Друг мой Колька!

Он позвонил мне в середине дня и облегченно выдохнул в трубку: «Ну, все, Розочка, меня выпустили!»

Он – это Колька (имя изменено по этическим соображениям. – Прим. ред.), который всю свою, без малого тридцатилетнюю жизнь живет в сиротских учреждениях. Последние десять – в одном из подмосковных психоневрологических интернатов.

Живет в комнате, где, кроме его койко-места в самом углу, стоит еще четыре кровати. На мужском этаже этого интерната такая заселенность жилых помещений – не редкость, а скорее норма. И все душещипательные разговоры про право на личное пространство для каждого из здесь проживающих упираются в то, что они, интернатовские, о такой возможности даже не подозревают.

С самого своего рождения, попав в грустную категорию отказников, они стали людьми системы. А она, казенно-сиротская, никогда не предполагает, что человеку нужно, бывает, побыть одному.

Первый букварь в 25 лет

Колька мне пришелся по душе с самого начала. Уже много лет мы ездим навещать ребят в этом, далеко не самом худшем ПНИ. Начинали, как многие волонтеры, с того, что приезжали сюда с кучей подарков и конфет, очередь за которыми выстраивалась почти по всему коридору.

Коля никогда ничего не требовал и, наоборот, очень стеснялся, если мы ему предлагали померить какую-нибудь футболку или кроссовки – кажется, они тебе в самый раз! Или же пытались угостить домашним пирогом с чаем. Он и тогда, и сейчас выглядит много младше своего реального возраста, а если улыбается, то улыбаются все вокруг, такая у него была замечательная улыбка.

В общем, приезжая в интернат, я уже заранее искала глазами этого невысокого роста немногословного парня. И уже все остальные ребята – ну вот нет у них такого понятия как зависть! – кричали ему:

– Коооля, иди, твоя Роза приехала.

А потом он и сам стал подходить и застенчиво стоять в сторонке. Многих ребят наши волонтеры – сестры милосердия взяли под персональную опеку как крестные мамы, но Коля был крещен еще в детском доме, а потому мы договорились просто дружить.

Хотя дружба была немного односторонней: инициатив Коля по-прежнему никаких не проявлял, сам не звонил, на мои расспросы отвечал немногословно. Его обычным ответом было «Нормально!»

Зато он безотказно делал все, о чем его просили. Был первым помощником на кулинарных мастер-классах, помогал другим, маломобильным ребятам, если мы куда-то выезжали.

Потом выяснилось, что он совсем не ориентируется на местности. Однажды с более самостоятельными ребятами из того же ПНИ поехал на службу в один из московских храмов. На обратной дороге они почему-то разругались, и те, трое, недолго думая, взяли и бросили Кольку одного в метро. С тех пор прошло уже три года, а он до сих пор об этом помнит во всех подробностях. Хвалится мне, как стал спрашивать у людей в метро, как доехать сначала до одного населенного пункта, потом до другого.

– А там я уже шел пешком, и к ночи пришел к интернату, – рассказывает, – меня, правда, наказали за то, что так поздно, после отбоя пришел.

Даже спустя три года я по его реакции вижу, как он был тогда напуган.

Но Колька никого не выдал, хотя какое-то время с теми тремя не общался. А еще я тогда вдруг поняла, что он совсем не умеет читать и писать, потому и не смог сориентироваться в метро при пересадке.

– Необучаем, – говорили мне в интернате соцработники не только про моего Кольку, но и про остальных наших подопечных.

Но мы начали с букваря, он до сих пор хранится у Коли под матрацем, и сегодня, пусть, по слогам, пусть медленно, но мой парнишка читает все вывески, и не только в метро. Правда, иногда хитрит; завидев знакомый символ, тут же скороговоркой произносит название торгового центра или бензозаправки, будто он так быстро прочитал. Но прогресс все равно налицо: я теперь знаю, что в метро он не заблудится.

Когда тебя никто по-настоящему не любил и не обнимал

Последние несколько лет наши отношения стали ощутимее. Хотелось накормить парня домашним борщем или пельменями, покататься с ним на кораблике по Москве-реке, и я стала брать Кольку на выходные к нам домой в гости. Переживаний было поначалу много.

– Будь с ним аккуратнее, – говорила мне одна из волонтеров, – он любит лазить по сумкам.

Оказавшись у нас  дома, Коля действительно, когда думал, что его никто не видит, открывал ящики шкафов, заглядывал в какие-то места на балконе или в ванной комнате. Он вел себя словно пятилетний малыш, который из чистого любопытства залезает в разные места и видит какие-то непонятные вещи.

Я это поняла, когда на предложение помыться в душе, мой парень гордо сказал, что все знает и сможет сам. А потом оказалось, что голову он помыл гелем для душа, а на мочалку налил бальзам для волос, и потом долго удивлялся, что почему-то не мылилось…

Но еще одна проблема была в том, что муж мой в то время был далек от темы социального служения. И когда я собралась с духом и сказала, что хотела бы взять Колю на выходные, надо же парню хоть почувствовать, что такое домашняя среда, я не увидела на лице супруга радости.

– Ну вот, теперь все выходные полетят кувырком, – он, если и не сказал это вслух, но всем видом продемонстрировал. А потому, подходя вечером пятницы к двери дома, я уже в энный раз напомнила Коле:

– Не забудь поздороваться и представиться! Первое впечатление всегда самое важное.

Колька был великолепен:

– Здравствуйте, Александр, я – Николай, – сказал очень солидно и уважительно протянул мужу руку для чисто мужского приветствия. Контакт состоялся, выходные в том числе и на даче удались, с шашлыками, баней и гостями. С тех пор Коля всегда спрашивал, как там Санек, и передавал ему привет.

Время шло, и мы все больше стали доверять друг другу. Нет, Коля был по-прежнему немногословен, но он уже знал, что в нашем доме и даже на даче у него есть своя комната, и целый большой диван только в его распоряжении. Он стал закрывать дверь своей комнаты на ночь, хотя раньше мог заснуть при распахнутой настежь двери и включенном телевизоре.

– Для мужчин так засыпать самое то, – шутил тогда мой муж и заговорщически подмигивал Кольке.

Он стал помогать, например, убирать со стола и мыть посуду. Правда, я стискивала зубы, чтобы спустя пятнадцать минут после того, как он мыл одну и ту же тарелку, не сказать ему:

– Ну, все, хватит, дальше я сама.

Или напомнить, сколько же воды в самом реальном смысле утекло за это время.

Николай всему учился, словно и в самом деле маленький мальчик. Но если на первых порах самолюбие ему не позволяло признаться в том, что он не чего-то не понял, то теперь он может по-свойски спросить про непонятное у меня. Или у Саши.

В этом году мы вместе наряжали елку, а потом праздновали Рождество на даче. Горел камин, были оливье, подарки.

И тут я увидела, что Колян загрустил. Прямо на глазах. В гостях были наши друзья со своим сыном. У Максимки очень тесные отношения с мамой, и он чуть ли не на руках у нее до сих пор сидит, несмотря на свои десять лет. Про таких говорят «маменькин сынок». И вот эта родительская прилюдная нежность, очевидно, пробила брешь в Колиной эмоциональной нечувствительности. Он молча оделся и вышел за дверь. И в тот момент мне стало очень больно за мальчика, которого за все годы его жизни никто по-настоящему не любил и не обнимал.

Он сидел в заснеженной беседке совсем как робот, выключенный из сети. Это грубое сравнение, но оно передает степень эмоциональной депривации людей, которые никому не нужны, и про которых никто не знает.

Ну, есть такой, проживающий в ПНИ, один из тысячи, как, говорите, его фамилия? Или даже не так: сегодня все, кто живут в ПНИ, зовутся не иначе как получателями социальных услуг. И большую часть своей жизни, если не всю, они живут без любви и ласки. И сами не умеют любить, ведь любовь – это всегда взаимный процесс.

«Ну все, теперь вы меня больше не возьмете»

И тогда, в тот рождественский  вечер, я поклялась сама себе, что обязательно покажу Коле море. А потом случился карантин, растянувшийся на несколько месяцев. Мы общались с Колькой и другими ребятами в основном по вотсапу, и всякий раз у них у всех был один и тот же вопрос: а когда вы к нам приедете?

У всех, но не у Коли. Он все так же ровно говорил, что дела у него идут нормально, на мое «скучаю по тебе» по большей части отмалчивался, и хотя он все так же мило улыбался, я чувствовала, что ему уже не хватает домашнего тепла.

Он узнавал по видеосвязи какие-то вещи в доме, гордо сообщал ребятам в комнате, – это же был сеанс всеобщей связи,– что кошка Фрося всегда мешает ему спать, спрашивал, как там Максимка и другие люди, с которыми познакомился, бывая у нас.

Потом был его день рождения, когда с помощью наших волонтеров, живущих недалеко от ПНИ, мы смогли устроить ему настоящий праздник, с разными вкусностями и поздравительным тортом.

И вот наступил август. По договоренности с директором ПНИ, я забирала Николая на целый месяц. Нет, если честно, я снова не знала, как отнесется к моей идее взять Кольку с нами на море не только мой Саша, но и друзья, с которыми мы уже несколько лет  подряд ездили на машинах сразу на два моря. Сначала на Азовское, потом на Черное.

И потому сначала написала заявление на десять дней гостевого режима с дальнейшей пролонгацией при необходимости. В интернате снаряжали Колю в дорогу, словно на зимовку. Ни одной летней вещи, ужасные черные полуботинки, пара трусов и стопка нераспечатанных носков черного цвета.

В силу Колькиной субтильности, мы несколько пар шортов и летних брюк заказали ему в местном ателье. Там прониклись Колиной улыбкой – он уже научился со всеми приветливо здороваться, – и пошили нам все аккурат за несколько дней до поездки.

Муж обидчиво заметил, что он с самого начала подозревал, что Колька поедет на море тоже, и зря я ему сразу об этом не сказала. Я повинилась, что была к нему несправедлива и тут же отправила в интернат заявление, чтобы Николая сняли с довольствия больше, чем на месяц.

А потом начались проблемы. Коля, как только почувствовал, что он дома, почему-то стал грубить и почти хамить. Причем только мне, не Саше.

Коронной был фраза, которую он повторял достаточно часто:

– Я что хочу, то и делаю, и ты мне не указ!

Всплески такой агрессивной напористости со стороны еще недавно тихого и исполнительного парня, и, казалось, абсолютно на пустом месте, были настолько обидными, что иногда я жестко говорила, что он не должен так со мной разговаривать. Это вызывало еще большую его негативную реакцию. Мой бедный муж в такие моменты делал всяческие знаки, чтобы я не провоцировала Кольку дальше.

Так продолжалось до тех пор, пока огрызнувшись в очередной раз, Коля вдруг не сказал тоскливо:

– Ну, все, теперь я больше не поеду домой.

– Куда домой, в интернат? – осторожно спросила я.

– Да нет, сюда домой. Вы же меня больше не возьмете?!

И я снова чуть не заплакала. Вместо двадцативосьмилетнего парня рядом сидел совсем маленький мальчик, который понимал, что напроказничал, но ни за что не хотел в этом признаваться.

Потом мы учились обниматься, я его гладила по голове и говорила, что всегда наш дом будет и его тоже. И что Саша сказал, что он нам как сынок теперь, а он шмыгал носом и отворачивался. 

За оставшееся до моря время он помог мужу покрасить забор и ворота, без чьей-либо подсказки каждое утро ходил и собирал ведрами яблоневую падалицу, стал добросовестно, утром и вечером, без обмана, не то, что раньше, чистить зубы. А еще бросать грязные вещи в стиральную машинку и даже запускать ее.

Говорю об этом так гордо, потому что этот парень перестал быть маленьким роботом, и даже его «как хочу, так и буду!» воспринималось нами с энтузиазмом.

А потом было море

Точнее, сначала поездка до него. Ночевка в придорожном отеле в середине пути. Радость познания Колькой самых элементарных вещей. Заказ завтрака в кафе, сбор собственных вещей в свой собственный рюкзак, термос с чаем и бутербродами по дороге. Выбор каких-то милых мелочей на автозаправках и поедание в больших количествах мороженого.

– Мне кажется, он не поймет, что такое море, ведь он совсем не умеет плавать, – сказал скептически наш друг, который ехал с семьей на второй машине. А до того его жена огорошила меня тем, что если бы они заранее знали, что такой Коля поедет со всеми на море, то они бы ни за что не поехали. И это при том, что мы знали друг друга уже столько лет, на протяжении которых их ребенок вел себя гораздо капризнее и эгоистичнее.

Но море Коле понравилось! Еще не увидев его, он его почувствовал. При подъезде к нашему традиционному месту на Азовском море, так остро запахло морскими водорослями, что спутать этот запах с чем-то другим невозможно.

Едва приехав, мы тут же пошли к морю. А там, несмотря на то, на Азове море и в самом деле – по колено, штормило. Волны набегали одна за одной на мелкоракушечный песок, но я этого не видела. Я смотрела на Колю. И когда он в нарукавниках стал прыгать в волнах у самого берега, и было такое счастье первооткрывателя у него на лице, и так он радостно взвизгивал, бросаясь в очередную морскую пену, что стало понятно: это открытие моря теперь с ним будет всегда.

К счастью для Коли, там было так мелко, что до буйков можно было вполне дойти, а не доплыть. И, конечно же, Колян снова хитрил: говорил, что плывет, а сам вприсядку шел по дну.

Плавать он на этот раз так и не научился, боязнь глубины оказалась сильнее его готовности к новым ощущениям, но ведь далеко не все дети научаются плавать сразу. Так что у Коли еще все впереди, и будут, я надеюсь, моря или даже, может быть, океаны.

А потом мы поехали на Черное море. Там совсем другая вода и глубина. И по дороге я объясняла нашему мальчику, что такое горы. Вот как рассказать человеку, который никогда их не видел, что лучше гор могут быть только горы?!

Но когда мы уже подъезжали к той самой развилке, после которой уже начинался наш горный серпантин, Коля первый закричал:

– Вот они горы, я вижу!

Было еще много самых разных впечатлений у парня. Может быть даже их переизбыток, потому что он совсем не хотел идти спать по вечерам, хотя раньше засыпал еще задолго до «Спокойной ночи, малыши».

Мы ездили на морскую рыбалку, ловили рыбу в горной речушке, готовили плов в камнях на диком пляже. И, конечно же, много купались. Но когда я потом спросила Колю, что же ему больше всего понравилось из этих черноморских десяти дней (на Азове было пять), он, не задумываясь, ответил:

– Поездка на джипе!

Ну, знаете, когда всей компанией вы усаживаетесь в видавший виды уазик, и его владелец лихо везет вас по всяким горным кручам, со всего размаху въезжая в водные заводи. Брызги, визги, восторги!

А потом пеший поход к каскаду водопадов. На обратном пути у Коли порвались сланцы. Запасной пары не было, и все полтора километра до поджидавшего нас авто он проделал босиком.

Что такое ходить без обуви по обломкам скальных пород, может понять только тот, кто однажды это проделывал. Но Коля совсем не подавал виду, что ему больно. Потому что перед поездкой на мое «лучше надеть кроссовки» он снова решил, что сам знает, как лучше. И хотя я очень за него переживала, не могла не восхититься тому, как мужественно он терпел этот явный дискомфорт.

А еще мы видели дельфинов. Мы, собственно, видим их, каждый год приезжая сюда. Они выскакивают из воды совсем недалеко от берега, однажды их небольшая группа проплыла так близко от меня, что я даже увидела, как один из них мне улыбается, честно! Но Колька-то их видел впервые в жизни, и снова была обоюдная радость от познания чего-то нового, до сих пор невиданного.

Скептически настроенному читателю может показаться, что я нарочито описываю все в восторженных тонах. Нет, были, конечно, и размолвки, и хлопанье дверьми, и предательская мысль, а может, зря все это?

Но точно так же, как теперь Колька не помнит, или делает вид, что не помнит тот самый трудный путь по камням босиком, а признается, что поездка на джипе – это самое лучшее его впечатление, так и я могу сказать, что это была моя самая лучшая поездка к морю за все годы.

Ведь я увидела его глазами человека, который до нынешнего августа понятия не имел, что такое море.

И оно, море, постаралось быть максимально ласковым и прекрасным по отношению к моему Коле.

И, увы, про каплю дегтя в целом море ощущений. После больше, чем месяца свободной жизни, Коля вернулся в интернат. И едва въехали на территорию ПНИ, как со всех сторон к нам, загорелым и веселым, стали подбегать ребята и почти радостно сообщать:

– Колян, а тебя сейчас закроют на карантин, на целый месяц, а то и больше. (А я-то думала, что здесь нет места чувству зависти).

И не прошло и получаса, как, не успев распаковать свои вещи, подарки и продукты, мой парнишка оказался запертым в «красной зоне». Таковы неписаные правила, усугубленные к тому же коронавирусными обстоятельствами: если получатель соцуслуг прожил на гостевом режиме больше определенного срока, то, по прибытии в ПНИ, его закрывают. На сколько, зависит от решения персонала.

Про Кольку в выходные забыли, и он вместо пяти дней провел там, в одной комнате с еще одним бедолагой, целых восемь. В зоне, где кроме туалета, душа и малюсенькой кухни, ничего нет. Ни телевизора, ни даже часовых прогулок, как в тюрьме, ни каких-то занятий с соцработником. Зона, она и есть зона.

И первое, что Коля сделал, выйдя оттуда, позвонил мне.

– Не волнуйся, Розочка, у меня все в порядке, меня выпустили.

И горло сдавило от чувств, ведь он впервые позвонил мне по своей инициативе, понимая, что о нем волнуются.

И теперь звонит каждый день, сам, и первым делом сообщает, что у него все хорошо. А я уже строю новые планы на нашу очередную совместную поездку.