Анна (имя изменено по просьбе героини. – Прим. ред.) – красивая, высокая, выше меня чуть не на голову, выглядит респектабельной дамой, смотрит задумчиво, начинает говорить… Говорит таким будто усталым голосом, но охотно. Мне не пришлось ее уговаривать дать интервью, она сама захотела поделиться своим опытом, надеясь, что этот опыт может кому-то помочь.
Мы сидим в кафе в центре Петербурга, вокруг нас люди, но нас не слышат, каждый занят своими разговорами, да и кофе-машина шумит… Мы с Анной не боимся никого шокировать. Это то, что называется «спрятаться в толпе».
У Анны психиатрическое заболевание, в молодые годы она часто лежала в соответсвующих больницах. Сегодня много говорят о методах советской и постсоветской психиатрии, с помощью которых больного человека больше калечат, чем лечат, о жутких условиях, в которых содержатся люди, попавшие в стационары. Анна об этом говорит не так уж много, но сама по себе ее биография – наглядная иллюстрация того, как человек с расстройством психики выживает вопреки системе.
– Первый раз я попала в психиатрическую больницу в 14 лет, – начинает она. – У меня была анорексия. Этому предшествовали проблемы в семье, проблемы в отношениях с родителями. Родители принимали мало участия в моей жизни, в основном бабушка с дедушкой меня воспитывали. Тогда я пролежала приблизительно две недели в больнице имени Скворцова-Степанова.
Сначала мне удалось оттуда выбраться. Когда я туда попала, было, конечно, очень жестко, меня это переломало. То окружение, в котором я оказалась, и вообще как это все получилось.
А попала я туда обманным путем, мама сказала мне, что мы поедем на консультацию, приезжаем, и тут меня начинают переодевать, я не понимаю, что происходит, а потом за мной закрывают дверь. И так я увидела жизнь женского психиатрического отделения, тогда еще детского и подросткового.
Но я успешно обманула врачей, придумала историю, что прикидывалась с определенной целью. Меня выпустили. Но когда пришла домой, то у меня полились слезы, такое расслабление наступило. И я не знала, что меня еще не совсем выписали из больницы. Я расплакалась сильно-сильно.
Мама решила вызвать скорую, чтоб мне вкололи феназепам. А потом, спустя несколько дней, надо было ехать в больницу и показываться врачу. Врач узнал об инциденте со скорой, после чего меня уже закрыли плотно на месяц. Меня признали больной и начали лечить.
Потом была выписка. Таблетки меня очень затормозили, я была реально отупевшая, учиться уже не могла, так как к тому же много пропустила. Ко мне на дом приходили преподаватели, я смотрел в книгу, а видела фигу.
Помню, дедушка за меня делал конспекты по истории, хотя раньше для меня это не составляло никакого труда. Я не то чтобы не хотела учиться, но мозг работал очень плохо. Так что в школу я уже не вернулась, так и училась на дому. И на выпускном чувствовала себя как неродная, многие ребята от меня отвернулись.
Хотя у меня остались две-три подруги, а еще учительница литературы навещала меня в больнице. Через какое-то время я перестала пить таблетки, прописанные мне психиатрами.
Система
Рассказы Анны – больше, чем просто воспоминания, ведь система психиатрической помощи, появившаяся в нашей стране в советское время, нынче мало изменилась. Одна из особенностей этой системы – предпочтение именно медикаментозного воздействия на психически больного человека. То есть назначение пациенту препаратов – это для многих врачей не вынужденная мера, а норма, обыденность.
И не смущает этих людей, что перечисленные в справочной литературе побочные эффекты от некоторых препаратов куда страшнее, чем то, от чего они якобы помогают.
А еще в психиатрический больницах назначают препараты в качестве наказания.
– Конечно, у меня были проблемы. Но я сейчас считаю, что можно было обойтись без стационара, можно было пойти другими путями, – продолжает Анна. – Вообще, кажется, мне больше нужна была психологическая помощь. Ведь тому, что со мной произошло, предшествовали разные тяжелые ситуации в моей жизни: проблемы в отношениях с родителями, смерть собаки, которую я очень любила.
Сейчас я общаюсь с психологом, очень хорошим специалистом, когда мне становится очень тяжело, она мне помогает. А тогда ничего подобного у меня не было. Психиатры могут только назначить медикаментозное лечение, да и то не всегда правильное.
Жизнь после «психушки»
Даже в кампании, направленной на реформу психоневрологических интернатов, нет-нет да и всплывает такой мотив: «Ну, что вы, там далеко не все – психи».
Но если бы население ПНИ состояло только из «психов», разве не нужно было бы эту систему менять?
Факт есть факт: «психи», то есть люди с биполярным расстройством, шизофренией и т.д. пока не вызывают столь массового сочувствия, как люди с расстройствами аутистического спектра, с синдромом Дауна. «Психов» принято бояться, любой «псих» многим условно «нормальным» кажется потенциально буйным.
Да и сама по себе душевная болезнь вызывает страх, этот страх иррационален. Человек выходит из больницы и чувствует отчуждение, нередко его начинают сторониться даже близкие.
– Пребывание в «психушке» ломает мировосприятие в любом возрасте, – рассказывает Анна. – Уже после первого пребывания в больнице для меня наступила совсем другая жизнь: я ощущала стену между собой и остальными людьми, ощущала, что никто меня не может понять.
Знаете эти анекдоты про «психушки»? Меня очень коробило, когда я их слышала. И было очень непросто воспрять духом, что-то во мне надломилось.
Раньше я была очень целеустремленной, а после больницы все мои занятия пошли так, шаляй-валяй, стали зависеть от колебаний моего настроения, я не могла собраться, взять себя в руки, то есть это все на моем характере отразилось.
Второе мое попадание в больницу произошло, когда мне было 18 лет. Предшествовало этому то, что я хотела поступать в медицинское училище, но не знала программу, и надо было быстро подготовиться. Я не поспала одну ночь, читая и готовясь, вторую, потом третью, четвертую… около недели я вообще не спала.
После этого произошло у меня помешательство. Поместили меня в больницу имени Кащенко. Там уже было легче, но тоже были моменты сложные. После этого болезнь начала прогрессировать, и дальше я часто оказывалась в больнице, бывало, что два раза в год туда попадала.
Сначала мне ставили диагноз «маниакально-депрессивный психоз», то, что теперь называется биполярным расстройством. Через какое-то время мне изменили диагноз на шизофрению.
Я была очень потерянная. У меня были подружки, скорее, просто приятельницы. Я вела праздный образ жизни. Единственный проблеск случился, когда мне предложили работать моделью, но сначала надо было пройти обучение. Причем меня брали бесплатно, хотя другие платили за это обучение деньги.
Но разные стрессы привели к тому, что я решила: «Наплевать! Уйду оттуда…» То есть несерьезно отнеслась к обучению. А мои снимки как раз хотели послать Карлу Лагерфельду. То есть у меня могло бы быть будущее в этой области.
Было еще увлечение алкоголем, с которым я справилась.
Мне стало сложно адаптироваться к обычной жизни, найти себя. Меня окружали в основном такие же люди, как и я.
Люди, которые не связаны с психиатрическими больницами, надолго в моей жизни не задерживались. А вот такие люди, как я, притягивались.
Мне легче было общаться с такими, как я, мне казалось, что если они пережили то, что пережила я, то есть побывали в «психушках», то они лучше меня поймут. Праздный образ жизни – это разъезды по гостям. Личная жизнь тоже не клеилась, я была интересной внешне, но не складывались ни с кем отношения. Отстраненность у меня сохранялась лет до 30.
Пенсию по инвалидности мне дали уже в 20 лет. Но хотелось работать, работы не хватало. Но устроиться не получалось. Во-первых, график. Я принимала таблетки, после приема которых очень тяжело проснуться. Я спала до 3-4 часов дня. Какой при таком режиме может быть график?
Месяц или два я проработала на почте. Но ушла, не потому, что не справлялась с обязанностями, а из-за того, что этот график был для меня тяжелым, тяжело было рано вставать из-за таблеток, из-за них же тяжело было ходить и разносить пенсию по этажам. Я снова попала в больницу… С 18 до 28 лет я регулярно лежала там.
В 28 лет я пошла работать натурщицей в Академию художеств. Там я задержалась на более долгий период времени. Мне это нравилось, на Васильевский остров я ездила с удовольствием. Там график можно было подобрать более удобный.
Потом я вышла замуж, ненадолго, за такого же, как я, человека с психиатрическим диагнозом, но долго с ним прожить не смогла, потому что он страдал еще и алкоголизмом, я не выдержала.
Клуб «Феникс» – единственный в пятимиллионном городе
В Санкт-Петербурге существует только одна общественная организация, помогающая людям с психиатрическими диагнозами войти в обычную жизнь – это клуб социальной реабилитации «Феникс», созданный в феврале 2000 года под эгидой Санкт-Петербургской ассоциации психиатров.
При этом в городе проживают около тридцати тысяч инвалидов с хроническими психическими заболеваниями. «Феникс» – это сообщество больных и их близких, это некое пространство не только для общения, но и для обучения новым навыкам, в том числе и профессиональным и творческим.
Эта единственная на весь город организация то и дело оказывается на грани закрытия из-за проблем с финансированием. Держится она в первую очередь на энтузиазме ее членов, в том числе и тех, кто стоял у ее истоков еще в конце 1990-х.
– В клуб «Феникс» меня привела психолог, которая много значит в моей жизни, которая мне помогает, – вспоминает Анна. – Она тоже работала какое-то время в этой организации, помогала родителям людей с психическими заболеваниями.
Когда я пришла в «Феникс», то увидела и знакомых. Мне там понравилась, я стала там появляться, хотя сейчас у меня не так много свободного времени, чтобы приходить регулярно. И мне не очень интересно просто прийти и попить чайку, поболтать, я хочу как-то помогать, поддержать чей-то проект, принять участие в каком-то деле.
«Феникс» мне, конечно, помог, помог почувствовать себя нужной. Я чувствую свое предназначение – помогать таким же, как я. Меня здесь сориентировали.
Сначала мне бывало там неловко, ведь туда приходят всякие люди: человек как-то себя поведет, а на мне это отражается, то есть человек невменяемый как-то так себя проявляет, что мне тоже становится плохо. Так что мне приходилось очень дозировано посещать «Феникс». Потом как-то втянулась.
Такие клубы очень нужны. Ребята приходят в клуб и расслабляются, ведь здесь на них не смотрят пренебрежительно. Вот я смогла справиться, научилась коммуницировать с людьми, пошла дальше, то есть не опустилась, стала более уверенной, пропал этот барьер между мной и людьми, исчезла та стена, которую я сама выстроила.
Это происходило постепенно, с течением жизни. Мне просто начали встречаться люди, которые меня понимали, но без диагнозов и опыта лечения в психиатрических больницах. Я не чувствую теперь той пропасти. Очень важно, что теперь я могу общаться не только в клубе.
Сейчас я чувствую, что мое состояние не мешает мне общаться с людьми. Но так происходит не со всеми, у кого есть психические заболевания. Есть люди, которые так и продолжают пребывать в состоянии, когда им кажется, что они «белые вороны».
Смелость
Диагноз как дополнительная ответственность. Об этом говорят еще реже, чем вообще о проблемах людей с «психиатрией». Даже если ты научился жить среди обычных людей и контролировать проявления своей болезни, все-таки остается проблема, нужно ли скрывать факт болезни от новых знакомых, а если не скрывать, то как и когда об этом говорить.
Естественно, речь идет о тех людях, чья болезнь не отражается на их внешности. Здесь у каждого свой опыт, даже если и признать наличие каких-то общих правил. Здесь каждому больному требуется смелость, готовность к тому, что его отвергнут.
– В общении с обычными людьми я открыто говорю о своем диагнозе, но не со всеми, – рассказывает об этой проблеме Анна. – Потенциально важным для меня людям на первых порах, конечно, не буду об этом рассказывать. Но через какое-то время все равно раскрываюсь.
Человеку, с которым близко общаешься, обязательно нужно сказать о своем заболевании, в тайне всю жизнь это не продержишь. Конечно, этим рассказом проверяется, насколько человек тебе близок. И надо уметь принять, если он скажет: «Нет, извини, давай все-таки тогда закончим отношения».
Специфика моей болезни такова, что в периоды, когда я чувствую себя нормально, выгляжу, как обычный человек, без всяких таких «заворотов».
Вдруг я попадаю в больницу, то есть исчезаю. Вот, например, я позировала на кафедре графики и дизайна, начала первую постановку и попала в больницу. Мне звонит преподаватель, мы с ним уже несколько лет работали вместе, спрашивает, приду ли я. Естественно, тут надо говорить правду, тем более, что в такие периоды у меня не так хорошо работает мозг, чтобы я могла придумать что-то менее шокирующее.
Если бы была в нормальном состоянии, я бы просто сказала: «Я в больнице». А тут я выложила, как есть. Но люди отнеслись с пониманием, с сочувствием, пожелали выздоровления, предложили принести какую-то передачу.
По специальности я парикмахер, но никогда по этой специальности не работала. В период между больницами, после 20 лет, я выучилась на парикмахера, но поняла, что это не мое. Потом я стала натурщицей. Сейчас стала пробовать себя в качестве фотомодели.
Как продавец-консультант я весьма успешно работаю с косметикой. Надо сказать, что какие-то связи по работе у меня никогда не рвались из-за моего диагноза.
Дальше
Клуб социальной реабилитации «Феникс» находится в помещении, предоставленном одним из районных психоневрологических диспансеров. Существует он нынче только на пожертвования. Более или менее активно клуб посещают около 150 человек, каждый день приходит человек по 20. Руководитель «Феникса» Ольга Рябова говорит, что такие клубы нужны, как минимум, в каждом районе города.
– Обязательно нужны такие клубы, как «Феникс», – поддерживает идею Анна, – нужны психологи, которые принимали бы людей с психиатрическими проблемами бесплатно, потому что где люди, живущие на пенсию, возьмут деньги на это?
Вот сейчас далеко не все могут обратиться к хорошему психологу. Очень важно больному человеку контактировать и с врачом-психиатром, чтобы врач не просто выписывал таблетки, а как-то более глубоко входил в проблему. Такого врача очень сложно найти.
О нас, о наших проблемах, конечно, надо больше говорить.
Хотелось бы, чтобы было больше фильмов об этом, художественных и документальных, чтобы проходило больше каких-то конференций, в которых участвовали бы в том числе и сами люди с психическими заболеваниями, чтобы это влияло на их статус в обществе, чтобы общество видело проблему.
Нужна государственная система помощи. Пока что государственные структуры от того же клуба «Феникс» отбрыкиваются. Ольга Ильинична Рябова ведь ходила в разные инстанции, к депутатам, обращалась за поддержкой, но ничего из этого не получилось.
Иллюстрации Оксаны Романовой
