История милосердия: добро как бизнес и забота о душе

Мы продолжаем наш рассказ об истории милосердия в нашей стране и дореволюционных московских предпринимателях-благотворителях. Начало смотрите здесь.

Добро как вклад в бизнес

Мы привыкли противопоставлять добрые дела тем, которые сделаны ради выгоды. Но исследователи вопросов благотворительности уверяют, что противопоставление здесь ошибочное: очень часто поистине благородное и полезное дело оказывается выгодным для развития бизнеса. Более того, масштабная благотворительность предпринимателей, как правило, и возникала из такого сочетания.

Об этом рассказывает главный хранитель московского Музея предпринимателей, меценатов и благотворителей Лев Краснопевцев:

– Все шло от самого бизнеса. Наши деловые люди вынуждены были строить не только фабрики и заводы, но тут же – жилые города для своего персонала. Такие городки появились у Морозовых, Третьяковых, Рябушинских и многих других. Вот возьмем текстильную династию Прохоровых, основателей Трехгорной мануфактуры на Красной Пресне. Построили они фабрику. А где люди будут жить? Они, конечно, могут ходить на работу из окрестных деревень. Но если человек с утра пять-шесть километров идет до работы, какой из него работник? Надо строить жилье. Кстати, и Морозовы, и Прохоровы денег с рабочих за жилье не брали. Они говорили: ну что ж мы будем с них копейки драть, ну сколько мы с него возьмем, если он 15 рублей получает в месяц? Надо прибыль получать от продажи товара!

Дальше. Работники болеют – надо устраивать больницы. Надо готовить следующее поколение – значит, нужны школы для детей. Зарплата небольшая, женщинам придется работать – значит, ясли нужны.
Конечно, разные были капиталисты, не все это делали. И думаю, что значительная часть считала: хочет заработать – пусть хоть под станком ночует. И многие ночевали так. Но люди, которые смотрели далеко, которые входили в самую верхнюю элиту предпринимательства, они всегда занимались социальным строительством. Что это – выгода или нравственный долг? И то и другое. Зачем делать так, чтобы твои рабочие убегали от тебя? Не лучше ли, если дети их будут работать, внуки их будут работать? При хороших условиях они и бастовать будут меньше. Например, у Алексеевых работники не бастовали никогда, и хотя их производство было связано с использованием больших партий золота и серебра – не воровали ни золото, ни серебро. Потому что выгоднее получать хорошую зарплату, чем один раз попасться и вылететь.

Конечно, связь благотворительности с бизнесом бывала очень разной, и не всегда столь непосредственной, как строительство городков для рабочих. Про какие-то проекты сегодня бы сказали: «Это реклама!» Но это было бы не совсем справедливо, гораздо больше подошло бы другое определение: «дело купеческой чести». Когда среди заводчиков и фабрикантов собирались средства на народное дело, то вопросом чести было присоединить и свой капитал, не меньший, чем уже сделанные вклады. Это было и показателем того, что дела у тебя идут хорошо, и знаком уважения к остальным участникам сбора.

В воспоминаниях об известном московском враче М.С. Зернове, инициаторе устройства здравницы в Ессентуках, его жена рассказывает, как собирались благотворительные пожертвования на устройство санатория для малосостоятельных больных. Начав с себя и «подписав» тысячу рублей на санаторий, Зернов обратился к известному фабриканту Григорию Ивановичу Мальцеву. Тот, сделав такой же вклад, необычайно воодушевился идеей санатория и включился в сбор средств. При этом он не описывал потенциальным жертвователям картин неблагоустройства Ессентуков, как делал врач Зернов, а поступал по-своему, по-купечески. «Приезжал к нему, например, на фабрику покупатель из Сибири или из другой глуши. При расчете с ним Мальцев обычно говорил: “Вот ты товару купил не на одну сотню тысяч рублей, так пожертвуй на хорошее дело, на санаторий в Ессентуках, я там каждый год лечусь и воды пью, очень помогает”. Обычно покупатель, уважавший Мальцева, соглашался и давал столько же, сколько сам Мальцев, – тысячу рублей. Если же он колебался, то Г.И. обращался к нему со следующими рассуждениями: “Ты посчитай, сколько ты наживешь на купленном у меня товаре, меньше тысячи нипочем с тебя не возьму”. В большинстве случаев покупатель или подписывался на листе, или давал устное обещание. Для Г.И. обещание было равносильно получению денег. У него самого все было построено на слове и на чести».

Забота о душе

Самым распространенным побуждением к благотворительности оставалась забота о спасении, христианская совесть. В.П. Рябушинский, известный промышленник и банкир, писал в своих воспоминаниях, что русскому хозяину-фабриканту, вышедшему из крестьянской среды, «и в голову не приходило считать себя за свое богатство в чем-то виноватым перед людьми. Другое дело Бог: перед Ним было сознание вины в том, что из посланных средств недостаточно уделяется бедным».

Самый древний, самый распространенный и любимый на Руси вид пожертвования – это милостыня, которая особенно в дни поста всегда сопутствовала молитве и покаянию. Кроме того, милостыня – и повод попросить помолиться за себя. И хотя форма подаяния могла модернизироваться, по сути она все равно оставалась такой «поминальной молитвой». Например, в Москве в XIX веке были очень популярны пожертвования в местные попечительства о бедных с формулировкой: «Для раздачи бедным невестам и бедным жителям к праздникам Рождества и Пасхи». Такие пожертвования в десятки и даже сотни тысяч рублей (для сравнения: в 1893 году 10 тыс. рублей составляли годовое жалование банковских директоров и министров, 12 тыс. – городского головы; в 1903 году на 4,5 тыс. можно было построить приют на 100 стариков) делали, как правило, люди пожилые, и очень часто уже в духовных завещаниях. В условиях часто оговаривалось, кого именно нужно поминать при раздаче денег и даже когда это делать. Купец 2-й гильдии и владелец рогожной фабрики Федор Беляев завещал 37 тыс. на пособия бедным невестам (с присвоением капиталу его имени) с условием «выдавать пособия ежегодно 16 мая в день ангела покойного» (т.е. его, раба Божия Федора).

Беспокоились люди (особенно бездетные) и о том, чтобы было кому помянуть их умерших близких. И большего сочувствия ожидали от тех, кто и сам находится в скорбях и болезнях. Часто жертвовали на строительство церквей при больницах или богадельнях с условием поминовения родных, как известный благотворитель И.Д. Баев, пожертвовавший на церковь Алексеевской больницы «с условием вечного поминовения рабы Божией Анны», покойной жены. А, например, крупная домовладелица Александра Истомина так увековечила память супруга. В 1910 году она пожертвовала 10 тыс. на постройку детского приюта со следующим условием: «Один из двух этажей нового здания приюта должен носить имя покойного супруга жертвовательницы – Алексея Михайловича Истомина, для чего должно внутри этого этажа приделать мраморную доску с соответствующей надписью. В столовой должна быть икона святого Алексия Божиего человека, перед которой ежегодно в день ангела покойного супруга жертвовательницы, 17 марта, должна совершаться панихида по усопшем».

Приют был построен в тот же год с соблюдением всех условий.
Конечно, всегда богатые люди любили жертвовать на храмы. При этом они не просто приносили деньги в церковь, но и принимали самое непосредственное участие в жизни прихода. В последней четверти XIX века московские предприниматели были старостами более половины московских приходских храмов и ряда кафедральных соборов. В обязанности старосты входило ведение всех дел храма, включая поддержку в исправности здания, всей его утвари, обновление и пополнение ризницы и т.д. Так, на рубеже XIX-XX веков старостой Архангельского собора в Кремле был знаменитый владелец булочных и кондитерских Д.И. Филиппов; старостой Успенского собора в Кремле – представитель династии Морозовых, директор «Товарищества Тверской мануфактуры бумажных изделий» М.А. Морозов; старостой храма Христа Спасителя – глава чаеторговой фирмы П.П. Боткин; Покровского собора на Красной площади – крупный оптовый торговец кожей А.А. Мошкин и т.д. и т.д.

Особое отношение было среди людей всех сословий к монастырям. «Чадо! Люби мнишеский чин, и страннии пришельцы всегда бы в дому твоем питалися; и в монастыри с милостынею и с кормлею приходи…» – наставлял еще в XVI веке «Домострой». Любовь к монастырям, монашествующим и надежда на их молитвы сохранились и в XIX веке. Торговец шелком Федор Самойлов (1817–1895), крупный благотворитель (на церкви, монастыри, богадельни, приюты и др. он пожертвовал около 250 тыс.), завещал дом с землей и 100 тыс. на устройство и содержание Странноприимного дома для монахинь, приходящих в Москву за сбором подаяния, и дому завещал присвоить свое имя. Поражает предусмотрительность купца: в завещании он подумал о том, как нужно использовать дом, «если будет воспрещено посылать монахинь в Москву…» Опасения оправдались: в 1911 году Странноприимный дом им. Ф.Н. Самойлова был закрыт в связи с постановлением Святейшего Синода, но продолжал при этом служить для целей благотворительности: в 1911–1914 годах там размещался Самойловский лазарет Московского биржевого и купеческого обществ. Вот он, хозяйственный купеческий ум!

Конечно, многими жертвователями двигало непосредственное впечатление от человеческих страданий, отзывчивость к происходящим в России несчастьям. После трагедии на Ходынке коммерсанты пожертвовали значительные суммы на устройство приюта для тех детей, чьи родители пострадали. Во время первой мировой войны, как пишут современники, вся Москва «была сплошь покрыта госпиталями, лечебницами, санаториями». Жертвовали и на пособия увечным воинам и их семьям, и на приюты для них.

Для ветеранов различных войн устраивали и праздники – как, например, в 1839 году, когда ветераны Отечественной войны 1812 года были приглашены на торжественную церемонию закладки храма Христа Спасителя, а после этого для них был устроен праздничный обед, на который московское купечество потратило более 40 тыс. рублей.

Кто-то, в силу обстоятельств своей жизни, особое сочувствие и сострадание проявлял к разорившимся согражданам и жертвовал на выкуп их из долговой тюрьмы. Кто-то отдавал деньги на устройство больницы для алкоголиков. Кем-то двигало чувство благодарности. Так, купец 1-й гильдии, торговец шелковым товаром Сергей Капцов (1816–1892) пожертвовал 25 тыс. Московской практической академии коммерческих наук «с целью отблагодарить за полученное в ней сыном Александром воспитание». А в списке пожертвований на помощь голодающим в 1911–1912 годах одно шло с таким объяснением: «В память о хорошем человеке».

Все переплетено в человеческой душе, и часто в одно движение помощи соединяется несколько причин. И чем больше углубляешься в обстоятельства жизни благотворителей, тем неотступнее впечатление, что причиной благотворения могли быть практически любые обстоятельства: память о близких и ревность о собственном спасении, забота о счастье детей и бездетность, народные бедствия и даже… технический прогресс (Сергей Иванович Лямин пожертвовал крупную сумму на аппараты и кабинет светолечения для Старо-Екатерининской больницы; а Александр Алексеевич Бахрушин, построивший вместе с братьями известную Бахрушинскую больницу, выделил отдельную сумму для оборудования в больнице рентгеновского кабинета).

У потомственных, «систематических» благотворителей, при их хозяйственном отношении к окружающему миру, благотворительность была как бы частью инстинкта настоящего хозяина: хотелось ввести в орбиту разумной и обустроенной жизни как можно больше территории, принадлежавшей хаосу, несчастью и неустроеннности. Все они делали сами: сами находили проектировщика, сами строили, оборудовали. И велись благотворительные дела по-хозяйски, экономно, бережливо – все расходы шли через бухгалтерию фирмы и тщательно проверялись.

Мотивы к благотворению бывали разными, но единым было убеждение в том, что благотворить – естественно и необходимо. В ходу была поговорка, переделанная из французского noblesse oblige («знатность обязывает») Павлом Павловичем Рябушинским: «Богатство обязывает».

Павел Третьяков, встретив непонимание дочерей, ожидавших от него большей финансовой поддержки, объяснил свою позицию в письме к одной из них: «Прожить наследство можно всякое, как бы оно велико ни было… Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое для общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь».

Было бы несправедливо видеть благородные эти убеждения только в самых богатых и самых известных. В России было огромное количество «полезных учреждений» (только в Москве в 1900 году – около девятисот богаделен, приютов, больниц для бедных…) не только потому, что было много богачей. В районные, приходские, больничные, школьные попечительства входили и люди состоятельные, и среднего достатка, платившие небольшие ежегодные взносы: рубль, три рубля, пять. И что такое рубль? Столько могла внести в год даже старушка, просящая милостыню на паперти. Так – с миру по нитке – и собирались довольно значительные средства. На ту же Алексеевскую больницу поступило огромное количество очень скромных пожертвований никому не известных людей. Что каждого их них подтолкнуло к этому?

Об этом история умалчивает.

Редакция благодарит директора московского Музея предпринимателей, меценатов и благотворителей Льва Краснопевцева за помощь в подготовке материала.

Музей предпринимателей, меценатов и благотворителей расположен по адресу: Москва, ул. Донская, 9. Проезд до ст. метро «Октябрьская», далее пешком.