Хитченс, Божий суд и телевизор

В России вышел перевод бестселлера «Бог не любовь: как религия все отравляет» (М., 2011) одного из самых воинствующих атеистов нашего времени и по совместительству одного из наиболее влиятельных интеллектуалов США – Кристофера Хитченса. В очередном своем массированном выступлении против всех видов, не больше и не меньше, человеческой религиозности, от суеверий до монотеистических учений, автор стремится доказать, что религиозность и религиозные институты испокон веков не приносят человечеству ничего, кроме вреда, и что полноценная и нравственная жизнь возможна и без Бога. Наш обозреватель терпеливо изучил этот opus magnum, чтобы оценить, насколько Хитченсу удался его замысел.

Занимательные обвинения

С любовью подобранные издательством отзывы западных рецензентов, отпечатанные на передней и задней сторонах обложки, источают солидарность и восторг. «Написанная с невероятной мощью и удивительным остроумием… – заверяет обозреватель New York Times Book Review. – Поразительная, захватывающая и глубоко прочувствованная. Не меньше поражает и эрудиция автора».

«Дерзкое, вызывающее, страстное произведение, рекомендуется всем без исключения», — вторит Library Journal.

«Нужная книга именно сейчас, – многозначительно подчеркивает рецензент нью-йоркского «Таймаута», – и именно в такой комбинации эрудиции и желчи». Впрочем, почему нам именно сейчас потребовалась желчь Хитченса, осталось нераскрытым.

Более сдержанную нотку благодушного одобрения в общий панегирик вносят Publishers Weekly: «…полемический задор… даже и особенно когда Хитченс совершенно не прав, делают его обвинения в адрес Бога… занимательными».

Автор

Родившийся в Великобритании в конце 40-х гг., Кристофер Хитченс окончил Оксфорд и уже в 60-е приобрел некоторую известность как активист рабочего движения, близкого к троцкизму. «Классический левый», Хитченс критиковал войну во Вьетнаме, проповедовал социализм и воспевал мировую революцию. После переезда в США в начале 80-х взгляды Хитченса значительно сдвигаются вправо, а социализм и мировая революция с тех пор валяются давно забытыми на чердаке, среди детских игрушек.
В наши дни Хитченс – ревностный апологет американского империализма, пропагандист глобализации и рьяный антиклерикал, часто упоминаемый вместе с тремя другими воинствующими атеистами англосасконского мира, иронически прозванными «всадниками Апокалипсиса»: философом Дэниэлом Деннеттом, ученым-популяризатором Ричардом Доккинзом и публицистом Сэмом Хэррисом.

Последовательный обличитель «исламофашизма». Поддерживал военные вмешательства США в Югославии, Афганистане и Ираке. «Все еще марксист», пользующийся при этом некоторой поддержкой у американских неоконсерваторов – прежде всего за разгромную критику Демократической партии США. Ведет колонки в периодике, выступает по телевидению, разъезжает с выступлениями, неустанно пропагандирует свои взгляды.

Обожает выбирать тех или иных публичных персон и подвергать их насмешкам и уничтожающей критике (иногда за дело). Любимейшие объекты травли: наш любимый «австралийский фашист и бездарный актер» Мел Гибсон, «состоящий в полоумной секте католических отщепенцев, состоящей главным образом из него самого и его отца, у которого повадки уголовника выражены еще сильней» (с. 141-142); Мария Тереза (удостоившаяся целой книги с выразительным названием «Миссионерская позиция»); политики Киссинджер, Рейган, Клинтон (последний – за ложь о Монике Левинской под присягой).

После того, как в июне прошлого года у Хитченса был диагностирован рак пищевода, его публичная активность существенно снизилась. В настоящее время Хитченс проходит курс химиотерапии. Держится мужественно. Взглядов менять не намерен.

Обо всем и ни о чем

Вообще-то «Бог не любовь…» в оригинале называется God is not Great…, то есть «Бог не великий». С какой стати в русском издании было решено присвоить ей другое название – неизвестно. Резонным новое название не выглядит, поскольку о любви как-то специально не говорится и на, например, концепцию Господа как Любви Хитченс тоже вроде бы нигде в этой книге не обрушивается. Кажется, такие отсебятины называются «пальцем в небо».

Как уже упоминалось, «…не любовь» состоит из нападок сразу на все религии и культы мира, вместе с суевериями и языческими традициями, вместе и по отдельности. Все эти материалы обвинения размещены на девятнадцати главах довольно прихотливым образом, а общий объем издания около 360 страниц. Комментировать здесь каждую главу нет места, тем более что некоторые из них к христианству не имеют отношения – как, например, глава третья «Немного о свиньях…», девятая «Коран – плагиат иудейских и христианских мифов» или четырнадцатая «Не ищите свет с Востока». Это, разумеется, не означает, что в них исследователь безупречен – однако от набегов Хитченса на нехристианские конфессии лучше всех себя сумеют защитить сами представители этих конфессий.

Тех, кто захочет разбираться с книгой самостоятельно, сразу предупредим, что многие, высказываемые Хитченсом факты следует проверять и проверять (его не раз ловили на неточностях). Помимо основного текста, книга (по крайней мере, русское издание) снабжена лишь алфавитным указателем, а сноски, ссылки или список использованной литературы, который здесь не был бы лишним, отсутствует.

Мы рассмотрим особенности стиля и мышления Хитченса, а также – частично – выдвигаемую им критику, адресованную религиям в целом, монотеизму и конкретно христианству.

А пока зададим недоуменные вопросы: почему свои столь разные и разнородные претензии автор сливает в один текст? Почему книга, в заглавии которой указан Бог (указание на монотеизм), содержит тут же критику язычества, астрологии и прочих суеверий? На каком основании Хитченс считает, что можно обращаться сразу ко всем – и даже не в пределах одной книги, но в пределах, например, одной главы, одного абзаца, одного предложения? Кто адресат этой книги? Кто из задетых им верующих сможет и захочет, по его мнению, ответить на претензии, высказанные сразу всем подряд? Не слишком ли это удобная и вполне ли честная позиция – говорить, критикуя всех сразу и особенно не выделяя никого?

Вопросы эти – возможно, и имеющие четкие ответы – к сожалению, повисают в воздухе, так как в книге ответов на них нет. Однако в риторические они не превратились. К сожалению – и мы еще вернемся к этому обстоятельству – неразборчивое сваливание всех религиозных верований в общую канаву для Хитченса достаточно типично, и читатель должен быть готов к таким приемам.

Первое впечатление

Написано хлестко, чеканно, с привлечением информации самого разного рода. Единомышленники сказали бы: блестяще. Но главная черта, бросившаяся в глаза первой, – самоуверенность. Она же, в разных ракурсах, безапелляционность. Проявляется не только в выводах, но и в тоне, склонности обобщать, резкости заключений, стремлении задеть или самоутвердиться.

Хитченс не столько объясняет, сколько вербует; стремится не понять оппонента, а как можно скорей с ним расправиться. Менее всего, похоже, характерна для писателя – это стало заметно уже в первой главе – попытки самому, добровольно «усиливать» чересчур доступные вражеские бастионы, чтобы уничтожить их стало сложнее (именно такой подход – признак настоящей интеллектуальной чести любого исследователя. Неинтересны те дискуссии, в которых победа того или иного спорящего важней, чем обсуждаемый предмет).

Встречаются повторы любимых мотивов, переходы с темы на тему выглядят иногда бесформенно.

Нередки грубые или развязные шутки и характеристики. На с. 9 прочел: «Ремешки моих сандалий скукожились за нее» – это о школьной учительнице, которая, по мнению маленького Кристофера, сморозила страшную глупость, сказав, что Бог специально сделал траву зеленой, чтобы она радовала человеческий глаз.

Впрочем, ладно учительница – достается всем, успевай выносить. Святого Франциска Хитченс называет «млекопитающим, которое, как утверждают, проповедовало птицам» (с. 90). Получают по заслугам и ученые, к которым в иное время автор, кажется, питает уважение: «Исаак Ньютон был спиритуалистом и алхимиком самого смехотворного пошиба» (с. 85). Таких характеристик море; вероятно, Хитченс видит в них, как в зеркале, собственную неподкупность, непредвзятое и равное ко всем отношение – так сказать, без чинов и регалий.

Хитченс искренен. Несмотря на все кошмары, которые ждут читателя этой заметки, не говоря уже о книге, надо сказать, что Хитченсу знакомы милосердие и человечность. Попадаются (часто когда не ждешь) тонкие наблюдения. Любимейшая его цитата, «которая не отпускает меня и будет с мной в последний час», принадлежит апостолу Павлу — Фил 4, 8 (с. 21).

Коньяк по утрам

Два важнейших качества Хитченса-полемиста -– крайне пристрастный буквализм в понимании текста и склонность к постановке ложных проблем, иногда, вероятно, бессознательная.

Сперва о буквализме. Столкнувшись с этой чертой в первый раз, я не стал придавать ей особого значения – счел публицистическим перегибом. Встречая ее снова и снова, прослеживая тут и там длинные цепочки умозаключений, выросших из того или иного ложного прочтения – то ли искренне ошибочного, то ли нарочито примитивного, начал спрашивать себя: способен ли автор – как бы странно это ни звучало применительно к такому знаменитому писателю – нормально понимать смысл прочитанного, или эти странные интерпретации – проявление какой-то ошарашивающей интеллектуальной нечестности?

Пример, взятый наугад. «Как доказать одним абзацем, что Библию написал не Бог, а темные люди? Человеку сказано «властвовать» над всеми тварями земными, птицами и рыбами. Ни динозавры, ни птеродактили не упоминаются, поскольку авторы не знали об их существовании…» (с. 117).

Не буду комментировать аргумент про неупомянутых животных (наверное, Святое Писание надо обвинить еще и в том, что оно не резиновое). Но обратите внимание на более тонкий и не такой уж заметный прием – постановку ложной проблемы. Кто именно и когда сказал, что Библия написана именно и конкретно Самим Богом? С чьим именно утверждением полемизирует Хитченс? Я не «выхватываю из контекста». Ответа на этот вопрос вы почему-то не найдете ни рядом, ни на соседних страницах. Может быть, автор искренне не понимает, что текст, даже написанный человеком под диктовку Всевышнего, – и текст, «написанный Богом» – это разные вещи? Но проблема в том, что Хитченс очень часто даже не замечает или не хочет замечать многочисленные нюансы такого рода.

Первыми жертвами буквалистского, пристрастного понимания, подкрепленного уверенностью автора в своей правоте, разумеется, становятся практически любые философские высказывания, любые непонятные автору образы, сложные апории, свидетельства о реальности, автору незнакомой, в особенности – древней истории. Суждения о последней часто вызывают оторопь.

На с. 93 – продолжаю наугад раскрывать книгу – жертвой пал Тертуллиан со своим бессмертным кредо: «Верую, ибо абсурдно». Афоризм, о котором написаны сотни страниц, выпотрошен Хитченсом в два счета: «Обезоруживает вас такая точка зрения или раздражает – серьезно спорить с ней невозможно. Если истинность или существование чего-либо требуется принять на веру, тем самым умаляется и правдоподобие, и ценность предмета веры».

Примеры таких (как там было сказано рецензентами? «дерзких, вызывающих, страстных») выступлений в памятном кавалерийском стиле Шарикова, кладущего конец дискуссиям Энгельса и Каутского, можно и продолжить, но не нужно.

Кто на ком стоял

Еще одна важная особенность Хитченса, с которой даже спорить сложно, а проще только с трепетом за ней следить – феноменальный антиисторизм его мышления. (Такое импровизированное определение, которое пришлось дать в процессе чтения.)

Имеется в виду, например, следующее: «Шекспир, Толстой, Шиллер, Достоевский и Джордж Элиот справляются с глубокими нравственными вопросами гораздо лучше, чем нравоучительные мифы из священных книг» (с. 13).

В данном случае эта черта выражена в экстрагировании замечательных литераторов новейшего времени и полном изоляционировании их от почвы, в которой они росли, и от плодов, которыми всю жизнь питались. «Священные книги» попутно сведены к «нравоучительным мифам», а уж что там Хитченс имеет в виду под этими явно презрительными словами, остается решительно неизвестно, ибо мысль его, пока мы с вами тут топчемся, уже умчалась далеко вперед.

Или вот еще одно, по-моему, – вполне безумное высказывание, в котором Хитченс смешивает все и вся и даже этого не замечает: «Преступления на религиозной почве происходили и происходят не потому, что мы порочны, а потому что наш вид, по своей биологической природе, лишь отчасти рационален» (с. 16).

Помимо паранаучного обобщения, здесь налицо и крайне специфическое представление о значении слова «порочность», и непонимание специфической семантики относительно молодого слова «рациональность» – впрочем, так мы и в самом деле увязнем, лучше двигаться дальше.

Порядок вещей

В седьмой главе «Кошмар Ветхого завета» (привыкаем к названиям глав) Хитченс немедленно обрушивается – не в первый и не в последний раз – на Всевышнего, у которого «очевидная склонность являться исключительно неграмотным, псевдоисторическим персонажам, жившим в ближневосточных пустынях» (с. 127). Под «ничем не примечательной личностью» (с. 126) Хитченс, в данном случае, имеет в виду Моисея.

Читатель спросит: А что господин автор думает о 10 заповедях, который этот «темный человек» после встречи с Богом принес своему народу и которые в дальнейшем стали священными для трех монотеистических религий? Должен огорчить читателя: все эти древние установления Хитченсу не симпатичны. Часть из них подвергает критике, а те, с которыми согласен – главные гуманистические заповеди – не считает сколько-то оригинальными.

Читатель спросит: Но если эти заповеди не оригинальны, хотелось бы узнать, где и когда они были сформулированы в том регионе в обсуждаемый период времени? Должен огорчить: Хитченс даже не ставит для себя этот вопрос. Нигде. Просто они неоригинальны и все. Аргумент его следующий: «Можно сколь угодно низко ценить еврейские предания, однако вряд ли стоит оскорблять соплеменников Моисея предположением, что до появления заповедей убийство, прелюбодеяние, воровство и лжесвидетельство были у них в порядке вещей» (с. 129).

Приятно видеть, что Хитченс настолько высокого мнения о древних иудеях – не в пример, вероятно, Моисею. Но вообще-то среди многочисленных тамошних племен, включая и семитские, было немало народностей, среди которых, например, жертвоприношения взрослых людей и детей – заживо, в огне – были в порядке вещей. В этом состоял, например, культ Ваала (Молоха).

И еще. Если Моисей законодательно утвердил такую скучную банальность (распространившуюся или саму собой утвердившиуюся и в иных культурах спустя многие столетия), чем объяснить, что и сегодня тысячи людей, образованных и современных, ежедневно убивают, воруют, лжесвидетельствуют и так далее?… Чем объяснить ее, как бы сказать попроще, – актуальность? Может быть, «Хитч» полагает, что современное человечество деградировало с тех пор? Отнюдь, он держится как раз противоположной точки зрения.

При каждом удобном (точней, при каждом, кажущемся ему удобным) случае Хитченс подчеркивает, что люди нравственны без всякого законодательства, без всякой веры и религии, сами по себе. В пример приводит притчу о самаритянине – и здесь снова его специфическое понимание текстов во всем своем блеске, а также умение подсунуть ложную проблему: мол, откуда ж взялся добрый самаритянин, если посторонние не знали заповедей?

Что тут сказать… Я не авторитет и не властитель дум, как Хитченс, а простой читатель, но вот что я бы возразил на это. Ни Христос, ни Моисей нигде не говорили, что человек безнравственен сам по себе. И что лишь благодаря Закону, переданному ими своему народу, человек обрел достоинство и мораль. Как может человек – венец Творения, какой бы нации и вере ни принадлежал – быть полностью лишен стремления к добру и интуитивного понимания нравственного закона, который так приятен даже атеисту Хитченсу?

И еще один момент – любимая идея Хитченса о том, что человество не хуже, даже лучше развивалось бы без Бога и веры. Отвечу так: кто ж знает. Ведь мы еще ни разу не встречали никого, кто бы тотально и ни во что не верил. Ну, в древности уж точно. И, вероятно, можно допустить, что тот самаритянин не был исключением. Суммируя: мысль Хитченса о том, что все эти тысячелетия религия – в широком смысле слова сопровождавшая нас испокон веков – мешала людям развиваться, что мы без нее были бы моральны или нравственны – бездоказательно и несколько демагогично.

За все хорошее против всего плохого

Если все хорошим человечество обязано эволюции, случайности и, может быть, отчасти самому себе (примерно так описывает это дело Хитченс, если собрать по всей книжке), то во всем отвратительном, мерзком, жестоком, безнравственном и бесчеловечном, что имеем в сегодняшнем мире (не смейтесь, «Хитч» так и считает) – виноваты религии.

Кто должен понести ответственность за национал-социализм, за большевизм, за культ чучхе? Хитч убежден: монотеизм, из которого все они, оказывается, вышли. Его коварные, зловредные изводы. Какой стремительный вираж от антиисторизма, а? Я думаю, что спорить тут бессмысленно. Вопрос, скорей, в другом: а кто не вышел? По-моему, только те не вышли, кто там в монотеизме и остался, мне так кажется (о Западном полушарии говоря). Ведь даже сам Карл Маркс, последователем которого Хитченс до сих пор себя считает, — и тот корнями из этой отравляющей, согласно Хитченсу, всю нашу жизнь, традиции (как минимум, двух ее видов – иудаизма и протестантизма). Едва ли Хитченс будет с этим спорить.

А дальше следует занятный поворот. «Хитч» пишет о режимах, пытавшихся «извести религию на корню и провозгласить чисто атеистическое государство. Это закончилось еще более раздутыми культами таких посредственных личностей, как диктатор Энвар Ходжа…» (с. 312).

Вам это описание ничего не напоминает? Впрочем, если вы не читали эту книгу и аналогичные выступления Хитченса, то можете и не заметить. Именно выведением религии на чистую воду и изведением ее на корню наш автор занимается долгие годы – буквально, слово в слово, самым яростным образом. Отличие, что наш писатель ограничивается словами, – немаловажное, но единственное. Здесь, кстати, Хитченс тоже не делает никаких оговорок – о том, например, чем именно его «атеистичексое общество» было бы отлично от албанского. Неужто только тем, что в нем он запретил бы чинопочитание? ОК, как именно? И чем еще? и почему он, собственно, молчит? Не узнает себя? Не видит очевидной параллели?

Откуда есть пошло

Самокритичный Хитченс пишет, что на эталон нравственности не претендует, но «если бы его заподозрили в том, что он насиловал или мучил ребенка, он бы, возможно, покончил с собой независимо от истинности обвинения». Настолько, значит, ему было бы стыдно. Откуда ж, интересно, этот драгоценный стыд?

Пошли искать. Понятно, что не из Писания, куда ему с его «нравоучительными мифами», не говоря уже о остальной белиберде. Родители? Хм, надо уточнить. Читаем первую главу: отец – баптисто-кальвинист, мать иудейка, перешедшая в христианство (отчасти чтобы упростить жизнь сыну, уточняет сын (с. 21)). Ну, сами понимаете – тут нечего копать. Какое может быть у них влияние-воспитание? Иначе смысла не было отказывать Христу и Моисею в их нравственном влиянии на предков.

Что остается – что своему моральному чутью и нравственному чувству Крис Хитченс целиком обязан самому себе. И, смело допущу, двум-трем своим любимым книгам.

Разве ж «нимфа» кисть дает

В восьмой главе («Новый Завет почище Ветхого») в меню – христианство. Рассмотрим эту часть подробнее, все же положение обязывает.

Увы – довольно быстро выясняется, что опасения были не напрасны. Новый Завет – этот «сборник басен, состряпанный кое-как через много лет после описываемых событий и полный импровизированных попыток связать болтающиеся концы» (с. 141) – не вызывает у нашего эксперта никакого доверия. А тут еще Генри Менкен в «Трактате о богах» назвал, как выясняется, Новый Завет «винегретом», и эту дефиницию Хитченс называет «неопровержимым вердиктом».

Казалось бы: при чем здесь Менкен? Он что – филолог, археолог, библеист? Специалист по винегретам? Кулинар? А может ясновидящий? Ничуть, это американский журналист-сатирик первой половины XX века. Однако Менкен, как и Томас Пейн (деист и публицист XVIII века; совсем уже авторитет для Хитченса огромный, если что), «по разным причинам взяли на себя труд добросовестно прочитать Библию» (с. 141). Вы представляете? И этот труд привел двух этих замечательных людей к таким вот безнадежным выводам. К такому «неопровержимому вердикту».

Наверное, нам следует быть благодарными за эту их работу и этот результат.

Затем – пятиминутка бокса по любимой австралийской груше «Мелу Гибсону» (Хитч в целом справедливо бранит его за антисемитский и натуралистический блокбастер о Христе). А после, разрядившись, берется за разбор Евангелий.

О горе – к ним доверия тоже нет. Едва ли не каждая их строчка вызывает самые серьезные сомнения. Не говоря уже о «крайне исторически сомнительной» личности Христа (с. 147).

Судите сами: почему Иисус «делает громкие заявления о своей божественности, но ни единым словом не упоминает девственности своей матери?» (с. 149).

И в самом деле. Ни тебе пресс-конференции со свидетельскими показаниями, ни независимой комиссии судмедэкспертов.

Крайне недоволен Хитченс и реакциями Марии на поступки Сына – чего, мол, изумляется. Забыла, что ли, кто Его Отец? (Ну, посмотрели б мы на автора, явись ему архангел Гавриил.)

Хватает за руку апостола Луку, который, не учтя двух зорких глаз, за ним давно следящих, назвал Марию и Иосифа «родителями Иисуса» (с. 150). Действительно, как мог?

Читаешь это все и нет-нет да подумаешь: не дай Бог в будущем вот так же угодить. Чтобы какие–нибудь историки, с такой же вот уверенностью в правоте анализировали бы наше время, наши жизни. Даже сочинения Хитченса. Никто ведь не заслуживает быть понятым превратно. Никто не заслужил, чтобы его перевирали и заодно распространяли эту ложь.

Исследуя Евангелия, «Хитч» в упор не замечает ничего, что составляет их очарование, поэзию, глубины. Нередко кажется, что автор шутит и валяет дурака – нельзя ж настолько не улавливать если не смысл притч, то хотя бы интенцию текста.

Не верите? Ну, тогда смотрите: «многие деяния и речения Иисуса вполне безобидны; прежде всего это относится к «заповедям блаженства» с их беспочвенными фантазиями о кротких и миротворцах (спасибо, Крис! , – П.Г.). Однако многие другие (так и видишь сдвиг бровей и губ, – П.Г.) лишены смысла и свидетельствуют о вере в магию (а это типа эстремизма что-то? – П.Г.), некоторые абсурдны и говорят о примитивном понимании (здесь вздох поглубже, – П.Г.) сельского хозяйства (сюда относятся все упоминания пашен и посевов, а также все аллегорические смоковницы), а многие откровенно аморальны. К примеру, уподобление людей полевым лилиям, как и многие другие наставления Иисуса, подразумевает, что бережливость, изобретательность, семейная жизнь и тому подобное — пустая трата времени. («Не заботьтесь о завтрашнем дне».)». Конец цитаты.

Что я хочу сказать… По-моему, верующим христианином быть необязательно, чтобы не быть дураком. Виноват, …чтобы признать ограниченность этих оценок. Не так ли? Ранее уже приходилось сравнивать автора с Шариковым, но тут он больше напоминает Базарова, если продолжать подыскивать Хитченсу единомышленников среди богатой на великие умы русской литературы. Приехал некий человек в район и требует, чтобы доложили по всей форме об обстановке со времен Творения, а после накормили, напоили, уложили спать. Иначе все про нас расскажет там, где надо, какие мы тут с вами крайне исторически сомнительные. Как примитивно понимаем сельское хозяйство и, если говорить начистоту, насколько откровенно аморальны.

Задумавшись над тем, откуда у Хитченса такое глубокое понимание евангельских сюжетов, я вспомнил, что, по собственным словам, он был когда-то лучшим в школе «знатоком Писания» и лучше прочих комментировал библейские сюжеты (с. 10). Теперь понятно. Хватка профессионала налицо.

Но вот что интересно – Хитченс пишет, что именно в те годы – в девять лет – он потерял остатки детской веры. Почему? Вниманию читателей приводим часть вопросов, носящих для писателя с тех пор сугубо риторический характер. Вопросы, вероятно, представляющиеся Хитченсу неотразимыми. Читайте, только очень осторожно.

«Если все на свете создал бог, почему мы должны непрестанно «восхвалять» его за то, что не стоило ему особого труда? <…> Если Иисус мог исцелить любого слепца <…> почему бы не исцелить всех слепых сразу? <…> К чему все эти постоянные, ни к чему не ведущие молитвы? Почему я должен снова и снова публично повторять, что я несчастный грешник?» (с. 10).

Казалось бы, вопросы как вопросы, священники их часто разбирают с прихожанами… А вот поди ж ты – превратили парня в атеиста. Хотя, читая некоторые остальные мысли, которые по мнению автора, развенчивают Бога, я б характеризовал его не атеистом, а язычником. Мне кажется, что христианину в целом как бы ясно, что его вера, например, не гарантирует ему ни счастья в жизни, ни материальных или прочих благ. Ни даже самого «элементарного» спокойствия. А Хитченс этого в упор не понимает.

И вот еще момент, на первой же странице, который сразу меня несколько напряг. «Хитч» во первых строках предупреждает (как я и говорил, он искренен, за что честь и хвала) – мол, если вы (читатели) начнете выяснять, какие «грехи и пороки <…> заставили меня взяться за перо… то вы, тем самым, «бросите вызов творцу, который надо полагать сознательно сделал меня таким» (с. 7).

Меня смутило это отрицание свободной воли человека (в конце фразы) и отрицание, пусть даже ироничное, ответственности перед бытием. На мой взгляд, этот поезд следует в языческое царство, и христианам надо пересесть.

Правда-матка и немного снисхождения

Где Хитченсу не возразишь – так это в главах, где он тщательно перечисляет различные жестокости и зверства, позорные коллаборации и всевозможный геноцид, который в разные периоды истории творился от имени религии и всяческих религиозных институтов. Конечно, в этих обвинениях (как и в других своих антирелигиозных аргументах) он не оригинален, факты тоже широкоизвестны. Но их известность дела не меняет. Действительно, позор; действительно, бывало.

Затем он переходит к еще одному известному феномену – нетерпимости людей, которые называют себя правоверными. Которые сжигают храмы иноверцев, устраивают бойни, в общем – настоящие головорезы. В тех или иных религиозных, чуть не мученических шкурах.

Вот тут нам есть что возразить. Если не быть язычником – как Хитченс – то надо исходить не из того, как человек себя сам аттестует, а из того, насколько соответствуют его деяния – религии, с которой он себя объединяет. И если говорить о христианстве, – Церковь, несомненно, отвечает в моральном смысле за деяния паствы, но все же называть правоверными тех, кто систематически и злостно льет кровь, распространяет ненависть и рознь, – значит, не понимать, что значит быть христианином.

И тут получается смешно: «Хитч» говорит, что лично никому не хочет зла – «в отличие от правоверных», добавляет. И дальше пишет: «пусть правоверные сами жгут друг другу церкви, синагоги и мечети. А я разуваюсь, когда вхожу в мечеть. Я покрываю голову, когда иду в синагогу…» (с. 20).

Подумайте только!

И через страницу снова та же песня: «Я не прочь ходить на бар-мицвы, восхищаться готическими соборами (тут страшный вопрос: неужто он и это делает из вежливости? А иначе за что его хвалить — за широту взглядов?), «уважать» их веру в то, что Коран был надиктован… неграмотному торговцу…» (с. 22).

Ну в общем, вы уж поняли –великодушный и широких взглядов человек. И вдруг он задает вопрос: «Но будут ли правоверные так же снисходительны ко мне?»

Боится, значит уважает. Забавно, да? Вопрос хороший, но ответ простой. Все настоящие христиане снисходительны к любому человеку. А те, кто не – звоните, разберемся.

Плоды просвещения

Сталкиваясь раз за разом с суждениями Хитченса, «в которых нет ни смысла, ни аза», спрашиваешь себя: «Ладно неверие, но откуда это интеллектуальное бессилие – это какой-то типичный идиотизм современности или злодейство?»

В злодейство не верилось. При всей своей ограниченности – опасной ограниченности — Хитченс выглядит человеком искренним и незлым. Вон, даже кипу в синагогах надевает. Мама в христианство перешла, наверное, даже в церкви пела…

Остается какое-то влияние чего-то современного… и в самом деле, есть такое дело. Ведь он не просто там самоуверенный максималист, он чистой воды язычник, но во что он верит?

В науку. Хитченс абсолютно верует в науку. Точней, в науку где-то с Возрождения. С поправкой на то, как он ее понимает.

Я не преувеличиваю и сейчас это докажу.

Внимательно и медленно прочитайте следующий пассаж. Это настоящий символ веры Хитченса, произнесенный им, как хорошо читается по интонации, ответственно, в ясном уме и твердой памяти:

«Скажем прямо. Религия родом из того периода человеческой истории, когда никто — даже великий Демокрит, умозаключивший, что вся материя состоит из атомов, — не имел ни малейшего представления об устройстве мира. Религия родом из нашего младенчества, полного страха и плача. Она была нашей детской попыткой удовлетворить врожденную тягу к знанию (а также потребность в утешении и ободрении и другие детские нужды). Даже наименее образованные из моих детей знают о природе вещей больше, чем кто-либо из основателей религий, и я склонен думать (пусть такую связь и трудно доказать), что именно по этой причине мои дети не увлекаются изобретением адских мук для своих собратьев».

Вчитались? Осознали, с кем имеем дело?

И эта мысль проводится у Хитченса неоднократно. Вот через 100 страниц он снова говорит и вкрадчиво, и ясно: «Не стоит забывать, как недавно мы приобрели все свои знания».

После этого признания уже не кажется таким милым или странным утверждение автора о том, что «фото телескопа «Хаббл» более впечатляет, чем любой миф о сотворении мира» (с. 16 -17).

Когда я осознал прочитанное, то вспомнил эпизод из некогда любимого американского мультсериала «Бивис и Баттхед» про двух подростков, которые все время смотрят телек. Там был роскошный превосходный эпизод, ну чистый «Хитч». Ребята обсуждают что-то, происшедшее, допустим, лет 50 назад. И между ними происходит следующий разговор: «Прикинь, баклан, это было тогда, когда люди были тупыми…хехе» – «Точно, хыхы. Ведь тогда не было телевизора».

Образованная комбинация эрудиции и желчи

И еще одна минутка юмора. Уже Хитч натуральный, без кавычек.

Ближе к финалу книжки «Бог не любовь…», на с. 323, читателя ждет маленький сюрприз. Такая махонькая, скромная реплика. На фоне страшных грандиозных преступлений, столь убедительно и бескомпромиссно, а также «дерзко, страстно» и немного желчно записанных Хитченсом для нас; на фоне бед и ужасов, в которых виноваты различные божки и божества, архангелы и бесы, исламисты и фашисты, Тереза, Моисей, Иисус Христос, Саддам Хуссейн, Аль-Каеда, Абд аль-Азиз бин Баз, пять тысяч сербов, ну и лично Бог – прочесть такое будет любопытно. Речь о Сократе, Хитченс вспоминает его самый знаменитый афоризм. Прочтите целиком, включая то, что дальше в скобках.

«Он говорил, что «знает» лишь одно: как велико его невежество. (Я и теперь считаю это определением образованного человека.)» (с. 323).

Петр ГРИНЕВ мл.