Чем не угодил «инвалид»

Cо времени победы России над Наполеоном и до Октябрьской революции в Санкт-Петербурге выходило издание «Русский инвалид», ставшее в 1862 году официальной газетой Военного министерства. Газета была очень популярна по двум причинам. Во-первых, она более оперативно, чем другие издания, сообщала о новостях с театра военных действий, а во-вторых, получаемый ею доход распределялся в пользу инвалидов войны, солдатских вдов и сирот, и каждый подписчик имел возможность почувствовать себя патриотом и благотворителем.

Надо ли говорить, что слово «инвалид» на всем протяжении вековой истории одноименного издания не только не несло сколько-нибудь уничижительного оттенка, но и ранжировало означенного индивида как бесконечно уважаемого и привилегированного члена общества.

Чем же не угодил «инвалид» современным журналистам? Почему мы сначала заменили его длинным описательным словосочетанием «люди с ограниченными возможностями здоровья», а теперь и его отправляем в утиль, призывая всех использовать более политкорректное и одновременно еще более туманное выражение «люди с особыми потребностями»?

Причина понятна, и цель благородна. Мы боремся со стигматизацией.

Мы очень не хотим как-то обозначить на словах, что люди с инвалидностью (условно больные), и мы сами (условно здоровые), находимся по разные стороны от зарубки «норма» на воображаемой шкале человеческого качества.

Но ведь тем самым мы соглашаемся с существованием такой шкалы и косвенно подтверждаем, что инвалидность выводит человека за рамки нашей лиги!

Между тем, как говорила героиня популярного сериала, нужно сломать само колесо, в нашем случае – глубоко проникшую в индивидуальное и общественное сознание систему ценностей, в соответствии с которой инвалидность каким-то образом делает индивида менее ценным.

«Нет, нет, это не болезнь, это просто такая особенность», – объясняем мы, вместо того, чтобы сказать: «Ты не вполне здоров, но мы никому тебя не отдадим, не сошлем на остров прокаженных, мы будем любить тебя и заботиться о тебе. Ты нам нужен. Ты один из нас».

Не стану спорить с тем, что семантика важна, что говорить об инвалидах в уничижительном ключе неприемлемо. Нельзя не признать того факта, что многие медицинские термины как таковые или слегка искаженные стали бранными, и это сделало их употребление не только в социальном, но часто и в медицинском контексте практически невозможным.

Проблема в том, что любое ни в чем не повинное слово способно очень быстро стать новой стигмой, и основная борьба со стигматизацией проходит отнюдь не на семантическом фронте.

В сети широкое распространение получил фильм об эксперименте американской учительницы начальной школы Джейн Эллиотт, решившей в 1968 году на пике борьбы с расовой дискриминацией продемонстрировать детям, как чувствует себя человек, назначенный парией.

Она разделила учеников на группы в соответствии c цветом глаз, а затем на весь учебный день кареглазые стали нежелательными личностями: их позже отпускали с урока на перемену, им не разрешали пользоваться общим питьевым фонтанчиком, и каждому кареглазому повязали цветную ленту. На следующий день группы поменялись местами, и отверженными стали голубоглазые.

И вот что интересно. В первый день эксперимента слово «кареглазый» очень быстро стало ругательным. Некоторые голубоглазые дети именно так стали дразнить своих вчерашних товарищей.

Если людей объединить в группу по любому признаку и сказать: «Вот ваше место. Ни шагу вправо, ни шагу влево», то каким бы замысловатым и размывающим истинный смысл выражением мы их ни обозначили, оно все равно станет стигмой.

И неважно даже, что в некоторых случаях общество делает это из лучших побуждений, искренне считая, что для этой группы огороженное место – самое безопасное и лучше всего отвечает ее интересам.

Принципиально то, что попадающий туда человек больше не один из нас.

Как же быть с тем фактом, что и сами люди с инвалидностью время от времени протестуют против употребления некоторых слов и выражений?

Зачем называть нас «инвалидами», то есть неспособными (disabled), говорят они. Не лучше ли сказать, что мы «с иными способностями», «альтернативно одаренные» (differently/alternatively abled)?

Можно, конечно, хотя для этого и приходится преодолеть сопротивление языка, естественным образом стремящегося к компактности. Но дальше происходит буквально то же, что и в описанном выше эксперименте американской учительницы.

В одном англоязычном тексте я прочла, как мальчишку-аутиста, учащегося в классе коррекции, на спортивной площадке дразнит стайка ребят из обычных классов той же школы.

«Особый! Особый!» – кричат они.

А попробуйте воспользоваться поисковиком и найти значение словосочетания «альтернативно одаренный». Словарь «Академик» (dic.academic.ru) объясняет его через три синонима: «дурак», «идиот», «дебил».

Впрочем, возможно, вы уже знали, что это выражение давно используется в русском языке не для уважительной номинации инвалида, а как иронический намек на то, что три его синонима обозначают весомо, грубо, зримо.

Как говорится, за что боролись.

Рискну предположить, что единственным действенным способом преодолеть стигматизацию является полный отказ от сегрегации, иными словами – инклюзия.

Пока дети с инвалидностью учатся отдельно от здоровых, пока одинокие взрослые с психоневрологическими расстройствами изолированы от остального мира в ПНИ, пока инвалиды-колясочники не могут свободно передвигаться по городам и деревням в отсутствие качественных пандусов и других компонентов доступной среды, назови мы их хоть ангелами небесными, стигматизация никуда не денется, а качество их жизни не улучшится.

Разумеется, слова могут быть грубыми, хамскими, оскорбительными, а могут быть уважительными, и мы должны стремиться ко второму, с этим смешно было бы спорить.

Но еще важнее для журналиста, по моему скромному мнению, не делать вид, что между людьми нет различий, не маскировать их словами, а последовательно проводить мысль о том, что никакие отличия не могут быть поводом не считать человека своим.