Побег из курятника

В столичных кинотеатрах продолжается ограниченный прокат психологической драмы Шона Дуркина «Марта Марси Мэй Марлен» – тихой прошлогодней сенсации американского независимого кино, получившей приз на фестивале «Сандэнс» за режиссуру и номинированной в солидный каннский конкурс «Особый взгляд». Вопреки легкомысленной, на русский слух, фамилии режиссера-дебютанта, это умная, красивая и тонкая история о девушке, застрявшей меж двумя мирами и осознающей собственную чужеродность каждому из них.

Добежать до границы

Современная американская глубинка. Одинокая ферма. Глубокая ночь. Убедившись, что в доме все спят – почему-то прямо на полу, в обнимку и вповалку – рыжеволосая Марта (Элизабет Олсен, младшая из сестер Олсен) осторожно, чтобы никого не разбудить поднимает ставни, вылезает через окно во двор и несется, что есть мочи, в темный лес. С собой беглянка ничего не прихватила, но это ее явно не волнует. Она измотана и обессилена настолько, что то и дело останавливается перевести дыхание, но тут снова обращается в бегство.

Так не удирают даже из тюрьмы. Кто же это? Жертва сексуального маньяка? Заложница террориста? Скорей, просто до смерти напуганная девушка, уверенная в том, что достигнув леса, она сумеет спрятаться от охватившего ее панического страха. Проезжающий наутро мимо местной забегаловки молодой рабочий (случайный знакомый? посланный вдогонку домочадец?) заметит героиню сидящей за пустым столом и нервно стучащей зубами. Он предлагает подвезти беглянку (почему-то именуя ее Марси), спрашивает, отчего она так неожиданно исчезла без предупреждения, и только окончательно убедившись, что ему не сдвинуть собеседницу с места, неохотно оставляет ее в покое. Через некоторое время (а может быть, и в какой-то другой побег) Марта набирает с уличного таксофона телефон родной сестры Люси (Сара Полсон), и та приедет на машине забрать Марту в свой комфортабельный, просторный и почти роскошный загородный особняк, который Люси делит с мужем Тедом (Хью Дэнси).

Чужие свои

Расспросы ни к чему не приводят. Заторможенная сестренка – то впадающая в спячку, то постепенно приходящая в себя – неизменно отвечает, что жила последние два года с парнем, а потом ушла от него. Или он ушел от нее. В общем, неважно. Обращался он с ней хорошо. Где жила? В деревне. Штат? Коннектикут. Больше Марте вспомнить особенно нечего. Что ж. Возможно, Люси – хотя бы из милосердия – и устроил бы этот незатейливый и явно неполный рассказ, кабы не одна, уже совсем необъяснимая особенность. Время от времени Марта выкидывает уже совсем удивительные номера: то полезет при всех нагишом в озеро (купаться), то проскользнет ночью в их с Тедом семейную спальню (не привыкла спать одна). И главное – она не видит в этом ничего предосудительного и недопустимого.

Это одна проблема. Другая – Марту совершенно не смущает ее бесцельное и затягивающееся проживание в новом пристанище. Поначалу Люси с Тедом списывали эту невозмутимость странной девушки на потребность в реабилитации. Потом стало ясно, что Марта (как-то уж совсем несовременно и, тем более, не «по-американски») вообще никуда не торопится. Не то чтобы она бездельничает (спустя несколько дней, освоившись, Марта добровольно берет на себя обязанности по уборке в доме) – просто у нее очевидно нет никаких идей и планов по части образования-работы-места жительства. Неясно, словом, чем эта взрослая девица намерена заняться в жизни. Похоже, ничем. И, опять же, главное: дело даже не в ее незнании (как и в случае с нарушениями этикета), а в том, что оно Марту совершенно не смущает. Именно эта невозмутимость относительно своей так называемой «будущности» и раздражает буржуазную семью. В особенности – работягу Тэда, который, видите ли, всю жизнь мечтает поехать в Париж, но вместо этого пашет круглый год и теперь приехал провести буквально считаные дни с любимой женушкой. И увидел в своем доме такую вот «птичку небесную, что не сеет, не жнет». Сосуществование с Мартой постепенно превращается для Люси и Теда в настоящее испытание на прочность.

Жизнь в забвении

Реальность же центральной героини не только в принципе иная, но гораздо более запутанная. В сущности у героини не одна, а две реальности, поскольку Марта постоянно оказывается в мире, из которого она бежала в начале картины, и затем возвращается обратно. Границы двух миров Марта-Марси преодолевает с легкостью, сама того не замечая: нырнет в озеро на глазах у Люси, а вынырнет в Коннектикуте; выйдет из комнаты одного дома, чтобы войти в предбанник другого, и т.д. Этот колллаж и составляет главную интригу фильма. Прежде всего решительно неясно, что это: воспоминания героини или обыкновенные повествовательные флэшбеки? А может быть галлюциноз? Или нарушенное восприятие? Типичная шизофрения?

Из «фермерских» эпизодов мы узнаем, как Марта провела последние два года в статусе Марси: девушка попала в своеобразную коммуну-секту, которой руководит некий Патрик. Он и дал Марте имя своей бабушки (Марси-Мэй), на которую Марта якобы похожа. В доме Патрика всё (якобы) общее и равное, включая свободные полигамные отношения. Половое либертарианство Патрик сочетает со старой доброй патриархальной философией труда на природе, а эту последние – как выяснится позже – с бандитизмом и попутным втягиванием в бандитизм молодых сожителей и сожительниц. Разумеется, никого из новеньких Патрик сразу не предупреждает о том, что он тут, де, с друзьями грабит и убивает людей. Даже о победившей в его отдельно взятом доме сексуальной революции он до поры до времени молчит. Ясно же, что человек должен сперва освоиться, прикипеть, привязаться… узнавая обо всех проблемах, так сказать, в живом порядке поступления. И новичкам – которых рекрутируют из молодежи, сбежавшей из дома, оступившейся, попавшей на улицу – поначалу нравится эта вольная жизнь одной большой дружной семьей, без чинов и отчуждения.

Человек и закон

Мысль режиссера, однако, не столько в том, чтобы обвинить подлую Патрикову манипуляцию (хотя в фильме есть две-три четких сцены на эту тему), а в попытке, не впрямую, показать, насколько идентичны между собой – с точки зрения формы – всякий этикет, всякая идеология. В том числе: насколько схожа общепринятая буржуазная респектабельная культура, олицетворяемая Люси и Тедом (в чьих добродетелях ни мы, ни режиссер не сомневается), – и самопальная, маргинальная, экстремистская и уголовная культура, разработанная Патриком. Суть в том, что каждая из них вынужденно и неизменно подразумевает определенного типа умолчания и подавления.

Заботливую Люси искренне поражает, что ее сестра может забраться на кухонным стол с голыми ногами – и если Марта продолжит делать столь необычные вещи, ее, несомненно, ждет ожидают проблемы. Например – преспокойно и из лучших побуждений – упекут в психушку. Гадкого, на наш взгляд, Патрика (но не на взгляд благодарных девиц – во всяком случае, до поры) бесит, что эти его курицы, доведенные им вроде бы до состояния преданности, «расколятся при первом же шухере». В фильме очень тонко, без нажима запараллелены реакции обоих на непопадание Марты-Марси в подразумеваемые ими поведенческие «пазы».

Вероятно, это и есть одна из важнейших тем картины: любопытнейшая проблема табу (которые есть в каждой культуре) не в самих запретах на определенные действия, но в том, что во всяком табу есть подводная невидимая зона, неизвестная тому, кто, казалось бы, должен был знать ее целиком. В определенном (и весьма драматическом) смысле всякое табу мы окончательно узнаем лишь через его нарушение, совершенное потенциально или актуально, но так или иначе нами пережитое. Потихоньку погружаясь в паранойю (которая, как известно, не означает, что за вами не следят), Марта – вполне нормальный человек посреди безумных и уверенных носителей идеологий – постепенно начинает догадываться, что лучше бы ей просто тщательно запоминать и воспроизводить правила поведения в теперешнем ее – «нормальном» – обществе. Потому что понять эти правила и нормы до конца – что в секте, что в родной семье – все равно невозможно, а задавать вопросы – значит рисковать своей свободой или репутацией.

Особенная же грусть здесь в том, что единственное внешнее противоядие от жестокости формализованного, табуированного сознания – а именно любовь и милосердие к ближнему (нарушителю, преступнику, чужаку, самаритянину) – помогает не всегда. Им необходима, потому что, также добровольная поддержка самого «больного», его внутреннее самоосознание, возникающее в наших душах по неведомым причинам и именуемое на языке религиозном благодатью, даруемой нам свыше. Вспомним анекдот о (увы, безблагодатном) сумасшедшем, вообразившем себя зерном. Пройдя курс лечения в психиатрической клинике, он убедился в том, что он не зерно, а человек. Врачи убедились в том, что он убедился, и выписали его. Человек вышел на свободу, но вскоре вернулся с криками – увидев курицу, он испугался, что она его съест. А когда врачи напомнили ему, что он же человек, а не зерно, тот возразил: «Я-то понимаю, что я человек, только вот знает ли об этом курица?»

Николай ПРОПУЩИН