– Мы едем, едем и никак не приедем в свою психушку, – за много часов в пути Димка повторил эту фразу несчетное количество раз.
Дима вместе с еще одним парнем из ПНИ, где мы волонтерствуем, попросил помочь навестить друзей в том интернате, где раньше жил. Расстояние между двумя учреждениями неблизкое, больше 200 километров, да еще навигатор вздумал над нами поиздеваться. Что по дороге туда, что обратно, он выводил нас то в чисто поле и сообщал, что мы приехали, то выбирал такие пути, что мы бесконечно стояли в пробках.
За окнами нашей машины уже вовсю светила луна, а мы все никак не могли довезти ребят до дома. Хотя какой это дом, если Димка (его имя, как и все остальные в материале изменены) всерьез называет свой интернат психушкой?!
К нам даже скорая отказывается приезжать
Дмитрию уже 27 лет. И он никогда не жил в семье, он – отказник. С самого рождения и до сих пор только и жил в казенных учреждениях: сначала в доме малютки, откуда его перевели в один детский дом, потом в другой. Про свое житье-бытье там вспоминать не любит.
Иногда, правда, прорывается у него что-то из глубины воспоминаний, и он вдруг расскажет, как их наказывали за непослушание. Привязывали к батарее в туалетной комнате.
Или, например, запирали на ночь его, восьмилетнего, в самом настоящем холодильнике. «Где – уточняет Дима, – лежали на столах накрытые простынями мертвяки».
Мне не хочется такое слышать, да и не верится в это особо. Моему возмущенному подобным фактом сознанию легче подумать, что эта придумка одинокого мальчишки, никогда не знавшего семейного тепла и материнской ласки.
Но потом примерно такую же историю я услышу от еще одной выпускницы того самого детдома. И Аню тоже однажды там оставили на целый день, и ей было жутко холодно, поэтому она взяла покрывало, которым был накрыт лежащий на столе мальчик.
«Он же уже мертвый был, ему все равно», – добавила как-то почти равнодушно.
И когда я ее спрошу, не страшно ли ей там было, похвалится: «В крыше дырка была, и оттуда свет прямо на меня попадал, и я знала, что это боженька мне помогает».
Аня не вспомнит, что это было за здание с прохудившейся крышей, хотя ей было тогда почти четырнадцать. Но зато она рассказывает мне эмоционально, что через неделю воспитательницу, которая и заперла ее в этом сарае, (где до поры до времени, неужели, хранили умерших воспитанников детдома?), убило деревом.
Оно упало на автомобиль, в котором та ехала. «И ты представляешь, – округляет глаза Аня, вспоминая об этом больше 20 лет спустя, – в машине ехало четыре человека, а убило только ее».
И у Ани, и у Димы, да собственно у всех проживающих в этом ПНИ, куда мы ходим каждую неделю, – в медкарте диагноз, оспорить который им сами не под силу. В большинстве случаев это умственная отсталость самой различной степени, плюс шизофрения, у кого-то даже олигофрения, о чем нам периодически напоминают сотрудники ПНИ, чтобы мы не забывали, с кем имеем дело.
За годы нашего волонтерства здесь сменилось несколько составов и руководства, и врачей.
Только недавно я узнала о том, что по штату в интернате, оказывается, положено присутствие 8 психиатров и всего двух терапевтов, это на четыреста с лишним человек.
Но пока терапевт в интернате один, не очень-то хотят идти работать в ПНИ врачи. Как признавался один из экс-сотрудников, работа в ПНИ считается карьерным понижением, несмотря на достаточно приличную зарплату.
Наверное, поэтому, чтобы убедить персонал озаботиться об ортопедической обуви для одной из проживающих здесь, пришлось попросить ее показать ноги. В присутствии директора интерната, начмеда и терапевта женщина сняла обувь, в которой ходила и зимой, и летом, и я видела, как взрослым мужчинам, врачам, стало дурно.
Большие пальцы на ногах, распухшие, искривленные, были вывернуты у Елены под углом в 180 градусов. Через две недели сделанные по заказу ботинки уже красовались на ногах женщины, она почти что бегать стала от радости.
А терапевта буквально на днях снова пришлось вызывать для очной ставки. Уже с другими ногами. Завернутыми буквально в целлофан, сквозь который явственно проступали кровавые разводы вокруг ран, похожих на небольшие блюдца.
Что у пожилой женщины с ногами, старшая медсестра сказать затруднялась. Стала оправдываться только, что их подопечных отказываются брать в больницу. Что даже скорая помощь отказывается приезжать по вызову.
– Как услышат наш адрес, так прямо и говорят: а, так это ПНИ, у нас свободных машин нет, – говорил мне на правах анонимности один из медсотрудников.
Закалывали уколами, не давали есть, держали на привязи
Пишу эти строки и сомневаюсь, а не зря ли я это рассказываю? Потому что отношения у волонтеров и сотрудников ПНИ всегда непростые. И во многом зависят от позиции директора. Захочет ли он терпеть общественников, которым до всего есть дело? Если нет, то я еще помню, как всегда были закрыты наглухо те самые металлические ворота, с которых и сегодня начинается вход в интернат.
А если и удавалось зайти внутрь, то далеко не каждый интернатовский этаж был открыт для присутствия волонтеров. Всего-то несколько лет прошло, как они запирались изнутри, и чтобы войти, надо было нажать на кнопку рядом с дверью.
Чаще всего не пускали: дежурная медсестра устраивала фирменный допрос через дверь, а потом отходила прочь, звеня ключами, куда-то вглубь коридора. И ты стоял, бессильный, гадая, что там, за закрытыми дверями происходит.
Сегодня, когда я рассказываю кому-то из друзей, что здесь на этаже, за закрытыми дверями, был самый настоящий карцер, мне почти никто не верит.
– Да ладно, – говорят, – чтобы в двадцать первом веке в социальном учреждении был карцер?! Это ты специально сгущаешь краски!
И я их понимаю. Я бы и сама не поверила, если бы не видела своими глазами эту малюсенькую комнату, в которой едва помещалась одна кровать. И все, больше ничего, никаких столов, шкафов и туалетов. Вместо последнего – ведро без крышки, которое выносили далеко не каждый день.
А наблюдали за провинившимся сквозь маленькое зарешеченное окошечко. И я знаю парня, который провел там, в карцере, несколько месяцев. Его туда поместили, чтобы убедить в необходимости подписания отказной на квартиру, доставшейся ему по наследству.
Закалывали уколами, не давали есть, держали словно зверя на привязи, но он не сдавался. Потому что боялся, что если откажется от квартиры, то ему никогда отсюда не выйти.
Стойкость оловянного солдатика, наверное, спасла ему жизнь. Про эту историю узнали волонтеры, и через большие скандалы, вплоть до того, что их перестали вообще пускать в интернат, удалось добиться освобождения парня. Вообще!
Тогдашнее руководство ПНИ, опасаясь огласки, пошло на попятную: Андрея просто-напросто выписали из интерната. И сейчас он живет самостоятельно, в той самой квартире. Хотя сказать, что живет хорошо, будет большим преувеличением. Он не может обращаться с деньгами так, чтобы их хватало на самое необходимое, не хочет или не умеет готовить, не держится долго на одном рабочем месте. Но он живет, как сам говорит, на свободе, и считает, что лучше умереть, чем вернуться назад, в ПНИ.
У многих людей, проживающих в психоневрологическом интернате, там, на воле, есть недвижимость, им принадлежащая. Но толку от этого почти никакого. Несколько лет назад в юридическом отделе нашего ПНИ оказались достаточно порядочные сотрудники, которые начали изучать дело каждого собственника недвижимости, проживающего в интернате.
И практически сразу же обнаружилось столько нарушений прав собственности, что разбирательствам с квартирными делами проживающих до сих пор нет конца и края.
Например, квартира, принадлежащая Николаю Т., была не один раз продана. Его подпись на первичной сделке была подделана, а один из следующих покупателей умудрился взять под нее ипотеку. И, разумеется, не стал ее выплачивать. В итоге банк, выдавший кредит недобросовестному заемщику, ее арестовал.
Всеобщими усилиями и юротдела, и общественников, через множество судов квартиру удалось вернуть Коле, но пока только как правообладателю, арест до сих пор не снят, и где теперь искать того самого, с ипотекой? Да и надо ли? Пока арест с квартиры не снят, ее нельзя продать, и это в Колиной ситуации хоть какая-то гарантия прав собственника.
Или другая история. Когда у одного из молодых людей умерла мать, которая тоже проживала в этом ПНИ, юристы отправились в их квартиру, чтобы ее опечатать и начать процесс вступления в наследство ее сына.
Ключи, хранившиеся в интернате, к дверям не подошли. Зато изнутри квартиры какая-то женщина пригрозила, что сейчас вызовет полицию. Мол, она сняла эту квартиру на очень долгий срок, а сдал ей ее как раз сотрудник полиции.
На запрос в местное отделение внутренних дел сотрудникам ПНИ ответили отказом. Не увидели в этом деле никакого криминала: мол, сдавалась квартира по поручению ее собственника. Который, хотя и не давал никакого разрешения на ее аренду, но кто ж ему поверит? Он же где живет? В психоневрологическом интернате? А там знаете, кто живет, одни психи, как уверяют нас некоторые СМИ.
Неадекватные квартирные соблазны
Могу с полной ответственностью заявить: за всю практику волонтерства и посещения самых разных ПНИ в качестве журналиста ни разу не возникало ситуации, которая представляла бы угрозу со стороны людей, там проживающих.
Директора некоторых ПНИ любят впечатлить общественников таким образом. И требуют подписать бумагу, в которой предлагается всю ответственность за какие-либо непредвиденные ситуации за время нахождения в интернате взять на себя.
Наоборот, людям, годами находящимися взаперти, так не хватает ласки и внимания, что они в большинстве своем при первой же возможности тянутся обниматься и рассказывать о своих бедах и радостях.
Они очень искренние и добрые, гораздо добрее тех, кому по долгу службы надлежит за ними ухаживать.
Зато физическому нападению со стороны директора одного московского интерната я как-то подверглась.
В присутствии, кстати, его нескольких сотрудников, среди которых был даже начальник службы безопасности. И все как один сделали вид, что это было дружеское объятие.
Общественные проверки в его интернате вскрыли множественные нарушения прав проживающих. А позже СМИ стали известны подробности скандальных квартирных мошенничеств, ставших возможными с разрешения директора.
Ему пришлось уйти с поста директора, правда, по собственному желанию. А в одной из возвращенных по суду квартир теперь живет ее настоящая хозяйка: при самой непосредственной поддержке общественников женщина смогла пройти комиссию на самостоятельное проживание.
– Ровно в тот же день, когда мне исполнилось восемнадцать, меня позвал воспитатель, – рассказывал мне некоторое время назад Алексей, который уже более десяти лет живет в одном из московских ПНИ. – В детском доме мы все жили в комнатах квартирного типа, у меня были друзья, учителя любимые, вещей много.
А тут он (воспитатель) вызвал меня на разговор и говорит: «Теперь у тебя начнется новая жизнь, помочь в которой мы тебе уже не сможем. Тебя переводят в ПНИ». Леша вспоминал, что первую ночь в интернате, куда его перевели на следующий день после восемнадцатилетия, он вообще не спал.
– Боялся, что меня убьют, – усмехается теперь.
Его поместили в комнату, где помимо его кровати, стояло еще девять коек. Ни шкафов для вещей, ни даже тумбочек не было. Леша вздрагивал от каждого шороха, потому что воспитатель из самых лучших побуждений предупредил его, что самое главное – пережить первую ночь.
Неискушенный в деталях такой коммунальной жизни парень воспринял все буквально. Этот страх перед ненормальностью подобной жизни, когда в одной комнате спят десять мужиков самого разного возраста и самых разных темпераментов – кто-то храпит, кто кричит и мечется во сне, – остался в нем навсегда. И не один, и даже не два раза Алексей пытался оттуда сбежать. Несмотря на закрытый этаж и бдительность санитаров один раз это ему удалось.
– Я просто спустился по водосточной трубе, – поясняет.
– Это с пятого-то этажа? – уточняю я
– Да! – подтверждает, – а потом пролез в дырку в заборе. И позвонил другу, он тоже из нашего детского дома. Но ему повезло, ему дали квартиру. И я попросился к нему пожить.
Долго продержаться на свободе не удалось, потому что документов у Алексея не было, и какое-то время он успел поработать в ближайшем супермаркете грузчиком без оформления.
Но в интернате его объявили в розыск, и через какое-то время он сам пришел в интернат. Не то чтобы сдаваться, а потому что юрист в интернате посоветовала ему написать заявление об отказе проживания в интернате. Мол, как подпишет директор ПНИ этот его документ, так и отдаст паспорт на руки.
Леша поверил, и пока писал у секретаря заявление с просьбой на выход из ПНИ, в интернат приехала машина скорой психиатрической помощи. Несколько месяцев вольной жизни стоили парню длительного периода пребывания в психушке…
В истории болезни, которую составили на него в больнице, в качестве причины госпитализации было записано: «находился в неадекватном состоянии». Задним числом, как обычно в этих случаях, состоялось выездное заседание суда. Прямо там же, в психиатрической больнице.
Бегунков хватает в каждом интернате для взрослых. Из того же Лешиного ПНИ умудрился вырваться совсем немолодой уже мужчина. Если быть точными, ему, по счастью, удалось дозвониться до женщины, которая была его первой любовью, из психиатрической больницы, куда его определила новоявленная жена из Молдавии.
– Она сначала приходила ко мне убирать квартиру. Слово за слово, женщина она видная, хотя ей и было уже за сорок, – вспоминает Павел Николаевич. – Мы друг другу понравились, стали жить вместе гражданским браком.
Потом она почти каждый день стала плакать, уверяя, что я ее не люблю, раз не хочу жениться. Когда все формальности были позади, и мы стали мужем и женой, было еще несколько месяцев приличной жизни. А потом мы стали ссориться по пустякам, она очень часто не бывала дома.
И однажды она вызвала скорую психиатрическую помощь. В моем присутствии стала всех заверять, что я хотел выброситься из окна. Я пытался доказать, что ничего этого не было даже в мыслях, а сотрудник скорой мне мягко так сказал: «Вот и хорошо, поедем-ка, вас обследуют, померяют давление и отпустят. И я, старый дурак, поверил, а меня поместили в закрытое отделение как самого настоящего суицидальника».
У Павла Николаевича высшее техническое образование, но никаких знаний ему не хватило, чтобы отбиться впоследствии от направления в ПНИ. Прямо из больницы.
Дальше был сплошной детектив. Пришла его проведать та самая первая любовь, которой он позвонил из больницы, и помогла ему в самом прямом смысле оттуда сбежать. А потом почти два года мужчина доказывал, что это был фиктивный брак и преступное намерение завладеть его трехкомнатной квартирой.
Если бы не помощь общественников, возврат квартиры, которую его жена почти уже переоформила на себя, вряд ли состоялся бы. Павел Николаевич – человек не мстительный, он даже простил свою эрзац-жену. А вот руководство ПНИ, которое приняло его, согласно заявлению его супруги как якобы законченного шизофреника, понять не может до сих пор.
– Понимаете, как просто у нас засунуть человека в дурдом? – горячится. – И если и не придет помощь со стороны, этот процесс приобретает необратимый характер.
Здесь, как в тюрьме, из которой никогда не выйдешь
Многие из ребят, проживающих в в нашем интернате, не умеют читать и писать. Их детство пришлось на 1990-е, в которые многим россиянам трудно пришлось, а детдомовцам, наверное, особенно.
– Не до грамоты было, – в сердцах махнула на меня бывшая директриса одного детского дома в Тульской области, когда я спросила ее, все ли дети в бытность ее директором ходили в школу. – Мы не жили тогда, выживали, дети ходили в обносках, которые приносили сердобольные люди.
Отголоски той позиции «не до жиру, быть бы живу» теперь сказываются. В психоневрологических интернатах страны огромное количество молодых людей, не приспособленных к самостоятельной жизни.
В каком-то смысле они оказались заложниками той системы, которой было удобно, чтобы про детей, не нужных родителям, никто не вспоминал.
А чтобы не отчитываться за них перед министерством образования, к примеру, им ставили заведомо неоспоримый диагноз: необучаемый.
У нашего Димки такое тоже в карте записано. Но тогда почему за несколько месяцев волонтеры, даже без специального образования, научили парня читать? Теперь он громко, хотя и по слогам, зачитывает нам все названия населенных пунктов, встречающихся на пути. А потом снова начинает свою скороговорку про психушку.
Мы с водителем, тоже волонтером, пытаемся ему напомнить, что сейчас в интернате, в котором он живет, стало намного лучше и свободнее. Что там теперь нет закрытых этажей, что в любой момент он может позвонить нам и рассказать обо всех проблемах, которые волнуют. Что надо подготовиться к процессу, который в ближайшее время будет инициирован в его отношении с согласия директора, – об ограниченной дееспособности.
– И тогда вы сможете меня забрать из этой психушки? – он с надеждой, через сидение пытается заглянуть мне в глаза.
– Ну почему все-таки психушка, Дим? – спрашиваю я неуверенно. – Что тебя больше всего не устраивает?
И на полчаса стояния в пробке, куда в очередной раз нас завел навигатор, Димка затихает. А потом начинает бомбардировать меня по WhatsApp материалами из СМИ, в некоторых из них слово «психи» даже вынесено в заголовок.
– Видишь, как к нам относятся, мы же для вас не люди! – говорит утвердительно, в то время, как я подавленно молчу. – Эх вы, журналисты…
И я понимаю, что должна объяснить ему и другому парню, который не так давно смог добиться восстановления своей дееспособности, которой его заочно лишили, почему появляются такие публикации. И почему кто-то изо всех сил сопротивляется даже попыткам приоткрыть дверь в мир ПНИ.
В том интернате, где нас так долго ждали, многие вещи показались замечательными. Например, посреди огромной столовой с большими зеркалами работал самый настоящий римский фонтанчик. И ребят наших тут же усадили за стол, накормить с дороги, хотя обед уже давно закончился.
Для тех из проживающих, кто может сам себя обслуживать, даже и на коляске, выделена одна часть столовой. Они самостоятельно подходят к линии раздачи, сами выбирают то, что хотели бы съесть, а потом, после обеда или ужина, относят грязную посуду к специальной стойке. Тех, кто по разным причинам сделать это не в силах, обслуживают официанты.
– Да тут еду не сравнить с нашей, – сказал Дима с завистью. – Смотри, настоящее мясо. Не то, что наши рыбные котлеты каждый день.
Мясо в этом ПНИ действительно настоящее, свое. О чем директор интерната говорил с неприкрытой гордостью. Больше 40 коров, свиньи, куры. Яйца тоже свои, свеженькие, почти ежедневно в меню столовой.
Многие из проживающих с удовольствием работают на подсобном хозяйстве. Если кому-то не нравится возиться с животными, можно ухаживать за цветами в теплицах. Трудотерапия в этом ПНИ почти обязательна.
– А если ребята работают, то у них появляется возможность накопить на что-нибудь необходимое, – убежден директор. – На тот же телефон. Посмотрите, у многих из них телефоны покруче моего.
Я спрашиваю, насколько сильна мотивация у ребят трудиться, если согласно законодательству, 75% всех доходов, включая пенсию, проживающих в ПНИ, изымается как оплата за стационарное обслуживание. Мой собеседник на секунду задумывается, а потом по военному четко резюмирует: когда ребята бездельничают, у них появляется слишком много времени на разные глупости.
Потом нам показывают, как живут люди в интернате. И тут я увидела у двери ту самую кнопку со звонком, о которой писала выше. Дверь открыла сама заведующая отделения. И тут же закрыла ее на ключ.
– А зачем вы это делаете? – не удержалась я от вопроса.
– А как иначе? – не поняла она моего несогласия, – у нас тут разные пациенты находятся.
– Они ведь не пациенты?! – тут не выдержал даже мой молчаливый спутник Вячеслав, что по добрый воле согласился потратить целый день на то, чтобы организовать для наших парней встречу с их друзьями, – они же тут просто живут?! Это же социальное учреждение, не медицинское.
Заведующая промолчала. Тихо было и вокруг. Кто в коляске, кто просто на стуле, вокруг нас сидели молчаливые мужчины самого разного возраста. Все в одинаковых байковых клетчатых рубашках и почти все без каких-либо эмоций.
– Это отделение милосердия? – решили уточнить мы.
– Нет, почему, – ответил кто-то из сотрудников интерната. – Просто мужское отделение.
Мы видели обезличенные комнаты, в которых было гораздо больше четырех кроватей. Да, в них было чисто, но ничего лишнего и ничего похожего на хотя бы подобие уюта. И точно так же, как одинаковые байковые рубашки, все кровати были застелены одинаковыми постельными комплектами.
Потом нам показывали и другие корпуса. Где жили женщины, там было гораздо уютнее, в некоторых комнатах были даже коврики и хорошая мебель. Но на улице, например, никого из проживающих не было. Хотя стоял прекрасный солнечный день.
– У нас только что закончился тихий час, – объяснил нам замдиректора по социальной работе. И люди ждут полдника. Да и вообще гулять сейчас нашим проживающим проблемно. Вот будет тепло, тогда никаких проблем.
Режимность учреждения прямо била в глаза. Я про себя подумала, смогла бы я вытерпеть, когда кто-то стал бы решать, когда и на какое время я могу выйти на улицу.
И когда мы уже ехали обратно, наши парни, которые всласть наобщались со своими прежними друзьями, – про то, как они подбили нас на эту поездку – отдельная тема, – почти шепотом стали рассказывать, что кто-то из здешних очень хочет перевестись в наш интернат.
– Знаешь, они говорили: у вас там нет такой дисциплины, как у нас. Здесь, как в тюрьме. Только отсюда никогда не выйдешь.
Поручено проверить
На недавнем заседании совета при правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере, возглавляемом вице-премьером Татьяной Голиковой, были подведены итоги проверок почти всех российских ПНИ.
Как следовало из отчета руководителя Федеральной службы по труду и занятости Всеволода Вуколова, в проверенных интернатах проживают около 160 тысяч граждан. Из них 16% проживают в комнатах по семь и более человек.
Выявлено 278 нарушений санитарно-эпидемиологических правил, требований по количеству спальных мест, требований к водоснабжению. А также 386 нарушений обеспечения доступной среды для инвалидов: отсутствуют пандусы, лифты, беспрепятственный выезд из помещений.
С докладами выступили представители и других ведомств: Федеральной службы по надзору в сфере здравоохранения, по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека.
Обсуждение итогов проверок по всем этим направлениям шло беспрецедентно долго. Да и после завершения заседания его участники еще долго не расходились, а разделившись на группы, обсуждали наиболее острые моменты возобновленной при Голиковой попытке реформирования психоневрологических интернатов в РФ.
Особенные споры вызвала цифра, приведенная в докладе министра труда и занятости Максима Топилина. По его оценкам, около 40-45% людей, проживающих в социальных учреждениях, можно вывести уже сейчас на альтернативные формы проживания: на сопровождаемое проживание, жизнь в приемных семьях, проживание в собственном жилье.
Именно после поручения Татьяны Голиковой проверить состояние каждого из проживающих в ПНИ, – с персональным поручением вице-премьер обратилась к генеральному директору института им. Сербского Зурабу Кекелидзе, и тот заверил, что они смогут справиться с этим заданием в течение четырех месяцев, – как раз и стали появляться разные заметки, в которых в самой резкой форме высказывались опасения о том, что людей с нарушениями психического состояния здоровья выпустят из ПНИ и выгонят на улицу.
Большинство экспертов скептически относятся к тому, что за столь короткий срок можно оценить уровень психического здоровья более ста шестидесяти тысяч человек, проживающих в психоневрологических интернатах.
И главное, решить, кто из этих людей способен на самостоятельное или сопровождаемое проживание.
«Есть угроза, что оценки, данные в столь короткие сроки, не будут достаточно обоснованными и адекватными, – считает президент петербургской организации ГАООРДИ Маргарита Урманчеева. – Тем более, нет методик для их вынесения.
Но то, что государство хочет оценить масштаб новых возможностей для жителей ПНИ – это очень хорошая тенденция.
А пока мы с Димкой готовимся к его первому серьезному экзамену в жизни: освидетельствованию на ограниченную дееспособность. Он каждое утро и вечер шлет мне СМСки с пожеланиями хорошего дня. А также сообщает, что намерен сегодня сделать, куда сходить и что увидеть. Пишет сообщения сам, без посторонней помощи. Правда, иногда хитрит и наговаривает голосовые сообщения.
Но это все равно несомненное достижение для парня, который еще недавно не мог мечтать не то что о телефоне, но даже о выходе с этажа без разрешения санитаров.
А теперь он уехал вместе с нами на целый день: по своим делам, заранее заготовив термос с кофе, приготовив бутерброды на всю нашу компанию и запасшись подарками для ребят в своем бывшем интернате.
И я очень хочу верить в то, что когда-нибудь Дима пригласит меня в гости, в свой настоящий дом, который мы вместе с его крестной мамой ему поможем найти. И тогда он ни за что на свете не назовет его психушкой.
Коллажи: Оксана Романова
