Одно дело — любить людей, совсем другое — быть филантропом, писал Гилберт Кит Честертон. Почему слово «филантроп» было для него почти ругательным?
В переводе с греческого «филантропия» буквально означает «любовь к человеку». Как она может быть — в глазах Честертона — порочной? Неужели писатель был против помощи нуждающимся, благотворительности, меценатства? Напротив, проблемы бедных и беззащитных очень волновали его. Однако, будучи чутким к лицемерию, и несправедливости, Честертон считал, что помощь без уважения и любви может обернуться насилием.
Милосердие «сверху вниз»
Как христианин Честертон верил, что человек — образ и подобие Божие, поэтому относиться к любому ближнему, даже нищему и необразованному, нужно с уважением. Но совершенно другое отношение демонстрировали осуждаемые писателем филантропы.
Самым ярким примером такой «благотворительности» можно назвать английские работные дома. Невыносимые условия жизни в них описывал еще Чарльз Диккенс, а унизительность всей системы понимали даже сторонние наблюдатели. «Прежде чем пойти в работный дом, человек должен вытравить в себе self-respect, самоуважение, на котором держится английская культура», — писал публицист Исаак Шкловский, командированный в Лондон редакцией «Русских ведомостей» в 1896 году.
То, что Честертон ненавидел «милосердие сверху вниз», отмечала и его переводчик Наталья Трауберг. «Для него было злом все, что основано на пренебрежении к человеку, — подчеркивала она, — будь то тирания или филантропия. Один из его излюбленных отрицательных персонажей — снисходительный и брезгливый филантроп. Его тревожило, что живую любовь к живым людям подменяют все чаще отвлеченной любовью к человечеству. «Такой любовью, — писал он, — обидишь и кота»».
Филантропия как признак злого человека
Филантропия, по наблюдениям Честертона, часто становилась средством потешить самолюбие, проявить власть:
«Филантропия, насколько я вижу, быстро становится узнаваемым признаком злого человека, — писал он в одной из газетных публикаций 1909 года. — Мы часто насмехались над суеверием и трусостью средневековых баронов, которые думали, что, отдавая земли Церкви, они стирают память о своих набегах или грабежах; но современные капиталисты, кажется, имеют точно такое же представление с тем немаловажным дополнением, что их в случае память о грабежах действительно стирается. <…> Разница в том, что монахи записали в своих книгах и летописях: «Получили триста акров от плохого барона», в то время как современные эксперты и редакторы записывают триста акров и называют его хорошим бароном».
Честертон также обвинял филантропов в фарисействе. «Никто не слышал, чтобы филантроп обходился без бензина, или без пишущей машинки, или без множества слуг. Куда там! Он обойдется без чего-нибудь простого и доступного — без пива, без мяса, без сна, — ибо они напоминают ему, что он только человек», — саркастично отмечал писатель.
Общественное лицемерие
Подобное двуличие не было болезнью отдельных людей — оно пропитывало, по мнению литератора, все английское общество. В эссе «Школа лицемерия» 1910 года Честертон пишет, что «общественное лицемерие» проявляется в отношении к проблеме попрошайничества с одной стороны и организованной благотворительности — с другой.
«Представители наших имущих сословий, безусловно, избавились бы от многих упреков в свой адрес, если бы честно и открыто признали, что не встречались и не разговаривали с теми, кто нуждается, потому что в условиях современной городской цивилизации такие встречи либо крайне затруднены, либо вовсе невозможны, — отмечает писатель. — Но эти люди отказывают нуждающимся в денежной помощи отнюдь не потому, что им трудно оказать такую помощь. <…> Они заявляют с трогательной серьезностью: «Сунуть руку в карман, достать пенни и подать его бедняку может каждый, но мы — филантропы, мы идем домой и начинаем сосредоточенно размышлять над проблемами бедняков, пока не приходим к убеждению, что самый лучший выход для них — отправиться в тюрьму, исправительную колонию, работный дом или психиатрическую лечебницу»».
«Если хоть кто-нибудь возьмет на себя труд поговорить с теми десятью нищими, что постучатся к нему в дверь, он быстро поймет, что же всё-таки труднее — такие разговоры или росчерк пера на благотворительном чеке», — заключает автор.
Любить тех, кого трудно любить
Филантропы были частой мишенью Честертона, когда он писал (в 1911-1912 годах ) для еженедельной газеты «Очевидец», разоблачавшей коррупцию. На страницах этого издания редакция и авторы охотно вступали в полемику с читателями. Один из них, возражавший против критики Честертоном филантропов, говорил, что тот ошибается, предполагая, что все филантропы — социалисты и что все социалисты богаты.
«Я думаю (или, скорее, знаю), что фундаментальная философия социалистов пришла от богатых, — отвечал Честертон. — Проще говоря, это чувство, что мы несем ответственность за бедных как за собак и кошек, а не как за друзей и врагов».
Интересно, что если к филантропии и благотворительности Честертон относился негативно, то милосердие однозначно считал добродетелью:
«Милосердие — парадокс, как смирение и смелость. «Быть милосердным» значит прощать непростительное и любить тех, кого любить очень трудно».
Не правда ли, актуальные слова?
