Среди разных категорий нуждающихся в России есть такие, которым помогают неохотно. Взрослые люди, заключенные, представители стигматизированных групп. И, как ни странно, погорельцы.
При этом Россия, будучи страной ветхого жилья, в которой чуть ли не треть населения живёт в сельской местности (и сложно посчитать, сколько в небольших городах деревянных домов) – страна повальных пожаров, где можно запросто потерять всё от одной неисправной розетки.
Пожары угрожают всем – но сочувствие к жертвам пожаров всё равно невелико.
Мой собственный опыт руководителя фонда адресной помощи говорит: чтобы собрать средства для жертвы пожара мало самого факта беды. Чтобы сбор шёл быстро и увенчался успехом в истории о пожаре должно быть нечто большее, какая-то фишечка.
Пострадавшие должны быть супермногодетны, тяжело чем-то больны, их беда должна каким-то образом умножаться (потеряли не только дом, но и близких, особо ценное имущество, тяжело пострадали от огня сами, кто-то погиб в огне) – иначе сбор будет идти долго и сложно, а результат его никак не будет гарантирован.
Да, есть погорельцы, кому помогут охотнее – например, семье врача или пожарного, но это ситуация, где сам пожар немного отступает на второй план, а важен пострадавший, его заслуги перед обществом. Как это случилось в истории Джамили Алиевой, чей сгоревший дом восстановили в кратчайшие сроки на массовые пожертвования просто потому, что Джамиля – директор фонда «Настенька», одного из старейших фондов помощи детям с онкозаболеваниями.
С этим согласна и Анна Барне – в прошлом координатор программы «Феникс», созданной как раз для помощи погорельцам: «Если погорельцам помогают, то скорее не как погорельцам, а как жертвам какой-то особенной несправедливости. Необходимо тщательно показывать, что именно этой семье нужна помощь, что эти погорельцы какие-то особенные».
А без того погорельцы немного «не такие»: разговор о помощи им всегда вызывает намёки, что они-де, наверное, алкоголики, надо было за электропроводкой следить или дом страховать или ещё что-то сделать. Не то, чтобы сами виноваты, но точно хотя бы отчасти сами в ответе, а значит и помощь как бы слегка выглядит кормлением чужой бесхозяйственности.
Кстати, программа «Феникс» в России, кажется, единственная, ориентированная только на помощь погорельцам, и это само по себе красноречиво.
Также крайне живуч миф о том, что жертвам пожаров положены какие-то серьёзные компенсации от государств. На самом деле положенные выплаты невелики (максимальный размер выплат составляет 120 000 рублей), но такую получает не каждый), и добиться их непросто, ибо для того необходимо доказать, что в пожаре виновата халатность коммунальщиков, злоумышленники либо стихия. Если же люди сгорели по собственной рассеянности либо безалаберности, государство им ничем не обязано.
В этом случае выплаты из федерального бюджета осуществляются в следующих размерах:
• Единовременная материальная помощь из расчета 10 тыс. рублей на каждого пострадавшего человека (без ограничения по количеству членов семьи);
• Финансовая помощь в связи с утратой имущества первой необходимости из расчета за частично утраченное имущество – 50 тыс. рублей на человека, за полностью утраченное имущество – 100 тыс. рублей на человека.
• Выплата единовременного пособия:
1 млн. рублей (плюс затраты на погребение) на каждого погибшего (умершего) в равных долях каждому члену семьи.
Гражданам, получившим в результате чрезвычайной ситуации вред здоровью, с учетом степени тяжести вреда здоровью из расчета степени тяжести вреда:
Тяжкий вред или средней тяжести вред в размере 400 тыс. рублей на человека;
Легкий вред – 200 тыс. рублей на человека.
(Источник – сайт МЧС России.)
Российский жертвователь, донор благотворительной организации, тот, кто поддерживает нуждающихся, чем-то похож на зрителя или читателя: чтобы его зацепить, история не должна выглядеть банальной. А пожар – это банально.
И эта банальность, распространённость проблемы, работает против помощи даже дважды. Во-первых, скучно, а во-вторых – опасно, потому что слишком близко. Болеть в России люди предпочитают молча, о детях с нарушениями могут не знать даже ближайшие соседи, а вот сгоревший дом не спрячешь, и опасность пожара выглядит реальной буквально для всех.
Но от подобной опасности в России предпочитают защищаться прежде всего мистическими методами – не страховать имущество (в России застраховано что-то около 15% жилых помещений), а делать вид, что опасность обойдёт стороной, надеяться на авось.
Буквально каждая ЧС, будь то большие пожары, как сейчас в Якутии, или наводнения, как сейчас в Забайкалье, вскрывают эту проблему: тысячи людей пострадали, остались без жилья или с разрушенным жильём, и оказывается, что застрахованных домов – единицы, зато полно самостроя, на который нет никаких документов и потому даже доказать какой-то ущерб практически невозможно.
Грубо говоря, россияне слишком сильно боятся пожаров, чтобы позволять себе открывать сердца погорельцам, но пожар воспринимается как нечто иррациональное, внезапное и непобедимое, о чём лучше вообще не вспоминать.
Когда-то, когда Россия ещё была крестьянской страной, погорельцам помогали всем миром – община собиралась и строила дом.
Сейчас, с разрушением «мира», когда каждая семья сама по себе, к пожару сохранилось отношение, как к явлению крайне опасному, но всегда чужому, всегда тому, которое не должно случится именно с нами.
Не зря люди обыватели протестовали и просто приюта для бездомных в жилом районе, и против хосписа, и периодически гремят скандалы с недопущением особых детей в публичные места: люди не хотят смотреть на «страшное», то ли опасаясь испортить себе настроение, то ли притянуть беду. Как волшебники не называли по имени Вол-де-Морта в саге о Гарри Поттере, так и россияне стараются лишний раз не присматриваться к огню – просто чтобы не быть к нему слишком близко.
