Великая Отечественная ждет своего Толстого

В 7 лет — арест отца, в 13 — матери, в 19 — фронт, в 20 — немецкий плен. Так начиналась жизнь Дмитрия ЛОМОНОСОВА. После этого государство 20 лет не признавало его участником Великой Отечественной войны. Восстанавливать свои права, устраиваться на работу, получать высшее образование приходилось вопреки системе, в которой бывшие военнопленные считались изгоями, предателями родины. О своей жизни, которая тянет на роман, Дмитрий Борисович рассказывает в Живом журнале. Он едва ли не старейший блоггер в мире — ему уже 85 лет.

Блоггер-ветеран
— Дмитрий Борисович, и среди людей на 10-20 лет моложе вас редко встретишь пользователя интернета. Вы же не только освоили его, но завели страницу в Живом журнале. Чем интересна вам эта молодежная интернет-тусовка?
— Освоить интернет мне было нетрудно. Я много лет занимался автоматизацией проектирования, работал и на первых в стране ЭВМ, и на первых персональных компьютерах. Так что с электронной техникой всегда был на «ты». А что бы я делал сегодня без интернета? Дача есть, но уже нет сил в огороде копаться или что-то строить-мастерить. Без дела же сидеть не привык. В новых рыночных условиях надо было самому искать финансирование для своих проектов, а к этому душа не лежала, не хотелось отвлекаться от любимого дела, и в 1998 году я вышел на пенсию. Но продолжал работать дома, выполнял частные заказы по автоматизации проектирования. А когда появился интернет, стал писать туда, открыл свой сайт. «Тусовка», как вы выразились, в Живом журнале разная, я там не самый старший, одной женщине из Израиля 88 лет. Называет она себя по принятым в ЖЖ правилам Ликушей и пишет прекрасные стихи. Но и с молодыми людьми мне интересно. Я же пишу о войне, о послевоенных годах, а они о том времени очень мало знают. Почему, отдельный разговор. Конечно, все меньше остается участников войны, и далеко не у всех нас есть силы приходить в школы, рассказывать. Раньше, помню, приходил в школу, и оказывалось, что почти у каждого ученика воевали дедушка или бабушка, а у некоторых и родители. Естественно, они знали о войне гораздо больше нынешних школьников, для которых это уже давняя история. Стараюсь через интернет восполнить этот пробел, рассказать молодым людям о войне и об эпохе. Многим это интересно, и я с удовольствием с ними общаюсь, отвечаю на вопросы. У меня есть еще свой сайт. Вообще пишут мне много, и общение получается обширное.

Дмитрий Борисович Ломоносов пишет в Живом Журнале о войне, о послевоенных годах, о том, о чем молодежь очень мало знает

— Когда вы попали на фронт?
— В сентябре 43-го. В феврале освободили Ростов, и выяснилось, что моя тетя, у которой я жил до войны, и вся ее семья погибли во время оккупации. Это подвигло меня пойти в военкомат и отпроситься от брони — я работал тогда на авиационном заводе. Направили меня в минометно-пулеметное училище в Хлебниково, но туда не приняли — слишком слаб физически был я после голодухи в тылу. В итоге попал в кавалерийский полк. О кавалерии в Великую Отечественную войну мало что знают. Однажды на радио меня спросили изумленно: «А разве была во время войны кавалерия?». К концу войны в нашей армии было семь действующих кавалерийских корпусов. Два из них дошли до Эльбы, встретились там с американцами, участвовали в боях вокруг Берлина.

Помните фильмы про гражданскую войну? Конные атаки с шашками наголо! В Великую Отечественную, конечно, кавалерия играла совсем другую роль. На передовой она существовала как пехота — нас и одевали, и вооружали точно так же, как пехотинцев. Но непосредственно кавалерийской задачей были рейды во вражеские тылы. По лесам, по болотам, где ни танки, ни конные повозки не могли пройти, кавалеристы успешно и незаметно двигались верхом и заставали немцев врасплох, громили их штабы. Я участвовал в двух таких рейдах, во время второго, в январе 44-го, был ранен и попал в плен. Несколько лагерей сменил — из Белоруссии перегнали меня в Польшу, потом в Пруссию, оттуда — в Западную Германию. 29 апреля 1945 года нас освободили англичане. Так что воевал я недолго.

— Плен страшнее фронта?
— Да, намного. Причем самое страшное — даже не издевательства и рабский труд, а голод. Пайка, который полагался военнопленным, для нормального существования недостаточно. С моей комплекцией еще можно было продержаться на крайней степени изможденности, а люди крупного сложения быстро погибали. Когда же я окончательно обессилел, меня буквально вернул к жизни итальянский врач Лоренцо Градоли, тоже военнопленный. Много лет я о нем ничего не знал, но буквально на днях получил письмо от женщины из Кельна. Она прочитала в интернете мои воспоминания, в которых я и о Лоренцо рассказываю. Оказывается, эта немка знакома с его сыном. Самого Лоренцо уже нет в живых, но она прислала мне его фронтовую фотографию. Через 64 года у меня появилась фотография человека, спасшего мне жизнь! Я поместил ее в свой ЖЖ.

— Много написано о том, что пленные союзников содержались в гораздо более человеческих условиях.
— Конечно. Паек они получали такой же, как мы, и обычно выкидывали его. Им присылали посылки из дома и из Красного Креста. И не издевались над ними так, как над нами. Потому что находились они под контролем Красного Креста. Как сказал мне один немец, если мы набьем морду англичанину, то в английском плену набьют морду нашему немецкому военнопленному. Немцы своим пленным тоже посылали посылки, они с нашими союзниками обменивались тяжелобольными пленными. Только наше государство бросило своих пленных на произвол судьбы. Я 20 лет участником войны не считался! Вот так — попал в плен во время боевой операции, получив ранение, и не воевал! Только в 1965 году нашли в военно-историческом архиве подтверждение, что я воевал и «пропал без вести», и тогда вписали мне в военный билет, что я участник войны. А о ранении не вписали — справку требовали. Где я мог ее взять? Гораздо позже я смог подтвердить, что был ранен. Но это отдельная история, неинтересная, бюрократическая.

Территория концлагеря Зандбостель

Так выглядели советские военнопленные

От русской зоны лагеря ничего не осталось: все заросло кустарником и уже немолодым лесом. На месте бывших бараков – заросшие травой и бурьяном земляные холмики. На месте бывшего центрального плаца лагеря около сохранившегося здания лагерной кухни построена евангелистская церковь. Рядом с ней бывшие бельгийские узники лагеря установили камень-памятник. Дмитрий Ломоносов выступает с приветствием на торжественном открытии памятника

Из огня в пламя
— Как вам удалось после немецкого плена избежать ГУЛАГа?
— Мог и не избежать. Допрашивали меня, требовали доказательств, что я, находясь в концлагере, ничего не сделал во вред стране. А чем я мог доказать? Я работал на немцев — разгружал вагоны, добывал камень в каменоломнях. Но это же не добровольное участие в войне на стороне врага, а насильственный труд. Хорошо, что капитан СМЕРШа попался симпатичный, отнесся ко мне по-человечески, готов был выслушать и поверить. И другие люди из нашего лагеря, которых он допрашивал, могли подтвердить, что я с немцами не сотрудничал. Я о них тоже соответственно отозвался, надеюсь, что помог им этим. На самом деле не все из немецкого лагеря попадали в советский. По статистике (не знаю, насколько она верна) процентов 10-15. Но и судьбе тех, кто не попал, не позавидуешь. Меня отправили дослуживать, и не в обычную часть, а в стройбат. Это считались войска низшего сорта, туда отправляли либо бывших уголовников, либо таких, как я, военнопленных. Почти все мои бывшие «коллеги» по плену прошли через стройбат. Два года прослужил в Азербайджане, демобилизовался… Ни дома, ни семьи. Остался на той же стройке, где работал солдатом, потом с приятелем уехал к нему на родину в Саратов, стал искать работу, но, узнавая, что я был в плену, меня никуда не брали. Жить на шее у чужих людей я не мог, несколько месяцев голодал, пока случайно не встретил бывшего офицера нашего стройбата — проходил мимо управления строительства газопровода «Саратов-Москва» и увидел его фотографию на доске почета. Он взял меня на работу, с тех пор смог худо-бедно существовать. Перебрался в Подмосковье, в Хотьково, там работал мастером на строительном участке, поступил в Заочный инженерно-строительный институт. Окончил его, правда, только в 40 лет. В 1958 году я женился на студентке мединститута, через год у нас сын родился, разрывался между работой и домом, заниматься не успевал. Хорошо, на заочном отделении к этому относились снисходительно, не исключали. Правда, еще учась в институте, я уже преподавал там. Потом работал в проектном институте, а параллельно консультировал дипломников в родном ВЗИСИ. А в 1984 году перешел в Институт повышения квалификации, где преподавал уже до ухода на пенсию.

— Долго ли вы верили в Сталина, в коммунизм?
— Мама учила меня в детстве, что революция неизбежна. Она была революционеркой — начинала в бунде, восемь лет отсидела в Рижской каторжной тюрьме, потом в ссылке в Красноярском крае. Незадолго до революции перешла к анархистам-коммунистам — были и такие! Во время гражданской войны познакомилась с отцом, который участвовал в подпольной борьбе с колчаковцами. А до этого он воевал в Первую мировую, получил ранение. Его арестовали в 1931 году, когда мне было 7 лет. Больше я отца не видел — в 1939 году он умер от голода и истощения в лагере в Карелии. Мама увезла меня в Москву, в Болшево, но в 1937 году взяли и ее. И вот тогда я, 13-летний, впервые усомнился. Слишком хорошо я знал настроения матери, ее друзей и знакомых, понимал, что никак нельзя их причислить к врагам народа. Мне показалось странным, что власть уничтожает тех, кто ее решительно и самоотверженно поддерживает. Конечно, пытался убедить себя, что еще мал, не все понимаю, но не получалось. Ну а когда в плену государство бросило нас на произвол судьбы, стал сомневаться еще больше. А вот мама верила до конца. После лагеря она жила в ссылке под Новосибирском. В 1947 году, еще во время службы в стройбате, я получил отпуск, друзья по копейке собрали мне на дорогу, и я навестил ее там. Думаю, лучше бы она меня не видела. Приехал нищий, голодный, неустроенный — никаких перспектив. Может быть, это ее и доконало. Через год она умерла. Но при встрече она поразила меня тем, что по-прежнему верила в Сталина и советскую власть. А ведь в царской ссылке она получала 15 рублей в месяц. Ссыльные тогда объединялись в коммуну и могли вполне сносно существовать на эти кормовые (их термин). В советской же ссылке она, естественно, не получала ни копейки.

— Всю ли правду о Великой Отечественной войне мы знаем?
— Есть замечательные, правдивые книги Василя Быкова, Вячеслава Кондратьева, но они только об отдельных эпизодах. Полной картины пока нет. Великая Отечественная война еще ждет своего Толстого. А фильмы о войне я вообще не могу смотреть, они возмущают своей неправдоподобностью. Солдаты бегут в атаку в новеньких гимнастерках, причесанные, аккуратные… Хоть бы проконсультировались режиссеры у ветеранов, посмотрели документальные кадры. Есть исключения. Например, «Проверка на дорогах» — талантливый, правдивый фильм. Но очень много фальши и бездарности.

Считаю, что не сказана правда о маршале Жукове. Его великим полководцем называют. Великие полководцы умели беречь солдат. А он официально насаждал в армии доктрину, что победа должна быть достигнута любой ценой, не считаясь с человеческими потерями. И не считался — безжалостно клал сотни и тысячи людей ради достижения маленького перевеса на небольшом участке. Ржевская операция — это страшно. А переправы, которые он организовывал! Что такое переправа? Людей заставляют плыть под обстрелом. А кто плавать не умел, должен был сам искать, на чем переправляться. Держаться в воде можно за доску, кусок изгороди и т.п. Если же не находили таких «плавсредств», раздевались, укладывали вещи в плащ-палатку и завертывали так, чтобы узел был всегда сверху. Образовывался временно непотопляемый воздушный пузырь, держались за него. Этому учили при подготовке в запасном полку. Каждая переправа — тысячи жертв. И никто об этом не пишет. Ни одной переправе нет памятника! Даже Сталинградской, а там каждый третий катер уходил под воду!

— Говорят, во время войны многие пришли к Богу, перед боем крестились. А крики «За Родину, за Сталина», например, Виктор Астафьев называл одним из советских мифов.
— Конечно, миф. «За Родину, за Сталина!» кричали политруки, и то на собраниях. А в бою кому придет в голову что-то кричать? «Ура!», — короткий инстинктивный крик человека в экстремальной ситуации. Вера же в наше время была в загоне, и если кто-то ходил в церковь, то тайно. Но, очевидно, если человек верит в Бога, убить веру невозможно, и в критической ситуации она себя проявляла. Я не раз видел, как солдаты крестились перед боем или в бою. Сам вырос в семье убежденных атеистов, но уважаю чувства верующих.

— Со своими однополчанами вы говорите о политике, о советской истории?
— Ни в коем случае. Встречаясь, вспоминаем фронт, ушедших друзей, но разговоры о том, был ли прав Сталин, я никогда не завожу. К сожалению, почти все мои однополчане — сталинисты, и тут уж ничего не поделаешь. Это трагедия нашего поколения. Коммунизм, сталинизм — тоже вера, в которой нас воспитали. А от веры очень трудно отказаться, даже если она ложная.

Дмитрий Борисович ЛОМОНОСОВ родился в 1924 году в Красноярске. Отец был арестован в 1931 году, в 1939 году умер в лагере. В 1937 году арестовали мать. 13-летнего Диму взяла в Ростов-на-Дону тетя. Учился в Ростовском авиационном техникуме. С сентября 1943 года на фронте. В январе 1944 года был ранен и попал в плен. Освобожден 29 апреля 1945 года. После войны дослуживал 2 года в стройбате, работал на стройке. В 1964 году окончил Всесоюзный заочный строительный институт. Преподавал, занимался автоматизацией проектирования. На пенсию вышел в 1998 году. Ведет страницу в ЖЖ lomonosov.livejournal.com Женат, имеет сына и дочь.

Беседовал Леонид ВИНОГРАДОВ

См. также: Если бы в душах не сохранилась вера, мы бы не выиграли войну