Начинаем публикацию материалов III Международной конференции «Церковь и бедные. Православные и католики в служении милосердия».
Говоря о развитии христианской жизни в России в течение последних двух десятилетий, нельзя не отметить активность развития такого явления, как церковная благотворительность и социальное служение. По данным Председателя Синодального отдела епископа Пантелеимона, в России сейчас насчитывается около 2,5 тысячи различных инициатив и социальных проектов, направленных на помощь старикам, инвалидам, бездомным, алкоголикам, наркоманам и другим нуждающимся. Однако, кроме этих обнадёживающих данных, существуют обстоятельства, порождающие озабоченность и опасения за будущность этого нашего служения. Ибо темпы, которыми оно развивается хотя и высоки, но не настолько, чтобы нас удовлетворить. Особенно в сравнении с состоянием аналогичного служения в Западно-христианском мире. Это часто ставят нам в упрёк, но самое болезненное для нас, когда эти упрёки адресуют не нашим личным несовершенствам и грехам, а Православию, как вероучению, как культурообразующей религии.
Искать причину этого нашего отставания в недавнем прошлом, на наш взгляд, не совсем верно: хотя Советская власть нанесла огромный урон всем проявлениям церковной жизни, и в том числе – церковному социальному служению, последнее до революции особенно активным тоже не было, по причине сдерживающего влияния государственной политики в социальной сфере в течение всего Синодального периода. Правда, это давление было существенно ослаблено в период реформ 1860-х гг, что сопровождалось в том числе бурным развитием христианской и общественной благотворительности вплоть до 1917г. Но этот «золотой век российской благотворительности» был явлением скорее общественным, светским. Ни один здравомыслящий и благонамеренный церковный деятель, конечно, не отрицал и не отрицает необходимости добрых дел для христиан. Однако, когда речь заходила об институциализации систематического и организованного церковного социального служения, почему-то возникали препятствия. Так, например, при самом восторженном отношении духовенства и священноначалия к деятельности Великой княгини Елизаветы Фёдоровны, её попытка возродить в Церкви чин диаконис, как института диаконического, т.е. социального служения, не нашла поддержки Синода, более того, её упрекнули в подражании протестантам.
Сегодня – похожая ситуация. Если проанализировать разброс критических суждений, касающихся проблемы институциализации церковного социального служения, можно видеть две крайние точки зрения. С одной стороны противодействие созданию данного института исходит от определённой части наших богословов охранительного направления, опасающихся внедрения в благодатную церковную жизнь методик социального служения, заимствованных из секулярного мира. Эти люди ссылаются на А.С. Хомякова, писавшего о «глубокой фальши союза религии с социальными треволнениями», и о недопустимости вмешательства Церкви «в толки о булках и устрицах». Кроме того, с их точки зрения, выделение в богочеловеческой реальности Церкви – отдельного направления, которое занималось бы решением лишь человеческих проблем, является чем-то вроде экклезиологического аналога несторианства.
А с другой стороны – сопротивление, как ни странно, исходит от некоторой части самих носителей и организаторов социального служения, которые боятся ограничений именно в выборе методов и инструментария работы. Поэтому они не спешат позиционировать свою деятельность, как церковную.
В результате те и другие, исходя из видимо противоположных посылок, сходятся в одном: cоциальное служение – область, которая должна быть автономной от церковной жизни, оно может быть частично регулируемым Церковью, через влияние духовничества, но не прямым администрированием. В зависимости от мотивации субъектов этого служения, оно может быть угодным или неугодным Богу, но цели и задачи данного служения отличаются от главной цели христианской, церковной жизни. Социальное служение христиан не направлено на Спасение.
Возражениям против данного суждения посвящен этот доклад.
Исходя из определения Церкви, как Тела Христова, служение Церкви является продолжением служения Спасителя. Для нас, безусловно, очень важны такие аспекты Его служения во время Его земной жизни, как учительство, молитвенное предстательство и литургическое служение. Последнее даже важнее всего остального, ибо Таинство Евхаристии, установленное Господом – центральная часть жизни Церкви. Однако при всей важности перечисленных сторон Его служения, не они привлекали ко Господу во время Его земной жизни толпы народа. Всё основное время у Него занимало оказание помощи людям, находившимся в тяжёлых житейских обстоятельствах.
Возникают сомнения: а вправе ли мы экстраполировать эту сторону Его служения в область нашей деятельности? Ибо это служение сплошь и рядом связано с чудотворением, то есть проявлением Его Божественной природы. В других местах Евангелия мы часто видим Христа Страждущего, и в этих эпизодах он предстаёт перед нами обнажённым Своего Божественного Всемогущества, не использовавшим Своё Всемогущество для облегчения Своих трудностей. Но, когда дело касалось страданий других людей, – всё менялось: отказавшись в пустыни превратить камни в хлеба для утоления собственного голода (Мф.4:4;Лк 4:4), Он чудесно умножает хлеба для утоления голода народа, следующего за ним (Мф 14:20). Когда речь идёт об исцелениях и многих других чудесах, обращает на себя внимание лёгкость при совершении этих чудес: какие-то человеческие действия – наложение рук, молитва и проч., как и Сам Господь свидетельствует, нужны больше для народа, «да уверуют…»(Ин 11:42). Можно сказать, что служение Господа нуждающимся, постоянно сопровождаемое чудесами, почти целиком является проявлением Его Божественной Сущности. Мы же так не умеем, и поэтому не дерзнём присваивать себе такую власть.
Но мы, во-первых, забыли, что мы – Церковь, и что Господь нам обещал: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин 14:12). А во-вторых, мы не случайно сделали оговорку, что служение Господа – «почти» целиком проявление Его Божества. Были и проявления Его человечества. Говоря об уже упомянутом насыщении народа хлебами в пустыне, Спаситель помимо чуда проявил Себя, как организатор: выяснил, сколько у Его учеников съестных припасов, посчитал народ, рассадив его прямоугольником сто на пятьдесят, организовал цепочку раздачи, распорядился учесть остатки после трапезы. Мы об этой стороне эпизода забываем, ибо блеск чуда, преодолевающего закон сохранения материи, затмевает какие-то «второстепенные» детали. Но второстепенного в Евангелии ничего нет, и детали подчёркивают реальность, воплощённость, а не призрачность происходившего. Если бы мы не знали, сколько хлебов имели ученики перед чудом насыщения, у нас не было бы основания считать, что произошло чудо. Если бы народ не был рассажен в указанном порядке, до нас бы не дошло число вкушавших, и мы могли бы сомневаться, а была ли толпа народа? Если бы Господь не распорядился собрать остатки в определённом количестве, мы могли бы «насыщение» народа приписать эффекту внушения, гипноза и проч. Мы, в отличие от Господа, не властны преодолевать законы природы своими человеческими усилиями. Однако, прилагая свои усилия, и все наши человеческие ресурсы – разум, волю, расчёт и даже хитрость для исполнения заповеди о любви к ближнему, с молитвенным призывом ко Господу, мы часто становимся свидетелями и участниками похожих событий: при отсутствии изначальных ресурсов мы начинаем работать – и ресурсы, откуда ни возьмись, появляются, причём, зачастую с избытком.
Человеческая составляющая общественного служения Господа далеко не исчерпывается приведённым эпизодом. Можно в качестве наиболее показательного момента в Евангелии взять воскрешение праведного Лазаря Четверодневного. В Субботу Лазареву синаксарь предваряется двустишием: «Рыдаеши, Иисусе, сие смертного существа; оживляеши друга Твоего, сие Божественныя крепости.» Т. е. «Ты плачешь, Господи – это свойство, или принадлежность, или качество смертного существа, Твоей человеческой природы. Ты оживляешь друга Твоего, воскрешаешь близкого Тебе человека – и это «Божественныя Крепости,» это явление Твоей Божественной силы». После того, как Иисус прослезился над гробом Лазаря, многие из иудеев говорили: «смотри, как Он любил его!» (Ин 11:36).
Этот евангельский отрывок приходит на память при чтении строк одного из документов II Ватиканского Собора – Пастырской конституции о Церкви в современном мире «Gaudium et spes»: «Он есть и совершенный человек, возвративший сынам Адама подобие Божие, искажённое первым грехом. Поскольку человеческое естество было в Нём воспринято, но не исчезло, постольку и в нас оно было возведено в наивысшее достоинство. Ибо Он, Сын Божий, через Своё воплощение некоторым образом соединился с каждым человеком. Человеческими Своими руками Он трудился, человеческим разумом Он мыслил, человеческой волей действовал, человеческим сердцем любил».
Данный документ в католическом мире вызвал неоднозначную реакцию. Достаточно критически отнёсся к нему нынешний Папа Бенедикт XVI . Но что для нас (и католиков и православных) в этом документе существенно: это – серьёзная попытка богословски обосновать социальную активность христиан, социальное служение Церкви. В документе содержится важная интуиция: социальная активность христиан оправдана высочайшим достоинством человека, которое выводится из Человечества Спасителя. Правда, выводится в данном случае несколько невнятно, и в этом – главная претензия к авторам Конституции. Утверждение о том, что Господь «любил человеческим сердцем» нельзя понять недвусмысленно вследствие неопределённости понятий как «любовь», так и «сердце». Любовь в значении «ἀγάπη» может быть свойством природы, как Божественной, так и человеческой, но исходить она может только от ипостасного носителя природы. А в данном случае – это Бог Слово, совмещающий в себе две природы, и трудно определить, какая именно природа в какой степени, и посредством чего эту любовь проявляет.
Однако, этих сомнений и возражений вполне можно избежать, отказавшись от употребления в данном контексте слова «любовь», имеющего много значений и толкований, в пользу понятия «сострадание», определив последнее, как естественное свойство человеческой природы реагировать страданием на страдание ближнего. И вот способность к этой-то реакции Господу, как Совершенному Человеку, не была чужда. Совершая чудеса исцеления для всех, как Бог, чуждый лицеприятия, Господь сострадает людям, как Человек. Над гробом своего друга Лазаря Он плачет (хотя тот в следующий момент воскреснет). При исцелении сухорукого скорбит об ожесточении сердец окружающих(Мк. 3:5). Женщине – хананеянке в ответ на просьбу об исцелении дочери говорит суровые слова, сравнивая её народ с «псами», и всё равно помогает(Мф 15:26). Такое горячее эмоциональное восприятие происходящего – наглядное свидетельство его Человеческой природы с человеческой природной склонностью к состраданию. И здесь Господь не использует своего Божественного свойства – Бесстрастия, принимая, как одну из сторон Своего Креста, «страдание сострадания».
Поэтому мы, хотя и не можем уподобиться Господу в совершении чудес, вполне способны, по крайней мере, уподобиться Ему в сострадании ближним. А сострадание, если мы его не заглушаем в себе искусственно, способно подвигнуть нас на служение ближнему, или хотя бы на некое участие в таковом служении. Методика же, и принципы организации такого служения могут быть созданы нами, а могут быть взяты извне и адаптированы к нашим задачам. Вопрос годности их, или негодности, это уже вопрос подбора инструментария. Этот вопрос не последний, но он скорее нравственный и практический, если угодно, может содержать элементы христианской антропологии или аскетики, но он – не догматический. Нет необходимости каждую методику поверять догматикой. Критерием пригодности того или иного метода может быть его эффективность при условии этичности. Методы, основанные на лжи, просто не будут работать. Догматических же препятствий (по крайней мере, в области христологии и экклезиологии) к институциализации церковного социального служения мы не видим. А основания для создания у нас такого церковного института – очевидны. Создание такого института помогло бы нам не ставить судьбу церковного социального служения во всецелую зависимость от наличия или отсутствия активности и энтузиазма организаторов этого служения, обеспечить стабильность и поступательность развития церковного служения ближним.
Диакон Олег ВЫШИНСКИЙ, руководитель службы Автобус «Милосердие»
