После потопа

Двор частного дома. Поверх вспухших кусков мебели рядами лежит взрослая и детская обувь, по краям развешены носки. Сверху все это добро нещадно поливает дождь.

– Зачем вы так все разложили?

– Сушим, – пожимает плечами хозяйка.

Полтора месяца назад по Оренбургской области прошлись мощные паводки. Более 14 000 жилых домов и 21 000 приусадебных участков оказались затоплены. По предварительной оценке, ущерб от подтоплений в Оренбуржье превышает 40 миллиардов рублей, пострадавшими от паводка признаны 37 500 человек.

5 апреля вода прорвала дамбу в Орске, втором по величине городе области. 6955 домов затопило, сильнее всего пострадал частный сектор. Сейчас вода уходит с последних участков, а вместе с ней – внимание к жизни тех, кто возвращается в разрушенные дома. Наша корреспондентка отправилась в Орск, чтобы узнать, как выживает город, и разобраться, чьих же рук это дело – спасение утопающих.

Откажемся от развлечений, но поможем

Когда вечером 5 мая прозвучала сирена, Оля стояла в пробке на мосте через разливающийся Урал. Она сразу стала обзванивать всех знакомых из Старого города – района, который находится ближе всего к дамбе. Кто-то уже собирался уезжать, кто-то категорически отказывался, приходилось уговаривать.

Оля – директор центра социальной адаптации «Маяк» и мама 21-летнего Жени, особенного парня. 20 лет назад она стала волонтером детского дома – интерната для умственно отсталых детей. А потом вместе с Иверским женским монастырем открыла дом сопровождаемого проживания. В доме сейчас живет ее сын и еще восемь особенных ребят. Для всех них «Маяк» – альтернатива попаданию в психоневрологический интернат. Здесь они учатся ключевым бытовым навыками, трудятся при монастыре, живут настоящей семьей.

Стоя на мосту, Оля вспоминает о Сахибе – он вместе с женой делал ремонт в «Маяке». В семье четверо детей, младшая дочка не ходит, у нее ДЦП. Живут в Старом городе, надо эвакуировать. Оля едет к Сахибу.

– Вы уже собрались?

– Мы только сели за стол – у православных идет Великий пост, а у мусульман – месяц Рамадан, когда принято воздерживаться от еды во время светового дня.

– Какая еда, нужно срочно собирать вещи и уезжать!

– Куда же я с дочкой?

Тут Оля подумала о младшем сыне Жене: «А куда бы я отправилась с ним?»

– Сахиб, вы поедете к нам, собирайтесь.

На следующий день дом Сахиба затопило под крышу, а у ребят появились соседи. Было трудно: теснота, разные традиции и привычки, параллельно в городе начинается нехватка питьевой воды, нарастает тревога. Особенным ребятам нужно объяснять, почему гости едят только ночью, почему по-другому молятся.

Сейчас Сахиб с женой живет в тренировочной квартире (тренировочная квартира – это модель жилого помещения, стационарозамещающая технология, направленная на социально-бытовую адаптацию граждан с различными видами ограничений жизнедеятельности. Задачами данной технологии являются восстановление навыков у граждан с ограниченными возможностями здоровья, социально-бытовой ориентированности, самообслуживания, а также обучение инвалидов и их родственников правилам пользования техническими средствами реабилитации. – Ред.), которая принадлежит «Маяку», детей им удалось отправить к родственникам в Таджикистан. Семья готовится заново отстраивать дом.

Мы в гостях у «Маяка». Парни окружают нас заботой: накрывают на стол, заливают кипятком трехлитровый чайник, спрашивают, как мы добрались, шутят. Максим, дважды отказник, парень с разбитым вдребезги сердцем, выносит свою фирменную ватрушку и смущается от комплиментов. Пахнет выпечкой и земляничным чаем. Потоп не коснулся этой части города, но ребята с высокого холма наблюдали, как другая часть Орска превратилась в ванну с грязной водой, где плавают, как игрушки, машины и дома.

Когда в город пришла беда, Оля не ограничилась помощью семье Сахиба. Она стала планировать сбор денег, чтобы помогать пострадавшим многодетным семьям. 

Ребята, наблюдая за Олей, высказали желание присоединиться к сбору. Так появилась идея: все жители дома – и ребята, и педагоги, и Оля – скидываются по 5000 рублей. Для этого придется отказаться от развлечений и походов в кафе, скромно праздновать дни рождения и отложить поездку в Дивеево. Идею поддержали единогласно, хоть сумма немаленькая относительно и пенсий ребят, и зарплат педагогов.

На собранные деньги удалось закупить вещи первой необходимости и бытовую технику для многодетных семей. Потом к помощи стали подключаться фонды. Вместе с ребятами Оля месяц развозила по адресам воду и еду, потом – раскладушки и постельные принадлежности. Сейчас силы кончаются: еще не все вещи розданы, а нужно продолжать следить за ребятами, содержать дом. Чтобы денег хватало, Оля работает экономистом в другом городе, куда ей приходится уезжать в будние дни – дорога занимает полтора часа в одну сторону.

– Несколько дней назад я просто упала на стол и заплакала. Это не моя деятельность – обрабатывать такое количество поступающих вещей, раздавать их, отчитываться по каждой бутылке воды. Но людям надо помочь.

Когда мы уезжали, Оля бегала туда-обратно, раздавая пледы. Забежав в дом, она задрала кверху руки и голову: «Я больше никогда не буду заниматься благотворительностью! Это последняя партия гуманитарки, и все!» Конечно же, я ей не поверила.

Через две недели я напишу Оле и узнаю, что помощь продолжается.

Я до сих пор думаю, что это сон

Мы в Старом городе. На улицах весна, пахнет сиренью. Все тут напоминает вид полузаброшенной деревни: косые неопрятные дома, некоторые – просевшие и с обвалившейся глиной. Рядом с каждым – вонючая серо-коричневая груда хлама. Она обязательно содержит диваны, куски дерева, тряпки, игрушки, технику и прочие трудно опознаваемые предметы.

Мимо летают огромные черные мусоровозы. Я каждый раз едва не попадаю под них. Дороги размыло, и кажется, что тут не должно быть активного движения. На задней стороне одного из гоняющих выведено большими буквами, рукой по пыли:

НЕЖМИСЬ
ЛЕТИТМУСОР

Глаза забивает песок, а в нос ударяет сыростью и гнилью. Эти машины везут на свалку все бывшее имущество орчан.

Приходится делать над собой усилие, чтобы представить: в «допотопные времена», то есть полтора месяца назад, эти улицы выглядели иначе. Была нормальная жизнь, дом, сад, огород, скотина, собаки и кошки. Были вещи, которые создавали уют в этом доме. Но пришла вода, и своей разрушительной силой не просто уничтожила все нажитое за жизнь, но предварительно изуродовала, превратила в хаос.

Мы идем к семье Людмилы и Амангельды Бурумбаевых, родителям пятерых детей. Им Оля с ребятами купили бытовую технику и постельные принадлежности.

На скамейках у дома разложены открытые книги, из-под них выглядывают бумажные иконы. Страницы желтые, и от солнца цвет еще насыщеннее. Ветер перелистывает страницы, туда-сюда, туда-сюда. Бурумбаевы сушат православные книги, чтобы сжечь.

Дома сыро и холодно. В лампочках на люстре еще осталась вода, она показывает уровень затопления: до потолка оставалось не больше 10 сантиметров. Электричества в доме нет, но на днях дали газ, так что одна из комнат прогревается с помощью плиты. В комнате живут кошки и котята, а сами Бурумбаевы ночуют у родственников, в 35 километрах от своего дома. Приходится всей семьей ютиться в одной комнате.

Каждый день семья приезжает на уборку. Сейчас в доме остались только голые полы и стены с обваливающейся глиной, по которым уже начинает идти грибок. Две недели назад, когда вода ушла окончательно, дом был завален перевернутой мебелью, перемешанной с илом, мусором и сгнившей едой. Вода подняла и прижала к стене кровати, разобрала по частям пианино.

– Я думала, мы зайдем, тут будет все стоять как раньше. А пришли в такую грязь. Каждую нужную вещь, каждую икону нужно было найти. Было такое состояние, как будто это не с нами происходит. И до сих пор я думаю: это сон, завтра проснусь и пойду домой, где все как раньше.

Людмила замечает на полу крестик. Поднимает и кладет к сохнущей Библии:

– Вот так и ищу все…

– Работать теперь не ходите, целый день убираетесь здесь?

– А куда мне ходить? Обе мои работы – я была няней и стояла за свечным ящиком в храме – утонули. Работать больше негде. Муж в такси, но когда ему возить клиентов? Надо все тут разбирать, чистить, ждать оценщиков. Я вчера стала убирать с пола глину, а потом подумала, нет. Надо оставить для комиссии, пускай видят, в каком состоянии дом.

Бурумбаевы на момент нашего разговора получили выплаты лишь на половину членов семьи.

– Родственники звонят нам, плачут. Конечно, они смотрят новости, а нам что делать? Мы продолжаем жить дальше, нам просто некогда плакать. Хотя приходит осознание ситуации и становится труднее. А силы и деньги, чтобы делать что-то дома, кончаются.

Город устал. Люди очень измучены.

Другой дом, тот самый, где носки и ботинки сушатся под дождем. Здесь живет Люба, ее муж Исламбек, двое их старших детей и крошечные двойняшки.

В одной из комнат дома, теперь пустого и холодного, еще висят сдувшиеся шарики: муж встречал из роддома. Любу выписали всего за три недели до беды. Когда объявили первую тревогу, она не стала паниковать. Муж тогда уехал на ночную смену, Люба закупилась памперсами и решила остаться дома. Ночью малышки не давали спать, и в какой-то момент в окно стал биться свет от мигалок. Тут уже пришлось собрать детей, отцепить собаку и уехать. Фундамент дома высокий, больше метра, так что Люба не стала перекладывать вверх вещи и клетки с кроликами. Все утонуло.

Маленькую Фатиму Люба держит на руках, кормит из бутылочки. Молоко ушло сразу после потопа. Вторая малышка Зухра спит в коляске. В это время муж Любы заносит в дом строительные материалы и раковину: все пришлось взять в кредит. Семья получила только экстренные выплаты по 20 000 рублей. 100-тысячные выплаты по потере имущества на момент нашего разговора им не приходили.

За месяц Люба с мужем и детьми сменили уже пять квартир: хозяева то и дело узнают о возможности сдать подороже и меняют жильцов. С двумя крошечными детьми это особенно трудно: весь день они спят на улице, пока родители разбирают дом, а по ночам плачут. Сейчас дом постепенно просыхает, и семья планирует как можно скорее вернуться:

– Уже все равно, что будем спать на раскладушках и с голыми стенами. Пускай тут не так красиво, как было раньше, но это наш дом. Мы устали скитаться. Если бы не дети, не знаю, как бы выдержали это.

Старшие дети Любы больше всего тоскуют по собаке: ее успели снять с цепи, но так и не нашли.

Я же женщина, я хочу домой!

Мы знакомимся с Альмирой случайно. Местные советуют нам зайти в разваливающийся дом, где остается жить 96-летняя старуха, но мы ошибаемся адресом. Приходим к забору, у которого сидит и плачет бабуля помоложе: ночует она у своего друга, а днем приезжает к дому, чтобы охранять его от мародеров. Хотя охранять там, в сущности, уже нечего, разве что газовую плиту и чайник. Уже привычная нам картина: участок и дом, как после бомбежки, земля и глина по полу и стенам, надо все убирать, а кому? Бабушка еле ходит.

Тут во двор врывается Альмира:

– Как поживаете? Может, все-таки нужны вам подушки? Никто не обижает вас? Денег так и не дали?

Альмира – владелица местного сервиса такси. Когда объявили тревогу, она сразу же поехала эвакуировать жителей Старого города.

– Да, кто-то тогда хорошо заработал, но я решила развозить всех бесплатно и сказала своим таксистам: «Ребят, кто со мной? Давайте людей спасать. Это же наши пассажиры, наши жители!» Я подумала, что, если не подам пример, они не поедут.

За Альмирой последовали еще 16 машин. Пока она спасала людей, утонул весь ее бизнес. Компьютеры, оборудование в шиномонтаже и автомойке – все ушло под воду. Пришлось взять в кредит новые аппараты, чтобы заново запустить работу. А помощь подтопленцам с того момента уже не прекращалась ни на день.

Сначала Альмира закупала еду и постели за свой счет, потом, как и Оле, ей стали помогать благотворительные фонды и частные лица. Уже месяц, с утра до ночи, она объезжает пострадавших инвалидов и стариков. Когда Альмира узнает, что мы журналисты, она предлагает поехать с ней: «Покажу вам, как город живет на самом деле».

Мы садимся в машину, забитую одеялами и подушками.

– Какой запах ужасный с улицы! Давайте закроем окна, – предлагает Альмира. Я не чувствую ничего особенного, но, кажется, смрад первых после потопа дней прочно въелся в память всех, кто его ощутил. Тогда в воздухе висела не только сырость и гниль, но и трупный запах погибшей скотины.

Телефон Альмиры разрывается – она в одиночку обрабатывает сотни просьб о помощи, которые приходят к ней ежедневно. Рядом с Альмирой банка из-под энергетика.

– Вы успеваете спать?

– Не знаю, – смеется Альмира. – Полтора часа посплю – уже хорошо! Сейчас вот заболела, кашляю. А что делать, если их бросили? Кто им поможет?

– Вы спросили, не обижает ли кто бабушку. Это вы про мародеров?

– Да я так уж, раз взяла под шефство, надо поддерживать. Им одиноко, страшно, нужно внимание.

Как потом выяснилось, побегать за мародерами по крышам Альмира все равно успела.

Мы все-таки добираемся до той самой старухи, к которой шли изначально. Альмира как раз собирается ее проведать и предложить поход в баню.

Это баба Валя, ей 96 лет. Она сидит у открытой двери в шерстяном пальто и шапке, в руке толстая ветка – трость. В доме нет электричества, со стен слезли обои, обнажилась темно-коричневая глина. Сухое морщинистое лицо бабы Вали слегка подсвечивает с улицы. Настоящая рембрандтовская старуха.

– Как настроение, бабуль? – Альмира гладит ее по плечу.

– Да вот сижу, думаю… Господи, да когда же дадут хоть отопление! – баба Валя плохо слышит, поэтому говорит громко, практически кричит, растягивая каждое слово.

– Холодно?

– Ага. Отсюда и то теплее, – старуха указывает на открытую дверь. На улице +15.

– А почему к сыну не уедете?

– Вот вчера пенсию выдали, потом должны же когда-то эти 20 000 принести! Я не знаю уже, принесут, не принесут! Потом с хибарой этой что-то делать… замерзла я только. Я люблю тепло-о-о!

Альмира задирает голову, набирает в рот воздух и медленно выдыхает. Плакать нельзя, иначе старуха тоже завоет и у нее поднимется давление.

За кроватью бабы Вали ковер с изображением Богородицы во всю стену. А прямо над подушкой – голая глиняная стена, по которой большими кругами распространяется плесень. Здесь она спит и никуда не хочет уезжать. Выплат баба Валя не получила, одежду и постель ей привозит Альмира.

Когда мы уходим из дома, старуха стягивает шапку, открывая подстриженную ежиком голову. Она бросает в пустоту:

– Мне предлагали остаться в ПВРе… А я же женщина, я хочу домой! Домой хочу! Как угодно, а дома лучше! Хоть и холодно тут.

Едем дальше.

Альмира мусульманка, и во время Рамадана, на который пришелся потоп, она дала перед Аллахом слово, что поможет людям: «Я и так свои слова никогда не забываю, но здесь у меня особенная ответственность. Кто-то помогает пару дней и выдыхается, а я уже не могу бросить. Если бы не Аллах, я бы не смогла – только с его помощью это возможно».

Следующая остановка – Шамиль и дядя Саша, они живут в своих машинах.

В доме Шамиля прожило несколько поколений его семьи. Из-за наводнения там обвалился потолок, посередине комнат теперь лежат кучи глины. Когда вода ушла, он открыл дверь, заплакал от увиденного и больше туда не возвращался. Шамиль и сейчас выглядит угрюмо. Перед потопом он готовился перевезти из больницы в дом парализованную жену. Сейчас она живет у дочери, а он – в своей рыбацкой «буханке».

Рядом его друг, дядя Саша. Он живет в «двушке»: в его Ниве спальня, в еще одной – соседской – гардероб. Уровень воды в его доме тоже превысил потолок. Дядя Саша приглашает нас на экскурсию.

Здесь еще не начиналась уборка и сушка. Под свисающими кусками обоев – плесень, за которой уже практически не видно стен. Потолок тоже спадает крупными кусками и мешает идти.

– А этот палас у меня, знаешь, какой красивый был! Если провести по ворсу, он переливался! – дядя Саша указывает на черную жижу на полу. – Меня все соседи называли чистюлей, дома всегда было приятно и красиво. А вот, смотрите, это у меня день рождения был, как раз за неделю до потопа! – на полу лежит разноцветная свечка в форме цифры 7. – 67 исполнилось. Где же эта шестерка, надо обязательно ее найти…

Дядя Саша еще какое-то время пытается найти вторую свечу – обрывок остановившейся жизни, в которой он все еще празднует день рождения в своем уютном доме, а не стоит среди руин.

– Что-то в вас изменилось после потопа?

– Слушай, я войну прошел, – веселый до этого дядя Саша меняется в лице. – Афганистан и Чечня. Так что мне пофиг. Ты знаешь, и слезы текут, и горе, а вообще-то ниче не надо. Да ладно, чего ныть. Не жили богато, нечего и начинать! Сфотографируйте меня лучше на моем кресле!

За день мы несколько раз проезжаем мимо кладбища. Стихия не обошла и мертвых: оградки и кресты тоже постояли под водой и теперь заметно покосились. Альмира, глядя в их сторону, говорит:

– С голыми руками мы приходим в этот мир, с голыми и уйдем. Кто-то мне давно сказал эту фразу, а теперь мы всем городом учимся.

* * *

Все эти дни мы живем в Иверском женском монастыре. Когда не хватало еды, сестры вместе с ребятами из «Маяка» пекли хлеб для пострадавших. Здесь и до сих пор продолжают раздавать гуманитарную помощь. Перед отъездом ко мне подходит одна из монахинь, мать Силуания.

– Расскажите, как там люди в городе? Кто сейчас помогает им? Мы смотрим сверху и молимся о них.

Я пересказываю наш день с Альмирой, удивляюсь, как они похожи с Олей – обе такие смешливые, шумные, сердечные. Профессиональные мамы. Обеих невозможно остановить в их стремлении каждого согреть.

– Она что, одна такая на весь город, эта Альмира?

Мы идем молча. Мать Силуания обращает ко мне взгляд:

– Вы знаете, а это ведь и есть настоящее монашество. Жить не для себя.