Дострадаться до любви

Институтская практика

– Мысль взять приемных детей появилась, когда я студенткой медвуза бывала в детских больницах. В инфекционной больнице были палаты отказников – обычные дети, дети с нарушениями, даунята. К ним особо никто не подходил, мы знали, что они ничьи.

Мы заходили к ним, брали на ручки. Мы тогда не были особо впечатлительными, просто их было жалко. А неожиданными были даунята: ребенку год, а он лежит и даже не переворачивается.

О телепрограммах и «первой любви»

Потом родились свои дети, сын Родион и дочь Марфа, а со временем тема отказников стала активно обсуждаться в интернете. Передача Тимура Кизякова тоже много лет капала на сознание – когда каждые выходные тебе рассказывают о сиротах, безусловно, это влияет.

В итоге я пошла в ШПР. До этого дома поднимала тему «давай возьмем ребенка», но понимания не находила. Муж сказал: все это несерьезно, рассматривал как мое развлечение. Я отучилась и  начала потихоньку собирать документы… О том, как уговорить мужа, тогда не думала, хотела сначала проверить себя.

Конечно, у меня была «первая любовь» – красивая девочка-блондинка, ради которой я и пошла учиться. Помню, даже показывала ее фото мужу. Потом оказалось, что у ребенка очень тяжелая форма аутизма. И я поняла: для нашей семьи это неприемлемо, я не смогу столько сил потратить на этого ребенка, я должна буду заниматься только ей одной.

Я мечтала, как и многие, о белокурой голубоглазой девочке. Не совсем маленькой, а такой, чтобы уже был понятен характер, чтобы можно было спать ночами – подход был отчасти рассудочный.

Мне как медику ориентироваться в Государственном банке данных о детях-сиротах было проще: я знаю, что с малышами до третьей группы здоровья вполне можно заниматься. И нет такого: «Ой, написали «поражение ЦНС» или «ретинопатию недоношенных» – все, не буду брать!» Детки в Банке все, как правило, недоношенные, потому что мамочки часто ведут асоциальный образ жизни.

Как муж рожал

Помню, однажды по дороге в опеку зашла в храм; я не сильно верующая, но было такое состояние: а вдруг мне показалось, что я хочу приемных детей? Или возьму ребенка и пойму, что это – не мое?

В конце концов, решила: если кого-то предложат посмотреть, соглашусь посмотреть любого. И мне говорят: «Сегодня освободился чудесный двухмесячный мальчик. Зовут Егор». И я даже фотографию смотреть не стала.

Пришла в больницу, поговорила с врачом: недоношенный, мама, скорее всего, асоциальная. Я спросила две вещи: не «фасенок»  ли, и не было ли «синдрома отмены»? А дальше – ну, лежит ребенок, крупненький, головастый, не похожий на моих детей – на это сразу обращаешь внимание. Я посмотрела на него и говорю: «Мое, забираю».

Потом в больнице был карантин, и нас с мужем месяц не пускали к Егору. И весь этот месяц муж Егора натурально «рожал».

Так получилось, что я не сфотографировала малыша – как-то неудобно было, и муж даже посмотреть на него не мог. И вот за месяц, без фото, ребенка ему нужно было принять.

Начиналось с «зачем это нам надо? Жизнь уже размеренная, дети большие». А закончилось на «ну, когда мы уже его заберем?»

Вместо девочки-блондинки – «киргиз»

Второй приемный ребенок у нас получился нерусский, хотя таких мы изначально даже не рассматривали. А потом посовещались с мужем и решили: Егору нужен друг по играм, потому что со старшими у него большая разница в возрасте. И поехали опять в опеку на Басманную: «Если сейчас что-то сложится, – будет наш». Очередь на прием у регоператора обычно на полгода вперед, но именно в этот раз оказались свободные часы на завтра. Приехали, я говорю: «Видела в Банке маленького киргизика, дайте на него направление». Дали. Приезжаем в детский дом, а туда прямо перед нами пришли сотрудники Посольства Киргизии: «Мы его репатриируем». Персонал предупредил: не связывайтесь – нарыдаетесь, все равно отберут.

Возвращаюсь на Басманную писать отказ, а там говорят: «Вам – поощрительный приз. Мальчик такой, как вы хотели, только чуть постарше – четыре с половиной месяца».

Поехали смотреть и забрали Имрана сразу же. Он красивый, просто роскошный. Муж взял его на руки, а он сидит – как плюшевый мишка.

И выглядел гораздо крупнее своего возраста. Посмотрели: мальчик хороший, контактный, сам переворачивается. Я спрашиваю мужа: «Ну, что, Сережа?» – «Решай сама!»

Понесли в группу, а там нянечки: «Не похож! Черный! Будет кривоногий! Зачем вам такой нужен?» И вот это, наверное, даже больше подтолкнуло: «Ах, вот так? Все, надо брать!» Так у нас появился второй сын с карими глазами, а не девочка-блондинка.

Первое время казалось, что он требовательный и много плачет. Пошли к невропатологу – высоковато давление, болела голова. И просто специальными витаминами мы это быстро убрали.

Но мы так и не знаем, кто Имран по национальности – в свидетельстве о рождении у него вместо обоих родителей – прочерки.

Я вначале думала, что двое грудных за год – сложно. А оказалось даже проще. Они по ночам прекрасно спали – я укладывала их в десять, в четыре вставала дать бутылочку со смесью или воды. А в семь-восемь, когда увожу старших в школу, они просыпались в кроватках. И почти все время заняты друг с другом.

Наши старшие дети младших приняли спокойно. Егор прошел на «ура» – как будто сами родили. Сын, ему сейчас пятнадцать, поначалу сказал: «Я подпишу все документы, лишь бы тебе было хорошо», – а потом много помогал, оказался прям нянечкой Егора. Это было неожиданно и очень трогательно. Я никогда не думала, что мальчишки так могут. А мужу, мне кажется, Имран ближе, – он такой нежный, ласковый.

«Не хотите еще забрать?»

Третья приемная у нас получилась барышня шести лет. Просто позвонили из нашей опеки: «Только что изъяли ребенка – не хотите забрать? Мама – тяжелая наркоманка, бабушка отказалась, потому что у нее под опекой старший брат, другие родственники отказались».

Я повезла знакомиться мужа и младшую дочку, еще ничего не решая. Посмотрели на Соню, муж проникся, сказал: «Ребенок должен расти в семье», дочка тоже решила, что ей нужна сестра.

Соня нам сразу заявила: «Я знаю, зачем вы здесь. Я хочу поехать к вам домой».

Меня, как человека знающего, это напрягло, чрезмерная готовность ребенка-сироты идти на контакт с любым взрослым может быть признаком реактивного расстройства привязанности. Мы стали Соню навещать, потом нам разрешили гостевой режим – мы забрали ребенка на Новый год.

С таким я столкнулась впервые

Соня хорошая, но сложная. Что было у нее в прошлом, опека знает приблизительно. Знают, что они с мамой попрошайничали на улице, собирая деньги на похороны живой бабушки. Потом мама покупала дозу, кололась и лежала где-то в недостроенном доме, а ребенок играл рядом. Но как ребенок жил, неизвестно.

Девочка закрылась и как будто перечеркнула свое прошлое – с таким я сталкиваюсь в первый раз. Мы нашли службу поддержки приемных семей, с Соней начали работать психологи. Но и они пока не могут выяснить, было ли, например, насилие в семье. Потому что в той обстановке, в которой она жила с мамой, быть могло все, что угодно.

Иногда она спрашивает про Егора и Имрана: «А у них есть папа и мама?» Муж говорит: «У них – нет. Теперь – мы – их папа и мама». – «А у меня тоже никого нет!» – «Подожди, Соня. У тебя есть мама, хотя она и болеет, бабушка, брат и старшая сестра». – «Ну, да, есть».

Вначале у нас был конфетно-букетный период. А потом началось: «не хочу, не буду!». Прямо как в психологических книгах описано.

Недавно был конфликт: у Сони заболело горло, и я не могла ей даже рот открыть, чтобы посмотреть, что там. «Не хочу!» – и все. Оказалось, что у нее – жуткая аллергия, воспалены глаза, и надо закапать капли. Но «не хочу!»

Я побежала искать психолога, в итоге знакомый специалист сказала: «Нужно действовать жестко, чтобы ребенок знал, что есть ведущий взрослый, который принимает решения». Соню пришлось просто повалить на диван, чтобы закапать эти злосчастные капли. Было очень трудно, потому что такие методы – не мои.

И тогда она закричала: «Я хочу в приют!» Почему в приют? Почему не «к бабушке»? Что там должно было произойти в семье, чтобы ребенок хотел в приют, в котором провел-то всего недели три?

К Егору и Имрану Соня относится плохо: дергает, бьет, бывает, откуда-нибудь уронит. Но это я сразу поняла и стараюсь их наедине не оставлять.

Сложно сказать, ревность ли это. Вообще потребность в любви у нее очень сильная – любит пообниматься. Мужа она подкупила тем, что первое время ходила за ним везде, как хвост.

Это мы – сложные

Я, конечно, счастлива от того, что все они появились. У меня нет мысли, что «я спасаю мир», хотя муж часто мне об этом говорит.

Но по поводу Сони меня не покидает мысль, что я поторопилась. Не потому, что у меня не хватает времени, или надо было сделать бóльшую паузу между появлением детей. Ей тяжеловато с нами, это мы сложные. Она – хорошая девочка, но у нее – свой опыт, под нас ее придется здорово перестраивать, это будет некомфортно ни нам, ни ей. Может быть, если бы ее взял кто-то другой, смог бы уделять больше времени ей одной.

Зато недостаток моего внимания компенсирует дочка. Она всячески пытается Соню обучать: надо мыться, дважды в день чистить зубы, следить за чистотой… Я иногда даже говорю ей: «Ты сбавь обороты-то», – настолько там жестко.

Мысль: «Соню надо отвезти обратно», – у детей однажды возникла. Потом сели, подумали: «А вдруг ее возьмут, а любить не будут?»

Соня нарисовала вчера психологам: в центре – она, маленькая в коляске и с сосочкой, рядом – мой муж и старшая дочка, дальше – я и Марфа. Но она не нарисовали ни Егора с Имраном, ни старшего сына Родиона. Родион ее строит: «Туда не ходи, это – не бери!»

Психологи сказали – важно, чтобы рядом с ней не было других детей, успехи которых она бы сравнивала со своими. Ей сейчас нужно адаптироваться в семье, это отнимает много сил.

Вообще девочка сильная, с характером: как-то она на Марфу обиделась и двое суток с ней не разговаривала. Марфа уже и мне жаловалась, и обрыдалась вся; а я говорю: «А как ты хотела? Третируешь ее, потом – вот так».

Конечно, хотелось бы, чтобы стало как в сказке: мама Сони выздоровела, а бабушка забрала бы Соню к себе. Но этого не будет, да и Соня туда не пойдет. Значит, надо жить и мы будем, и доживем до любви, – может быть, всего через каких-то два года.