Борис и Глеб, святые непротивленцы

Смерть отца

У святого князя Владимира было три сына, убитых братом Святополком: Святослав, Борис и Глеб. Канонизированы были только Борис и Глеб (в крещении Давид и Роман, +1015 г.). О прославлении Святослава речь никогда не заходила.

Святополк, принявшийся убивать братьев, чтобы сесть на великокняжеский престол, лишь подражал своему отцу Владимиру, когда тот был еще язычником, – об этом вспоминает сам святой Борис (словами летописца всея Руси Нестора). Но позже Владимир свободным выбором принял христианскую веру, крестился и настолько поменялся, что не мог уже отдавать приказы о смертной казни, за что греческие отцы его даже укоряют. Вот этот новый Владимир и родил своих младших сыновей – Бориса и Глеба.

О Борисе известно, что он получил отменное образование, отлично владел мечом и конем, был храбр, умен, начитан в Священном Писании. Особенно, как пишет Нестор, любил жития святых. Успел жениться. Глеб был воспитан вместе с братом и очень любил его.

При жиз­ни от­ца Бо­рис за­ни­мал кня­же­ский стол в Рос­то­ве, а Глеб – в Му­ро­ме. Владимир безусловно доверял Борису, незадолго перед смертью держал при себе в Киеве, давая разные воинские поручения. Возвращаясь из одного такого похода, Борис и получил известие о смерти отца и новом киевском князе, старшем брате Святополке, принявшем престол.

Несмотря на легитимность Святополковой власти, некоторые сыновья Владимира решили оспаривать трон, – отсюда начинаются на Руси междуусобные времена, рознь и предательства на государственном уровне. Князья находили причины недостоинства брата и предъявляли свои права на престол. Не смущало ни родство, ни клятвы, ни общая вера, не останавливало убийство. Кто помнит «Андрея Рублева» и «с……чь рязанскую», – русские князья позже и монголов не брезговали брать в сотоварищи, чтобы бить друг друга, а ведь почти все приходились друг другу родственниками.

Собрался бороться за трон и сын Владимира Ярослав, прозванный позже Мудрым. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но Святополк опередил брата и начал убирать возможных соперников.

Таково было состояние душ и умов в древнерусском государстве: до «силы в правде» оставалось еще три века, монастыри с евангельским укладом жизни едва начинались, духовных отцов для народа, чтоб шла метанойя, не было. И курсов катехизации, как в древней апостольской Церкви, тоже не было. Жизнь человека не стоила почти ничего, убил, особенно если ты князь, и прошел мимо, отомстил обидчику зубом за зуб – сохранил лицо. Но.

Стояли уже церкви-лебеди – любимый народный образ, звонили колокола, собирая молиться бояр и смердов, объединяя на всеобщую опасность, молились иконам с образами Спасителя и Божией Девы, а святых особо тогда и не было, разве что пара греческих.

Что трудней для воина: поднять меч для защиты себя или не поднять?

Когда дру­жин­ни­ки князя Бо­ри­са узнали, что Святополк сел в Киеве и других братьев не жалует, то предложили ему захватить киевский престол. Дружина жила, в том числе, и войной (не так важно, с кем) и плох был тот князь, кто не умел «потешить» своих воинов. Борис отказался:

«Если я пойду в дом отца своего, то многие обратят мое сердце к мысли изгнать брата моего, как это сделал отец мой, прежде святого крещения, ради славы княжения мира сего» и распустил свою дружину (по другим источникам, воины сами покинули его).

Оставшись только с самыми ближними людьми, князь Борис, предупрежденный о намерении Святополка, поехал в свой удел в Ростов. Святополк устроил засаду в дороге: подосланный убийца ночью дождался у шатра, пока князь закончит молитву и ляжет спать, и бросился на Бориса. Тот, зная, кто и почему его убивает, не обнажил меча: «Не под­ни­му ру­ки на бра­та сво­е­го».

Борис был еще жив, когда на дороге убийцы, везшие, как думали, его тело, встретили двух варягов, посланных Святополком на помощь – вдруг Борису удастся сбежать, ведь воин-то знатный. Варяги и добили князя. Тело Бориса тайно было привезено в Вышгород и погребено у церкви Святого Василия. Ему было всего 25.

После убийства Бориса Святополк позвал в Киев Глеба, опасаясь его мести за брата, – Глеб хоть и молод, но тоже воин известный. Глеб, ничего не зная, уже в дороге получил весть о смерти отца, о занятии Киева Святополком, об убийстве им Бориса и о намерении убить его самого.

Зная своего брата, его мужество, воинскую опытность и доблесть, думал ли князь Глеб – почему брат не стал защищаться? Говорят, между братьями всегда была крепкая связь, единство духа, младший во всем подражал старшему. О чем тогда думал совсем юный Глеб, только начинающий жить, может быть, в кого-то влюбленный, о чем-то мечтавший?

Как говорит житие, когда Глеб молился об отце и брате, некто Горясер, главный из подосланных, приказал зарезать князя его же повару. Князь Глеб просил не убивать его, такого еще молодого, не сделавшего никому зла. Тело Глеба убийцы погребли прямо на месте убийства на берегу Днепра, недалеко от Смоленска. Когда Ярослав занял Киев, по его приказу тело Глеба было отыскано, привезено в Вышгород и погребено вместе с телом Бориса у церкви Святого Василия.

Блаженна церковь, в коей поставлены ваши гробницы святые

Церковный историк Е. Голубинский отмечает, что братья были канонизированы не за мученическую смерть, а по причине чудотворений, происходящих на могилах святых (особо он подчеркивает, что князь Святослав, также сын великого князя Владимира, убитый Святополком, не был канонизирован, так как сведения о чудесах от его гроба неизвестны).

Историк Георгий Федотов уточняет – до канонизации чудес-то было всего два, а уже славянская и варяжская Русь стекалась в Вышгород в надежде исцелений. А еще предостерегает от увлечения «ближайшей морально – политической идеей, которую внушают нам все источники: идеей послушания старшему брату». старшему князю, самодержцу и т.п., – потому что «власть старшего брата, даже отца, не простиралась в древне-русском сознании за пределы нравственно допустимого. Преступный брат не мог требовать повиновения себе».

Не чудеса, не послушание старшему, не уважение к законной власти. Но именно убиенные князья, люди, имевшие власть и силу, но не воспользовавшиеся ими в свой смертный час, чем-то тронули душу народа в эпоху культа власти и силы.

Святые Борис и Глеб названы страстотерпцами, по Г. Федотову, «самым парадоксальным чином святых». Они не просто мученики, они не подняли оружие не на печенега, а на кровного брата; они и не совсем мученики за веру – приняли смерть от номинально – христиан. И научили отличать ложное христианство от истинного.

Не Святополку они не противились, а воле Божией. Разве без воли Божией может упасть хоть волос? Разве фараон заковал Иосифа в железо, – пишет псалмопевец?

Вот так, просто и абсолютно, поверили Богу совсем молодые парни, когда о Христе только-только заговорили на их земле. И что тут думать: убивать – не убивать, сказано же: «Кто говорит, что любит Бога, а не любит брата своего, обманщик и лжец» – сам себя и обманывает. А еще: любите врагов ваших.

Разве Христос, когда Его предал Иуда, покинули ученики, схватили воины, осудил Пилат, осмеял народ, злобствовали благочестивые законники, когда Он, распятый, был на кресте, – сказал всем этим людям что-то, кроме «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят»? Или позвал легионы ангелов в защиту? Или сошел с креста? Сын предал Себя воле Отца, просто и абсолютно. Для этого и пришел. Правда, Христа тогда тоже не все поняли, и до сих пор не понимают.

Чтобы так отдать себя воле Божией, какой бы она ни была, нужна особенная сила и твердость духа. Намного большая, чем для борьбы за выживание, следуя инстинкту самосохранения.

Эта абсолютность роднит святых страстотерпцев Бориса и Глеба с юродивыми, также особенно любимыми на Руси: юродивые, доводя заповедь до абсолюта, обличают зло под видом добра. Решаются стать абсолютно беззащитными в мире людей, – а если надо будет, Христос Сам и защитит.

«Чрез жития святых страстотерпцев, как чрез Евангелие, образ кроткого и страдающего Спасителя вошел в сердце русского народа – навеки, как самая заветная его святыня», – писал Г. Федотов.

С. С. Аверинцев думал так: «Бориса и Глеба {…} веками помнили все. Получается, что именно в «страстотерпце», воплощении чистой страдательности, не совершающем никакого поступка, даже мученического «свидетельствования» о вере, а лишь „приемлющем“ свою горькую чашу, святость державного сана только и воплощается по-настоящему. Лишь их страдание оправдывает бытие державы. А почему так — об этом нужно думать обстоятельно и неторопливо».

Еще парадокс: именно святые непротивленцы становятся во главе небесного воинства, защищающего русскую землю от врагов: можно вспомнить видение воина в ночь перед Невской битвой (1240), когда св. Борис и Глеб явились в ладье, посреди гребцов, «одетых мглою», положив руки на плечи друг другу… «Брате Глебе, сказал Борис, вели грести, да поможем сроднику нашему Александру».

Борис Чичибабин: «Борис и Глеб» (1977)

Ночью черниговской с гор араратских,
шерсткой ушей доставая до неба,
чад упасая от милостынь братских,
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Плачет Господь с высоты осиянной.
Церкви горят золоченой известкой,
Меч навострил Святополк Окаянный.
Дышат убивцы за каждой березкой.

Еле касаясь камений Синая,
темного бора, воздушного хлеба,
беглою рысью кормильцев спасая,
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Путают путь им лукавые черти.
Даль просыпается в россыпях солнца.
Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.
Мук не приявший вовек не спасется.

Киев поникнет, расплещется Волга,
глянет Царьград обреченно и слепо,
как от кровавых очей Святополка
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Смертынька ждет их на выжженных пожнях,
нет им пристанища, будет им плохо,
коль не спасет их бездомный художник
бражник и плужник по имени Леха.

Пусть же вершится веселое чудо,
служится красками звонкая треба,
в райские кущи от здешнего худа
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Бог-Вседержитель с лазоревой тверди
ласково стелет под ноженьки путь им.
Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.
Чад убиенных волшбою разбудим.

Ныне и присно по кручам Синая,
по полю русскому в русское небо,
ни колоска под собой не сминая,
скачут лошадки Бориса и Глеба.