Кино в палате №6

«Я задыхаюсь без кислорода. Даже сказка, и та про темноту, а помощь сумасшедшая. Похороните меня в палате №6».

Этой словесной игрой, составленной из названий новых российских фильмов, вполне можно передать впечатления от двух крупнейших отечественных кинофестивалей уходящего лета – сочинского «Кинотавра», посвященного российскому кино и Московского международного, в конкурсную программу которого вошли три картины наших режиссеров.

Программы обоих киносмотров вполне наглядно продемонстрировали, чем живут и дышат два поколения кинематографистов. Молодые показали себя сочинской площадке. Старшие на более престижном, международном столичном кинофоруме.

«Кинотавр» открылся картиной «Короткое замыкание», состоящей из пяти новелл, снятых ведущими режиссерами нового поколения. Каждый из них высказался о любви. К примеру, в новелле Алексея Германа-младшего любовь настигает героя в сумасшедшем доме, показанном с прямолинейным натурализмом, и приводит больного человека к окончательному и безнадежному помрачению рассудка. Героя из новеллы Кирилла Серебренникова зверски избивают – опять же за любовь. В новелле Петра Буслова сильное чувство, настигшее глухонемого сапожника, довело его до мучительной смерти. Борис Хлебников справедливо трактовал любовь, как чувство, требующее жертв – в виде сильного удара по голове с последующей потерей сознания. Как говорится, далее – везде.

Все это было лишь легкой разминкой перед последовавшим за ней хождением зрительской души по мытарствам современного кино. В течение семи фестивальных дней на память приходил персонаж Честертона, который перед внешним миром представал в обличие жизнерадостного здоровяка, и только домочадцы слышали его жуткие крики: «Ад, ад!» Молодые российские режиссеры выглядят вполне благополучно: они улыбчивы, загорелы, одеты с европейским шиком, умно рассуждают и радуются жизни. И лишь в интимной темноте кинозала на полотне экрана открываются темные закоулки режиссерского подсознания, полного страхов, агрессии и мрачного безверия. Последнее преподносится с особой бравадой, но и не без готовности подпитаться «энергией» Священного Писания. Так «Кислород» Ивана Вырыпаева построен на речитативном чтении десяти евангельских заповедей со «сносками» – виртуозной монтажно-ритмической демонстрацией того, как человечество выворачивает заповеди наизнанку, отчего фильм превращается в «десять провокаций». В центре сюжета опять-таки любовь: герой встретил «прекрасную незнакомку», которая стала для него кислородом, после чего убил лопатой свою жену, кислорода не дававшую. Игорь Волошин в автобиографическом фильме «Я» – о своем наркоманском детстве и юности, лечении в психушке и первой любви – также прибег к евангельским цитатам. Он, не стесняясь, обыграл сюжеты Хождения по водам и Распятия. По воде роскошного бассейна у него прошелся садист-милиционер, который затем распял на кладбище наркомана, перед тем зверски убив у него на глазах любимую девушку. На пресс-конференции режиссер объяснил, что любовь должна простираться на всех («наркоманы – заблудшие души, достойные сострадания»), бойко сыпал цитатами из Писания и святых отцов. Но как-то сник, когда ему с такими же цитатами в руках доказали, что святотатство и соблазн, которые он несет с экрана, к любви никакого отношения не имеют. Сам режиссер несколько лет назад излечился от наркозависимости с помощью православного священника, а затем крестился и воцерковился. Об этом опыте в фильме нет ни слова. Действительно, рассказать об этом в форме современного кино гораздо сложнее (да и бесперспективней для фестивального продвижения картины), чем со смаком рисовать «торчки» и «глюки» веселых наркоманов или живописать дантов ад психиатрической клиники. Причем, изощренную красоту изобразительного ряда сопровождает богатый звуковой ряд, где закадровый авторский текст, не лишенный литературных достоинств, соседствует с отборным матом.

Из всей конкурсной программы без нецензурной брани обошлись (да и то не совсем) лишь несколько фильмов. «Сынок» Ларисы Садиловой рассказал об удушающей отцовской любви, едва не погубившей сына. «Скоро весна» Веры Сторожевой поведала мелодраматическую историю о жизни монастырского подворья. Некоторую передышку утомленным зрителям принесли также вполне человечные «Минессота» Андрея Прошкина и «Сумасшедшая помощь» Бориса Хлебникова. Первый рассказал печальную притчу о двух хоккеистах, чья братская любовь не вынесла испытания соблазном славы и денег. Второй – историю трех странных, по-детски наивных людей, с трудом выживающих в жестоком мире.

В целом же нынешняя «натуральная школа», похоже, уже и не мыслит себя без мата, в изобилии льющегося с экрана. На вопрос «Разве без этого нельзя?» слышишь: «Не будем ханжами – это жизнь». Так режиссер Николай Хомерики наполнивший матерщиной почти все диалоги своей картины «Сказка про темноту», объясняет это невозможностью иным способом адекватно отобразить милицейские будни. Самую лихую забранку в этой «Сказке» загнул шестилетний ребенок, который, по заверению автора фильма, «как выучил текст роли, так его и забудет».

Дети – отдельная тема, волнующая молодых режиссеров. Но дети как жертвы и никогда – как надежда. Вообще расстановка сил «палач – жертва» один из главных симптомов современного российского кино. К примеру, Сергей Снежкин в фильме «Похороните меня за плинтусом» (по одноименной автобиографической книге Павла Санаева) тщательно перенес на экран все, что касалось страданий восьмилетнего мальчика от жестокостей сумасшедшей бабушки. Но если в финале повести к ребенку все же приходило спасение в лице матери и доброго отчима, то в фильме никакого спасения нет. Потому что быть не может, так как жизнь – это ад. Отступление от этой догмы – полная ересь, которая наказывается отлучением от блестящей фестивальной судьбы. Тогда как авторские фильмы делаются исключительно для фестивалей. А где еще с нашим-то прокатом может существовать артхаусное кино?

Главный приз «Кинотавра» (а также призы за лучший сценарий, женскую роль и приз критиков) получил фильм «Волчок» Василия Сигарева, одного из самых перспективных драматургов и режиссеров «Театра. Doc». В «Волчке» пьющая и гулящая мать все экранное время мучает свою шестилетнюю дочку: разговаривает с ней исключительно матом; кидает в нее бутылки; рассказывает, что нашла ее на кладбище, поросшую волчьей шерстью; заставляет сидеть рядом с умершей бабушкой, зачем-то держа покойницу за ногу. Девочка любит играть на кладбище, потому что там ей уютнее, чем среди живых. Это лишь небольшая часть событий, бесстрастно поведанных автором фильма, который стал главным событием «Кинотавра». А критические высказывания потонули в криках восторга. Спорить бесполезно, тем более – рассуждать о расчеловечивающем искусстве, о пресыщенности и снятии нравственных и эстетических запретов. Караван все равно будет идти в избранном направлении. Как дипломатично заметил режиссер Николай Досталь: «Пусть они нас шокируют, их дело молодое. Ну а традиционное «папино кино» снимать будем мы, те, кто постарше».

«Папино кино» явило себя на Московском международном кинофестивале, и теперь уже трудно сказать, как бы оно смотрелось, без сочинской «прививки». Впечатлило «Чудо» Александра Прошкина, трактовавшее реальное событие, известное как «Зоино стояние». Комсомолка и безбожница на разгульной вечеринке вздумала сплясать с иконой святителя Николая и вдруг застыла в каменном оцепенении, являя, по замыслу авторов «Чуда», образ лишенной веры, омертвевшей России. Чудо откликнулось лишь в жизни журналиста, внезапно решившего уйти из газеты, чтобы служить своему главному призванию – поэзии. Но никто больше в чудо не поверил – ни (что не удивительно) Никита Хрущев, волей авторов приведенный на место событий, ни местный священник, ни народ, уныло копошащийся в грязи заводского поселка. Мать героини чудо вообще свело с ума и бросило под колеса поезда, а саму девушку, ожившую в день Пасхи, привело в сумасшедший дом. Вообще сумасшедший дом давно стал для российского кино каким-то заколдованным местом, к которому ведут если не все, то очень многие пути.

Почему это так, пояснил Александр Бородянский, автор сценария фильма «Палата №6». «Все мы в той или иной степени – шизофреники, это я вижу, глядя на ваши лица», – пошутил Бородянский на пресс-конференции. Режиссер Карен Шахназаров перенес действие «Палаты №6» в наши дни. Чеховский текст сохранил полностью и вложил в уста разных персонажей. История доктора, разделившего участь своих душевнобольных пациентов, подана в форме телевизионного репортажа. Приз за лучшую мужскую роль достался исполнителю роли Рагина, Владимиру Ильину, на фестивале было много сильных мужских актерских работ. Дело, видимо, в том, что в финале «Палаты №6», картины мрачной и вроде бы безнадежной, Владимир Ильин сыграл то, что на современном экране становится уникальным, почти невозможным явлением. В палате празднуется Новый год, больные танцуют парами под красивую, грустную музыку, и камера долго держит на крупном плане Рагина-Ильина. И происходит чудо – возникает катарсис. Тот самый, которого современные авторы боятся, как огня, как ереси, отвергающей главный постулат их религии – «жизнь – это ад, входящие, оставьте упованья».

А главный приз Московского кинофестиваля получила картина Николая Досталя «Петя по дороге в царствие небесное». Герой ее – городской дурачок, возомнивший себя инспектором ГАИ, и все местные жители терпеливо подыгрывают ему. Маленькая власть, в которую всерьез играет Петя, приобретает особый смысл, потому что на дворе зима 1953 года. Чудовищная власть вот-вот испустит дух, но она еще жива. Однако то, что действие разворачивается в Кандалакше, в близком соседстве с лагерями, как это не парадоксально делает фильм, еще более светлым. Потому что авторы уверены: хороших и добрых людей гораздо больше. А мир увиден традиционно – солнце светит, снег белеет, на земле люди, а над ними – царствие небесное.

Валерия ГОРЕЛОВА