Лежит дедушка в коридоре травматологического отделения, прикрывшись одеялом. Лицо спрятано под простынь, чтобы свет не бил в глаза. Подхожу и спрашиваю: «Вам нужна помощь?»
Простыня откидывается, и я вижу улыбающееся лицо старичка. Он, не отвечая на вопрос, с готовностью называет свою фамилию, имя и отчество. На следующие мои вопросы дедушка лишь отрицательно покачивает головой и всячески дает мне понять, что плохо слышит. Я довольно громко начинаю расспрашивать о документах, родственниках, жилье. На все получаю отрицательные покачивания головой. Спрашиваю про то, где дедушка был прописан, где было его последнее место жительства. Он задумывается и пожимает плечами. Тогда я начинаю перечислять: «Владимирская, Тверская, Московская области?» На последнем слове дедушка кивает головой. «Вы из Московской области?» Кивает. «А как называется то место, где Вы жили? Это село, город?» Дедушка почему-то начитает слишком активно кивать головой и говорит: «Не помню, кажется, Рыбачий, или Медвежий…»
Вот с такой, более чем скупой информацией прихожу в Комиссию. Нужно попробовать разыскать в Интернете населенные пункты с такими названиями. Их оказывается более сорока. Пишу запрос соцзащиту МО о том, числится ли у них такой дедушка – это более короткий путь к цели. Только через две недели получаю отрицательный ответ.
Ответ меня не удивляет.
В следующий свой приход в больницу я пытаюсь снова разговорить дедушку, но напрасно. Он повторяет сказанное в прошлый раз и только улыбается. Иду к лечащему врачу за помощью. Это веселый врач-практикант. Спрашиваю:
– Вы разговаривали с дедушкой? Он действительно глуховат?
– Он не глуховат, а дурковат… Вернее, прикидывается. Он четко понимает, что его хотят выписать, поэтому и не говорит, откуда он. Вообще он ходячий, это говорят нянечки, но при мне ни разу не вставал на ноги.
– А каково его состояние здоровья?
– Ничего особенного. Все в пределах нормы. У нас в травме он вообще лежит ни с чем… Кто-то пожалел старика и вызвал «скорую». Забрали с улицы. В приемном отделении при поступлении он сказал, что в Москве с 1995 года бродяжничает.
– Что делать, если я не могу добиться от него самого главного – места его последней прописки?
– Давайте попытаемся его слегка припугнуть?
– Что мы скажем?
– Что сейчас на дворе минус двадцать, а его завтра выпишут на улицу.
| Винсент Ван Гог. Горюющий старик. Сан-Реми, май-июнь, 1890 |
Деваться некуда, ведь если не узнать того, что нужно, дедушку действительно могут выписать. А на дворе в самом деле – мороз, снег, темно и страшно… Хотя это и не Медвежий поселок, а центр столицы нашей Родины.
Наш прием срабатывает: дедушка признается во всем, называет место жительства и даже говорит, что раньше у него была другая фамилия.
Явно недоумевая от потока такой противоречивой информации, я все же ухожу с надеждой, что хотя бы на этот раз смогу ее сразу проверить.
Так и есть: дедушка-путешественник под своей родной фамилией мог бы проживать в одной из деревень Тверской области, куда он по собственной воле переехал, продав квартиру в районном центре. До этого жил он в поселке городского типа как раз по соседству с районным отделением милиции. Поэтому, как только я туда позвонила, дежурный сразу же послал сотрудника с проверкой в соседний дом, и эта информация подтвердилась.
Дедушка по собственной инициативе лет 15 назад покинул райцентр, переехал в деревню, но жить там не захотел. Вероятно, он рассчитывал на то, что в деревне можно прожить без особых хлопот и платить за жилье не нужно. Но, увы, и там нужно было платить за свет, вести дом, колоть дрова, топить печку. Одинокому тогда еще не старику стало это невмоготу. Заскучал. Решил податься в Москву. Ведь все туда едут.
Пишу это не для того, чтобы как-то посмеяться над теперь уже стариком, а просто от того, что таких историй слышала много. Дедушка такой же, как и многие, странник по жизни. Однако он странствует не в поисках правды, истины или чего-то другого, а в поисках жизни полегче. Родился в 1937 году, известные времена были. Ребенком в войну, может, потерял всех близких. Дух скитальчества проникает в людей от неприкаянности, одиночества, боязни людской жестокости. Вот и наш дедушка боится говорить правду, прячется, зарывается поглубже в одеяло с головой, и дрожащим голосом просит не прогонять его с больничной койки. Он молит о пощаде.
Я успокоила старика и пообещала, что постараюсь найти ему теперь место в доме-интернате. Только без документов сделать это очень затруднительно. Но, как ни странно, на мой запрос в Департамент соцзащиты Тверской области удивительно быстро пришел положительный ответ. Дедушку обещали принять временно в Доме милосердия, помочь восстановить паспорт и в дальнейшем определить в дом-интернат. Требовалось лишь предоставить медицинскую карту и обязательно заключение психиатра.
Прочитав последнее, я поняла, что при осмотре дедушки этим специалистом, могут возникнуть подозрения, что дедушка не вполне психически здоров, так как ведет он себя странновато. Так и оказалось: психиатр дал заключение, что дедушке лучше находиться в психоневрологическом интернате.
Когда я позвонила в тверской дом милосердия и рассказала о заключении психиатра, то получила вежливый отказ. Мне разъяснили, что хотя дом и называется милосердным, но это госучреждение и порядки тут государственные. К тому же именно сейчас возникают большие трудности буквально со всем, даже с питанием насельников приюта. Государство по нормативам обязывает администрацию приюта кормить одинокого человека на 90 руб. в день, а заключать договора на приобретение самого необходимого все сложнее. Невыгодно это предпринимателям. Во время беседы меня посвятили во все проблемы дома милосердия, но принять дедушку с таким заключением психиатра все же отказались.
Звоню в департамент соцзащиты Тверской области, прошу помочь. Мне говорят, что у них таких стариков 300 человек и очередь на несколько лет. А тут какой-то бродяга без документов. Да еще псих. Советуют переделать заключение. Иначе дедушку, точно никто никогда никуда не примет.
Звоню заведующему отделением и сообщаю нерадостную новость. Врач ругает меня, всех соцработников и требует:
– Ну, вы-то, милосердие, сделайте что-нибудь!
Объясняю про загвоздку, намекаю на то, что, если исправить…то…может быть… Заведующий почти рыдает и не хочет слышать о дедушке.
Но через некоторое время все-таки обещает поговорить с психиатром.
После разговоров и уговоров заключение переделывается.
И, слава Богу! Ведь здесь и не обман вовсе. Ведь на самом деле дедушка, как и все дедушки 1937 года рождения, имеет плохую память, слабый слух, некоторую странность (вполне понятную при таком образе жизни), но не представляет угрозы для окружающих.
За все время нахождения в больнице голос дедушки раздавался только во время моих бесед с ним. Он теперь лежит в палате у окна, свернувшись калачиком, даже не стонет и не жалуется. И почему такого старика не положить на похожую койку в доме милосердия? Он, может, только на 45 рублей в день съест приютского хлеба, может, даже экономия с ним выйдет. Может, он от такой скудной пищи, жалкой жизни и не проживет долго…
Буду просить снова, может, примут?
Татьяна КОЧУРА
