Несколько лет в отделении общей гематологии лечились Вадик и Игорь. С разницей в возрасте больше десяти лет, эти ребята были товарищами по несчатью и большими друзьями. Один и тот же диагноз – апластическая анемия, многолетние безуспешные попытки лечения. Вадик и Игорь – первые в России дети с апластической анемией, которым сделали неродственные пересадки костного мозга. От немецких доноров. Недавно Игорь и Вадик, выздоровевшие и повзрослевшие, ездили в Германию знакомиться со своими донорами, спасшими им жизнь. О поздке рассказывает Валерий Панюшкин:
В прошлом месяце бывшие пациенты Института детской онкогематологии, дети, которым была проведена неродственная трансплантация костного мозга, ездили в Германию встречаться со своими донорами. Считается, что если в течение двух лет после трансплантации рак крови не вернулся, значит, ребенок выздоровел. Значит можно встречаться с донором, который до полного выздоровления не знает, кому дарил свой костный мозг.
Регистр доноров костного мозга имени Штефана Морша (молодого человека, погибшего от рака крови) располагается в крохотном городке Биркенфельде на юге Германии. Создали регистр родители Штефана. Это было последним желанием их сына. В регистре более 300 тысяч потенциальных доноров, но чтобы найти среди них донора, подходящего конкретному ребенку, больному раком крови, требуется провести десяток типирований, сложных анализов, ради которых при регистре существует современная лаборатория.
Обычно эти анализы обходятся в 5 тыс. евро. Подобрать удается около двухсот доноров в год. С каждым годом все больше. Забрать у донора костный мозг стоит еще 10 тысяч евро, включая затраты клиники, проезд и проживание донора, страховку. Приблизительно половина трансплантаций проходит успешно. Но когда проходят заветные два года и ребенок считается выздоровевшим от рака крови, не все доноры выражают желание встречаться со своими реципиентами, и не все реципиенты хотят ехать в Биркенфельд знакомиться с донорами. Доноры часто отказываются встречаться с детьми, которым спасли жизнь, потому что боятся полюбить этих детей навсегда. Родители детей, перенесших трансплантацию, иногда отказываются знакомиться с донором, потому что не знают, как благодарить совершенно незнакомого человека, который спас жизнь их ребенку.
Для тех доноров и реципиентов, которые все же хотят познакомиться друг с другом, фонд Штефана Морша раз в году устраивает праздник.
В этом году из Москвы в Биркенфельд поехали трое детей. Вадик Маркунин, Алена Мякотина и Игорь Оболенский. Всей троице деньги на трансплантацию собрали наши читатели. Эта встреча с донорами происходила в столовой Биркенфельдской клиники. Была отгорожена половина зала, и на столах был расставлен кофе в термосах и пирожные. Первыми пришли дети. Они расселись за столы, стали есть пирожные и ждать, когда придут их доноры. Дети выглядели торжественно, и только Вадик Маркунин выглядел несчастным: он слишком набегался накануне и у него болели мышцы ног. Он маленький. По-хорошему, Вадика следовало бы отвести в гостиницу и уложить спасть, но, к сожалению, именно Вадиков донор, молодой человек по имени Андреас опоздал на поезд и оттого задерживался дольше других.
В больничной столовой были еще пациенты из разных стран. И доноры тоже приезжали из разных стран. И первой пришла женщина, которая была донором Игоря Оболенского. Она сказала, что не очень бы хотела разговаривать с журналистами про то, что чувствует, встретившись с ребенком, которому спасла жизнь. И я не стал к ней приставать. Она, Игорь, мама Игоря и переводчица сидели в углу за столиком, разговаривали о чем-то и смеялись.
Потом пришла молодая женщина по имени Беттина. Она была так похожа на Алену Мякотину, что все сразу догадались, что она донор Алены Мякотиной. Никому из нас, врачей и журналистов, приехавших в Биркенфельд, почему-то не приходило в голову, что если у людей ДНК похожи настолько, чтобы можно было трансплантировать органы, то и сами люди похожи друг на друга.
Беттина смеялась и была отчетливо счастлива. Она рассказала, что училась в университете на юриста, что кто-то из ее однокурсников заболел лейкозом, и они всем университетом сдавали анализы в надежде, что кто-то подойдет товарищу в доноры костного мозга. Но никто не подошел. А через несколько лет Беттине позвонили из Регистра и сказали, что она подходит девочке из России.
– Больше мне ничего не сказали, – щебетала Беттина. – И теперь я так рада, что могу увидеть эту девочку и все хорошо, и я кому-то нужна…
Все дети в больничной столовой давно уже болтали со своими донорами, когда открылась, наконец, дверь и вошел Андреас, донор Вадика Маркунина. Андреас и Вадик были похожи, как бывают похожи отец и сын. Русскоговорящая официантка даже подошла к Вадику и, наклонившись над ним, сказала:
– Что ты грустишь, малыш? Бери папу и иди за мороженным. Вот там в углу его дают сколько угодно.
Вадик мрачно молчал. Впрочем, через пару минут Андреасу удалось завоевать дружбу своего маленького реципиента. Это стоило игрушечного экскаватора и плюшевого зайца.
– И все-таки не обязательно, чтобы доноры были похожи на реципиентов, – шепнул мне профессор Масчан, функция которого здесь заключалась в том, чтобы подойти к донору, сказать, что он доктор, лечивший ребенка, и поблагодарить. – Не обязательно они похожи. Вот же Игорь Оболенский совсем не похож на своего донора.
Через минуту в столовую вошли дети той женщины, которая была донором Игоря. Мальчик и девочка. Они ходили гулять. Они были похожи на Игоря как брат и сестра.
Валерий Панюшкин