История с увольнением врача-трансплантолога Михаила Каабака из столичного Национального медицинского исследовательского центра здоровья детей (НЦЗД) в конце минувшего года наделала много шума. Выяснилось, что с трансплатацией в России все совсем не радужно. Каабак был и остается единственным врачом, который умеет пересаживать органы детям с маленьким весом, при этом трансплантация детских органов в стране, хоть и разрешена законом, на практике не осуществляется.
Как признаются сами хирурги, ни один врач не хочет рисковать, слишком неоднозначной может оказаться реакция общества. Ведь дети – это святое, как же можно их «резать на органы».
Что делать в этой ситуации, в интервью порталу «Милосердие.ru» рассказал сам профессор Каабак.
– Михаил Михайлович, почему в России такая сложная ситуация с пересадкой детских органов? В чем наша специфика, если сравнивать со странами Запада, например?
– Российские условия ничем не отличаются от других стран: смерть ребенка в результате травмы головы, асфиксии, или ОНМК, когда происходит гибель головного мозга, всегда и везде огромная трагедия.
Сообщение о смерти ребенка его родителям – это один из видов работы врача. Такое известие должно исходить от врача, который пытался спасти ребенка.
Это правило распространяется не только на смерть в результате гибели головного мозга, но на все случаи смерти ребенка в больнице. Этой работе врачей нужно учить, как и любой другой работе.
В России такой подготовке не уделяется достаточное внимание в медицинских вузах, поэтому обучение врачей коммуникативным практикам сообщения о плохих новостях должно стать обязательным в отделениях реанимации.
Сообщение о смерти должно предшествовать разговору о возможном посмертном донорстве органов, и должно исходить от разных специалистов. Если о смерти, как я уже говорил раньше, в идеальной ситуации сообщает врач, который пытался спасти ребенка, то разговор о возможном посмертном донорстве проводит трансплантационный координатор той клиники, где умер ребенок.
– Минздрав несколько лет назад говорил о специальных курсах для врачей, где им могли бы рассказать, как беседовать с родителями будущих доноров, убеждать их в необходимости принять решение отдать органы своих детей другим детям, проще говоря, «обрабатывать».
– Ни о какой «обработке» родителей речь не идет. Родителям сообщают о возможности донорства органов, для многих родителей такая возможность становится утешением, когда, потеряв своего ребенка, они могут, в результате достижений высоких медицинских технологий, разрешить трансплантацию и спасти жизнь других детей. Или не разрешить.
В странах, где детское посмертное донорство существует, такая возможность есть. В России, при отсутствии такой системы, родители умерших детей лишены этой возможности и этого утешения.
– И все же, какие меры стимуляции к согласию родителей умершего ребенка вы считаете эффективными и оправданными?
– Ни о какой стимуляции речь не идет. Родителей нужно информировать о возможности посмертного донорства, после того, как они получат известие о смерти своего ребенка от того врача, который пытался его спасти.
Подталкивать родителей к какому-либо решению недопустимо.
Родители принимают решение самостоятельно, на основании предоставленной им информации в том объеме, в котором они будут готовы или захотят ее получить.
Детское посмертное донорство следует рассматривать как атрибут, присущий цивилизованным обществам, который, повторюсь, может принести утешение семье умершего ребенка.
– Какова сегодня конкретная необходимость в пересадке органов детям от детей?
– Органы взрослых людей можно пересадить большинству детей. За исключением детей младше 10 лет, нуждающихся в трансплантации сердца или легких. Трансплантация сердца нужна приблизительно 100 детям такого возраста ежегодно, трансплантация легких – приблизительно 10 детям.
Техническая готовность к проведению таких операций есть в нескольких клиниках России, например, в НМИЦ ССХ им. Бакулева, Алмазовском центре в Санкт-Петербурге, НМИЦ здоровья детей, НМИЦ трансплантологии и искусственных органов, Детской клинической больнице №1 Санкт-Петербурга.
– Изъятие органов производится при условии смерти мозга. Однако в СМИ и интернете порой приходится читать о случаях, когда пациенты якобы приходят в себя после установления смерти мозга, в том числе и те, кого уже готовили к забору органов. Насколько надежен этот критерий?
– Таких случаев в мире не было.
Кроме того, в России применяются наиболее строгие критерии диагностики смерти мозга. Донором в России становится человек, у которого полностью погиб головной мозг в результате прекращения кровотока по всем четырем артериям: двум сонным и двум позвоночным.
В таком состоянии сердце продолжает сокращаться несколько часов, может быть несколько дней, но никак не больше.
В некоторых странах посмертным донором могут стать люди со смертью коры головного мозга, это состояние отличается от смерти всего мозга прежде всего тем, что человек может самостоятельно дышать.
Человек со смертью коры головного мозга может находиться в стабильном состоянии многие месяцы, но к российской трансплантологической практике это отношения не имеет.
– В чем, по вашему мнению, причина столь длительной паузы с принятием закона о детском донорстве? Сможет ли закон как-то воздействовать на ситуацию с забором детских органов, и что сможет вообще?
– Новый закон или его отсутствие никак не повлияет на развитие посмертного детского донорства. Необходимая нормативная и правовая база уже существует.
Развитию трансплантологии вообще, и детского посмертного донорства в частности, будет способствовать повышение прозрачности трансплантационной системы в стране в результате эффективно работающего трансплантационного регистра, который позволит оценивать выживаемость после трансплантации.
В России существуют два трансплантационных регистра, ни один из них не оценивает выживаемость и связанные с выживаемостью факторы, на основании которых можно, в том числе, следить и за справедливостью распределения органов.
– Сколько детей сможет спасти один ребенок-донор?
– От одного донора можно пересадить 2 почки, 2 легких, сердце и печень, то есть 6 детей. Сегодня около 100 детей ежегодно погибают из-за отсутствия детского посмертного донорства.
