие ямы. До боли в глазах сын вглядывался в едва различимые черты тел, летящих в могилу, надеясь узнать отца. Не узнал.
Когда и как именно закончился земной путь отца Александра, тоже узнать не удалось. Кому-то говорили, что он отправлен по этапу, другим – что следствие продолжается. У одного из его друзей посылки для него принимали до 1941 года. Но через некоторое время семье выдали справку, согласно которой, его не стало всего через месяц после ареста, 25 ноября 1937 года. По официальной версии, он умер «от уремии и сердечной недостаточности» – болезней, которыми никогда не страдал. Когда спустя много лет потомки смогли получить доступ к его делу, оно оказалось пустым, в нем не было даже протоколов доноса.
Погребение отца Александра было проведено заочно. А когда появилась возможность, семья установила на Лукьяновском кладбище, там, где остались безымянные братские могилы, в память отца Александра крест с аналоем и надписью из Евангелия: «Блаженны изгнани правды ради».
Путь к служению
Как когда-то Турбины, молодые Глаголевы должны были жить дальше. Но как?…
Старший, Алексей, или как его звали в семье Лёсик, с раннего детства играл, изображая церковные службы, и мечтал стать священником – как его отец, дед, и многие предыдущие поколения Глаголевых.
Он с отличием отучился в гимназии и успел окончить Киевскую духовную академию. В 1926 году женился на Татьяне Павловне Булашевич, рано осиротевшей дочери сахарозаводчика – девушке сильной, деятельной, составлявшей странный, но милый контраст бесконечно мягкому и кроткому мужу. Тогда же, в двадцатые, у них родились Николай и Магдалина.
Но стать священником в советском Киеве тех лет было практически невозможно. Алексей работал, где придется – заливал бетон, сторожил ночами детский садик, взвешивал сырье на фруктоварочном заводе. Уже взрослым человеком и отцом двух детей окончил физико-математический факультет Киевского педагогического института, и так успешно, что ему предлагали остаться и заняться наукой. Не остался.
Он продолжал надеяться принять сан. К концу 1930-х в Украине на свободе оставалось всего четверо епископов, некому было провести обряд рукоположения. Перед самой войной с целью принять сан Алексей тайно отправился в Грузию к грузинскому каталикосу Каллистрату. Денег не было, и чтобы оплатить эту поездку, пришлось продать многотомную «Жизнь животных» Брэма. Каталикос отказал, сказал, что на Украине скоро будут собственные епископы.
И когда война уже началась, и немцы оккупировали Украину, Алексей смог пробраться в Кременец к епископу Вениамину. Там и состоялось его рукоположение. Вернувшись в Киев, он начал служение в Покровской церкви.
Бабий Яр
Уже в сентябре 1941 года немецкие войска вошли в Киев. Надо понимать, что в Советском Союзе в самом начале войны удивительно мало знали о жестокости фашистов. Дело в том, что до самого 22 июня Германия официально не считалась потенциальным противником СССР. Как известно, между государствами был заключен пакт о ненападении, сопровождавшийся дополнительным секретным протоколом, по которому часть Европы отходила Германии, часть – Советскому Союзу. Страны активно торговали друг с другом, и еще в 1940 году шли переговоры о присоединении СССР к пакту стран «оси», в которую входили Германия, Италия, Япония и другие. По этим причинам в Советском Союзе мало писали и говорили о том, что на самом деле творят фашисты на оккупированных территориях, и в частности, как поступают с еврейским населением.
Поэтому, когда по распоряжению коменданта города генерал-майора Курта Эберхарда всех евреев Киева обязали явиться в Бабий Яр, люди представления не имели, что их ждет.
Объявления, расклеенные 28 сентября на киевских улицах, требовали, чтобы все еврейское население города прибыло назавтра в 8 часов утра на перекресток улиц Мельниковой и Дегтяревской. В объявлении указывалось, что с собой необходимо иметь документы, ценные вещи, теплую одежду. А недалеко от места сбора располагалась Лукьяновская железнодорожная станция. Так что большинство были уверены, что их намерены вывезти из города.
Одной из тех, кому в тот день предстояло явиться в Бабий Яр, была Изабелла Наумовна Миркина с дочкой Ирой, невестка свояченицы отца Алексея, Марии Егорычевой. Она рискнула не пойти к месту сбора, спрятавшись в доме свекрови. В тот день в Бабьем Яре были расстреляны не менее 34 тысяч евреев, преимущественно женщин, детей и стариков (мужчины были на фронте).
Расстрелы продолжались. Продолжались поиски уцелевших евреев по всему городу и расстрелы тех, кто их укрывал. Что было делать трем женщинам – пожилой, молодой, маленькой? Нужно было что-то придумать, вывезти Миркиных из Киева. Егорычева бросилась к отцу Алексею и его супруге Татьяне.
Матушка Татьяна
Оба они уже были известны как продолжатели традиций отца Александра, заступники и помощники всякому обездоленному. И Татьяна со своей неукротимой энергией неоднократно выручала из беды всех, кто в этом нуждался, без оглядки на национальность и вероисповедание. Когда в начале тридцатых во время свирепого голода город наводнили беженцы, она кормила их, снабжала деньгами, когда собственные деньги кончались, не гнушалась идти на поклон к торговкам, выпрашивая продукты для голодающих. Подбирала беспризорных осиротевших детей, приводила в дом, кормила, отмывала, пристраивала в приюты.
Чтобы спасти Миркиных, Татьяна Глаголева отдала собственный паспорт. По удачному стечению обстоятельств до этого квартиру Глаголевых затопило, печать в паспорте была размыта. Татьяна аккуратно отделила собственную фотографию и вклеила фото Изабеллы.
Позже Алексей Глаголев писал об этом:
«Моя жена чуть не поплатилась жизнью за свой отчаянный поступок. Ходившие по квартирам с целью реквизиции гестаповцы потребовали у нее паспорт и, когда его не оказалось, заявили, что отведут жену мою в гестапо как подозрительную личность. А уж из гестапо редко кто возвращался домой. Едва-едва удалось их упросить оставить жену в покое, удостоверив свидетельскими показаниями ее личность».
С этим паспортом Изабелла выехала за город в село. Но быстро вернулась – в сельской местности каждый новый человек был как на ладони. И тогда Глаголевы поселили ее у себя, выдав за родственницу.
Вскоре Мария Егорычева попросила за другую знакомую семью: Дмитрия Пасечного, его жену Полину и ее мать Евгению Шевелеву, скрывавшихся с самого начала оккупации. Чтобы легализовать их, отцу Алексею пришлось подделать церковные метрики на старых бланках, а после укрыть их в старом домике при церкви. Еще одну семью – крещеных евреев Николая и Людмилу Гермайзе и сына Юрия – спасти не удалось, хотя Глаголевы приложили к этому немало усилий.
Отец Алексей
Множество людей отец Алексей спас от вывоза на работы в Германию, выдав им справки, что они – певчие, пономари и сторожа Покровской церкви. Он не просто оформил поддельные бумаги – ему приходилось лично являться в гестапо, чтобы подтвердить подлинность документов. Это было не просто свидетельство. Глаголеву пришлось выдержать не один допрос, он неоднократно бывал жестоко избит. Несколько раз едва не поплатился за свои дела жизнью – как тогда, когда отпел расстрелянных немцами (об этом случае рассказывает его внук Артем Пальян). Это никак не меняло отца Алексея: уже на собственном примере зная, на что способны оккупанты, он отказывался, например, служить молебен в честь дня рождения Гитлера. Как когда-то кроткий и конфузливый отец Александр противостоял разъяренной толпе погромщиков, так теперь его кроткий и конфузливый сын противостоял чудовищной злой силе, покорявшей и уничтожавшей целые народы.
Каким-то чудом (и отец Алексей знал, каким) он снова и снова выживал и спасался. И продолжал делать то, что считал нужным. Летом 1943 года он оставался в доме при церкви, хотя этот район по распоряжению немецких властей следовало покинуть. Продолжал проводить службы. Продолжал укрывать прятавшихся. Продолжал спасать всех, кого мог спасти.
Уже перед самым освобождением Киева их схватили: отец Алексей с сыном Николаем были направлены в концлагерь. Но, к счастью, смогли бежать. Алексея Александровича жестоко избили, последствия этих избиений остались с ним до конца жизни и потребовали семи (!) полостных операций.
Фашистская оккупация Киева продлилась 778 дней. За это время отец Алексей, матушка Татьяна и их дети спасли немало человеческих жизней.
После войны
После войны в СССР вновь разрешили церковные богослужения. Покровский храм передали православной общине. В 1950-е годы на церковные средства начался ремонт церкви, и отец Алексей приложил немало усилий, чтобы вернуть старинному зданию достойный вид. В 1957 году, не дожидаясь окончания ремонта, он отслужил в храме первую службу. Прихожане радовались, ликовали, но в 1960 году, едва были сняты строительные леса, власти немедленно отобрали восстановленный храм, чтобы устроить там очередной склад.
Отец Алексей отслужил в храме последнюю службу. По свидетельству участников той службы, многие присутствующие плакали навзрыд. Батюшка попросил не таить в сердце зла на притеснителей, сказав: «Участь их будет плачевна, мы же с Господом нашим Иисусом Христом победим и это зло».
Алексей Глаголев так и не сделал карьеры. Он служил в разных храмах, заменял заболевших священников. Его без конца куда-то перемещали, затыкали им дыры, не давая сформировать свой приход, а он не роптал.
В начале 1972 года он последний раз вышел из своей квартиры рука об руку с женой Татьяной – она провожала его в больницу на очередную операцию. В больнице он и умер. В Татьянин день его отпели в храме Покрова Пресвятой Богородицы на Соломенке, где он служил в последние годы и куда пришло немало народу, чтобы проводить любимого священника в последний путь.
В 1992 году институт Яд Вашем в Иерусалиме присвоил православному священнику Алексею Глаголеву, Татьяне Глаголевой, их дочери Магдалине, а позднее и сыну Николаю почетное звание Праведников мира. Это звание присваивается представителям других народов, спасших евреев.
В 2019 году Священный Синод Украинской Православной Церкви прославил в лике местночтимых святых Киевской епархии священномученика Александра Глаголева и внес его в список Собора святых Киевской духовной академии.
