Эта неисправимо жизнелюбивая девочка умела находить повод для радости во всем чем угодно. И когда добрая благотворительница подарила ей вместо куклы костыли, ей потребовалось несколько секунд, чтобы провозгласить: «Как хорошо, что они мне не нужны».
Я же рассмотрела выгоды доставшихся мне через «Авито» костылей не сразу. Хотя вопрос «для чего, а не почему», смогла сформулировать довольно быстро.
Наверное, поэтому мне стали открываться новые истины, и главная из них: оказывается, люди не плохие, а хорошие. А у меня, как и у многих, последние полтора года был такой хороший повод окончательно разочароваться в человечестве.
Пришлось остановиться в этом процессе разуверения и отправиться в противоположном направлении, несмотря на необходимость преодоления закостеневших установок и, что уж там, невозможность нормально жить и функционировать.
Травма в отпуске
В конце августа мы с подругой приехали в Пятигорск. План был такой: быстренько посмотрим окрестности, купим баллон для газовой горелки и отправимся в поход с завораживающим названием «через горы к морю».
В Адыгее начинается этот популярный маршрут, который за шесть дней и сто километров выведет нас в Дагомыс к Черному морю. Еще за несколько дней до конца отпуска мы успеем доехать до Абхазии и пожить там на берегу в уже забронированном домике. Обратные билеты из Адлера ждут в электронном кошельке на айфоне.
Мы возвращались с Машука, знаменитой Пятигорской горы, у подножия которой почти 200 лет назад погиб Лермонтов, когда подруга предложила пробежаться до остановки трамвая, «а то следующий через двадцать минут».
В размеренном тренировочном темпе бежим по ночному городу, благополучно добираемся до места, и вдруг я вижу, что трамвай уже стоит на остановке. Срываюсь с места, нога подворачивается, я падаю.
Подруга испуганно смотрит на мои сбитые в кровь коленки, а у меня темнеет в глазах:
– Оля, я сейчас упаду в обморок, – обращаюсь к подруге. Она ищет в рюкзаке бутылку с водой. «Не пойдем мы в поход», – мысленно произношу я, а когда добираемся до отеля, то и вслух.
– Что за пессимизм, – возражает моя спутница, – у нас еще четыре дня в Пятигорске, отдохнешь.
Я не спорю, зная, как долго заживают растяжения и страдая от сильной боли в ступне. Ночь прошла под обезболивающим. На следующий день мы решаем доехать до рентгена. Таксист из Пятигорска везет нас в больницу вместо травмпункта, объясняя, что «здесь врачи лучше».
Рентгенолог с моим снимком в руках сообщает:
– У вас перелом, на ногу не наступать.
Эх, лучше бы мы вообще не поехали в этот поход, – из глаз брызгают недобрые слезы.
Никому не будешь нужна?
Прошло 25 дней, которые я отходила с гипсом на костылях. Еще столько же мне оставалось. За это время я успела полежать в пятигорской больнице, отказаться от операции, попасть в питерскую больницу сразу после возвращения домой, потому что кость не срасталась…
Но если бы меня спросили, отказалась бы я от этого опыта? «Ни за что», – не раздумывая, ответила бы я.
– Хотела бы я сломать ногу? Конечно, нет, – успокою вас, чтобы доказать свою вменяемость, – но раз уж так случилось, то этот опыт я восприму как приобретение, а не выброшенные два месяца жизни.
«Боль неизбежна, страдание добровольно», – услышала я недавно в ролике у любимого книжного обозревателя. Мне даже не пришлось напрягаться, чтобы увидеть хорошее в своей истории, она так внезапно вторглась в привычную картину мира, что с той потихоньку начала слезать краска.
Итак, все три недели отпуска нам предстояло провести в Пятигорске. Пару дней я посидела в квартире на пятом этаже без лифта – единственный вариант жилья, который нам с подругой удалось найти. Потом попробовала спуститься, потом мы с подругой доехали на такси до музея Лермонтова. И когда выяснилось, что перемещаться на костылях хоть и сложно, но можно, поехали на… Эльбрус.
Никуда восходить я не собиралась, как и подавляющее большинство отдыхающих у достославной вершины. Три подъемника дорого и непринужденно доставят вас на высоту 3800 метров, где уже начинается не тающий в середине июля снег.
«Сейчас все будут пялиться…» – стискиваю зубы и костыли, когда мы подъезжаем к месту.
У подножия Эльбруса жизнь бьет ключом, но не сероводородным, как в Кисловодске. Толпятся туристы, альпинисты, спортсмены, продавцы сувениров и много-много-много кавказских мужчин неопределенного рода деятельности. Судя по тому, как на нас накинулись несколько из них, когда мы случайно создали пробку на подъезде к подъемникам, они тут просто за главных.
Мысленно предваряю их обращения ко мне: «И куда ты прешься с такой ногой?», «Дома не сидится?», «Нам тут заняться нечем, только тебя обслуживать?»
Когда кабинка подъемника на первой станции (всего их три) подъезжает к месту посадки, я сосредотачиваюсь, чтобы влезть в нее на костылях, ведь она не останавливается, а продолжает медленное движение… и не слышу, как ко мне обращается сотрудник:
– Вам помочь? Остановить кабинку?
За меня отвечает подруга:
– Да, остановите, пожалуйста.
Я благополучно заныриваю внутрь и жду, пока мы отчалим от места моего позора.
Сотрудников второй станции по рации уже предупредили, что к ним поднимается особый пассажир, и для меня снимают замки с дверей, чтобы не идти в обход и по ступенькам. На третьей станции я уже сама ищу глазами обходительных и сердобольных бородатых кавказцев и без труда встречаю их, спешащих мне на помощь.
Когда мы поднимаемся наверх – дальше уже только на снегоходе – к нам подходит группа взрослых, под пятьдесят, альпинистов.
– Какие вы молодцы! – один смотрит на мою ногу. – Пальчики не замерзли?
На фоне белого гипса и снега алеет мой яркий педикюр.
– А вы с восхождения? – спрашиваю.
– С акклиматизации, я уже был на вершине в прошлом году… – говорит альпинист.
Мы еще минут пятнадцать стоим и восхищаемся друг другом. В какой-то момент обнаруживаю себя опирающейся на его руку. То ли под воздействием его рассказов об уникальном чувстве от покорения, то ли охваченная нежданным чувством от заботы, обрушившейся на меня тут, я сделала это.
Всю жизнь я опасалась людей, доверяя только самым близким. Почему? Да я себя и не спрашивала. А разве можно людям доверять, – откройте новости. Но отчетливее всего звучал голос моего отца: «Если с тобой что-то случится, ты никому не будешь нужна, кроме родителей».
Так вот чей голос я слышала, подъезжая к горе! Чью интонацию, тембр, манеру. Отец так часто повторял эту мантру, что я усвоила на всю жизнь, что, во-первых, со мной непременно что-то должно случится, во-вторых, я останусь без помощи.
У страхов глубокие корни
Почти семь лет я в психотерапии. В прошлом году пошла на 12-шаговую программу для взрослых детей из алкогольных и дисфункциональных семей.
– У тебя что, родители пили? – спрашивают меня знакомые, когда я упоминаю об этом.
– Нет, – отвечаю я, и, если обстановка располагает, рассказываю, что алкоголиком был отец матери, хотя никто так не думал, сейчас это называется «бытовое пьянство». Да и не мудрено, он попал в немецкий концлагерь в 14 лет, после окончания войны его еще на пять лет забрали в армию, видимо, чтобы вытравить западный тлетворный дух, которым он мог заразиться в концентрационном лагере Германии.
Он вернулся домой, когда ему было двадцать три года. Не надо быть психиатром, чтобы предположить у него и у всех ему подобных ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство.
Отец отца прошел всю войну. Защищал блокадный Ленинград, заболел, чуть не был похоронен заживо. Его уже везли на телеге с трупами, но спас односельчанин, который чудом оказался рядом. Дед оклемался и дошел до Берлина. Никогда ничего не рассказывал о войне. Зато кричал по ночам.
Я помню его – закрытого, холодного, неприветливого. В его ПТСР тоже не стоит сомневаться. Он стал трудоголиком, уходил затемно, возвращался, когда стемнеет. Трудоголизм определяют как одну из форм психической аддикции, когда существенное доминирование работы в жизни служит уходом от нерешенных психологических проблем, в частности из-за утраты способности полноценно общаться с окружающими.
А еще это когда ты своих детей воспитываешь по принципу: ты не заслуживаешь жить, если не работаешь до изнеможения. Так дед воспитал моего отца, а тот воспитывал меня.
Обе бабушки соответственно были созависимыми. Мелоди Битти в книге «Спасать или спасаться» пишет: «Созависимый – это человек, который позволил поведению другого человека, часто зависимого, воздействовать на себя и одержим стремлением контролировать поведение этого другого человека».
Проще говоря, живя с алкоголиком, ты думаешь, что если будешь следить за тем, сколько он пьет, то сможешь в конце концов помочь ему, а когда он, наконец, перестанет пить, то и твоя жизнь станет лучше, потому что это ведь единственное, что тебе мешает быть счастливой.
Обманули
Когда мои родители выросли и покинули родной дом, они нашли друг друга. Перестав волноваться о своих родителях, они стали волноваться о своих… детях. То есть обо мне.
«Если с тобой что-нибудь случится, мы этого не переживем», – основной месседж на протяжении всего моего детства и всей последующей жизни. А главная опасность для человека, как известно, не стихийное бедствие или голодный медведь, а другой человек.
Поэтому родители меня предостерегали от этого другого человека и всего человечества… «Не будь наивной, тебя обманут», «доверяй, но проверяй, а лучше вообще не доверяй», «никто никогда никому не поможет»…
И вот я, на 38-м году жизни, на костылях через каждые пять метров, как бы трудно они мне ни давались, встречаю помощь, поддержку, заботу. И в маленьком Пятигорске, и в большом Петербурге люди не ждут, пока я их попрошу открыть мне дверь в магазин, они рады это сделать.
На ступеньках в подземный переход мужчина спрашивает меня:
– Вам нужна помощь?
– Если только моральная, – улыбаюсь я.
Он обгоняет, потом оборачивается:
– Выздоравливайте, – улыбается в ответ.
Десятки добрых пожеланий я услышала за это время, иногда просто от проходящих мимо людей.
Как-то в Питере, возвращаясь с прогулки, я не удержалась и купила себе арбуз. Всего лишь четвертинку, но нести его на костылях оказалось невозможно. Решила попросить какого-нибудь молодого человека и от волнения обратилась к первому встречному.
Встречному! Ему ведь не по пути.
– Конечно, помогу, – ответил он на мою просьбу и взял пакет с арбузом.
Когда я пытаюсь ускориться, он уверяет меня, что не спешит, и намеренно идет очень медленно. Поболтали про то, как он ломал ребра, а когда дошли до подъезда, и я протянула руку за пакетом:
– Да я подниму, – ответил он.
Когда я поделилась этой историей в соцсетях, одна из подписчиц написала в комментарии: «А могло быть иначе. Вошел в квартиру, толкнул или оглушил и что надо вынес». Наверное, она из поколения моих родителей.
Коллажи Татьяны СОКОЛОВОЙ
