«Патриотизм – любовь к истории и географии страны»

Легко любить страну, в которой все хорошо, гораздо труднее любить мучающуюся и страдающую родину. Об этом почти 100 лет назад писал Василий Розанов, и с ним согласен Борис ЛЮБИМОВ, ректор Высшего театрального училища имени М.С. Щепкина.

— Для меня патриотизм не связан ни с коммунистической, ни с капиталистической идеологией. Мне кажется, он вообще вне идеологической приверженности. Иначе что получается? Если я, допустим, сторонник рынка, то перестаю любить Россию при коммунизме, а если коммунист, перестаю ее любить в 1991? Для меня патриотизм – любовь к истории и географии, то есть любовь к стране от Пскова до Владивостока. Это любовь к территории, жалость и сострадание к ней, когда она поругана и изнасилована, восхищение ее природой, причем во всех ответвлениях. Я люблю и север – бывал в Мурманске и Североморске, и юг – «Как сладкую песню отчизны моей люблю я Кавказ…», – эти строки Лермонтова я взял эпиграфом к сочинению в 5 классе. Я в 6 лет ездил в горы: Домбай, Баксан, Шхельда, Эльбрус – тоже часть моей земли. Как и Урал, Дальний Восток и, конечно, Сибирь: Красноярск, Омск, Новосибирск, Иркутск. Но и Поволжье: Нижний Новгород, Ярославль, Саратов! И Вологда, где мой прадед был губернатором, и Калуга, где похоронена моя бабушка, и Псков, и Смоленск, ну и, конечно, моя любимейшая Москва и Подмосковье. Любовь к географии страны – это восхищение ее красотой и объемом. Я восхищен замыслом Творца, создавшего землю, но мне кажется, что Россию Он творил во всех объемах и проявлениях. Я ни слова не говорю про нефть и газ, но только про красоту территории. И вдвойне бывает стыдно и больно за поруганную землю, за каждый брошенный на нее окурок, за ее неухоженность, неприбранность, разоренность. Это о географии.

А если об истории, то я не мудрее Пушкина, который прекрасно знал все беды и сложности русской истории, но в письме Чаадаеву писал, что другой истории ему не надо. Я приемлю историю России, для меня она не советская и не постсоветская. Можно сказать, что я больше знаю и интересуюсь знакомым мне XIX веком и началом XX, но мне дороги и XVIII, и XVII век, и Русь до монгольского нашествия, и Русь времен Андрея Рублева и Сергия Радонежского. Вот это сочетание истории и географии и есть Россия, как, впрочем, и любая страна. Что любит англичанин? Свой остров и свою историю, а также сформированный этой историей тип человека. Конечно очень разный.

Я понимаю трудность нашего положения, у нас гражданская война еще не кончилась, мы по-прежнему белые и красные. Я б сказал словами Пастернака: «Жизни, бедной на взгляд, но великой под знаком понесенных утрат».

У меня нет сомнений, что советский период — самый страшный в истории России, но я потрясен величием народа, который и в этих страшных условиях создавал великие произведения литературы, искусства, развивал гуманитарные и точные науки. Можно говорить о чудовищном начале войны, небывалом в истории России, о бездне предательства, ужасе предательства изнутри и предательства сверху, но нельзя не восхититься той мощью, терпением, смирением и становой силой людей, которые вынесли эти четыре года.

И для нас тот период страшен еще и потому, что и удален — очень мало осталось людей, которые могут рассказать о 1942 годе, а уж о 1932 вообще никто не расскажет. Я знаю трех-четырех человек, которые тогда были подростками, им сейчас 95-99 лет. Заметьте, что о двадцатых годах и ленинцах все меньше спорят – они ушли в историю. А вот вторая половина тридцатых, сороковых – это еще время, которое помнят наши отцы, деды. И о литературе того периода по-прежнему спорят: о Пастернаке, об Ахматовой, о «Мастере и Маргарите». О Жуковском и адмирале Шишкове так не спорят – это интересно только историкам литературы, и то определенного периода. Через 10-15 лет станут историей сороковые-пятидесятые годы, и мы будем о них говорить поспокойней, зато вспыхнут страсти по поводу восьмидесятых-девяностых, и, конечно, будут написаны книги и сниматься фильмы о 1991 годе, 1993. Когда это немножко отойдет в прошлое. А сейчас уходят в прошлое тридцатые.

Наверное, подлинный патриотизм и проверяется на трудностях. Когда в стране все хорошо, любить ее просто. Еще Розанов писал, что мучающуюся, страдающую, заплеванную Родину любить гораздо труднее. Но разница между ложным и подлинным патриотизмом в том, что ложный либо закрывает на все это глаза, либо призывает любить и то, что любить явно не надо. А подлинный патриотизм выражен в классических строках Алексея Константиновича Толстого: «Есть мужик и мужик. Коль мужик не пропьет урожаю, я того мужика уважаю».

Нищета есть во всем мире, и слово «коррупция» не у нас появилось. Просто у нас все это особенно режет глаз. Там, где веками кто-то жил в замках, и это не разрушалось до основанья в 1917 году, все привыкли, что одни люди живут на окраине, а другие в дорогих кварталах. У нас дорогие кварталы стали создаваться на наших глазах, и когда мы понимаем, что они – не то, что унаследовано в течение столетий, а то, что сейчас уворовано у нас, у богатейшей страны, за 20 лет, это производит впечатление. Трудно любить тех, кто уворовал, но это не мешает мне любить свою страну.