Об этом – исследование антрополога Александры Мартыненко и ее книга «Бездушные бюрократы. Как устроена работа органов опеки», увлекательный мини-сериал в виде одного дня на службе в опеке.
Александра три года проработала внутри системы, чтобы понять и показать ее изнутри. Мы решили поговорить с ней об этом.
Мир состоит не из злодеев и героев, а из людей в сложных обстоятельствах
– Александра, вы начинаете книгу с того, что если бы провели в опеке лишь год, то, вероятно, остались при мнении – здесь работают равнодушные люди. Только большой срок, три года, позволил увидеть другую картину. Какие изменения произошли с вами за три года?
– Мне повезло, что я осталась на три года. В первый год я была неофитом социальной антропологии. Эта наука по умолчанию настроена критически к институтам власти. Это невероятно важно, так как помогает анализировать производство неравенства в обществе, но, к сожалению, из-за этого настроя я пришла в «поле» с готовым ответом: любая бюрократическая система, в том числе опека, априори бесчеловечна.
Я приходила в опеку на 2–3 часа в день как практикантка и видела только маленькую часть работы – сортировала документы, отвечала на письма. Это лишь укрепляло мою критическую позицию к коллегам.
Со стороны всегда кажется, что можно было бы сделать лучше, быть вежливее с посетителями, дольше посидеть с документами.
Перелом наступил, когда спустя год мне предложили остаться специалистом по семейным спорам. Я начала полноценно работать и увидела, как устроен рабочий день в опеке на самом деле. Именно поэтому структура книги выстроена от утра до вечера – чтобы показать, сколько разных задач приходится решать сотрудникам, почему они придают важность одним вещам и игнорируют другие.
Я усвоила простую, но фундаментальную истину: если чиновник поступает так, а не иначе, у этого почти всегда есть причина, отличная от банального «лень» или «он злой». Мир состоит не из злодеев и героев, а из людей, поставленных в сложные обстоятельства. Это научило меня смотреть на любую бюрократическую ситуацию с пониманием и состраданием. Это не значит оправдывать действия чиновников, которые наносят вред людям, не значит поощрять такую модель. Скорее появляется возможность хотя бы на секунду предположить, что ситуация сложнее, чем кажется на первый взгляд.
Бюрократы никогда не успевают за реальностью
– Какие еще важные открытия вы сделали?
– Я стала с огромным скепсисом относиться к историям из СМИ в духе «изъяли ребенка, потому что в холодильнике не нашлось фруктов» или «где же была опека, когда случилась трагедия». Я теперь знаю, что, если случай дошел до изъятия – для этого были веские причины. А если опека «пропустила» трагедию – значит, ей банально не поступило достаточного количества сигналов от окружения этой семьи.
И самое неожиданное открытие – я поняла, что мы разучились решать проблемы и конфликты самостоятельно, брать на себя ответственность за то, что происходит вокруг. Любое беспокойство – и мы сразу звоним куда-то, орем, оставляем жалобы, думая, что сняли с себя груз. А на деле бюрократия никогда за реальностью не успевает.
Мне кажется, если ты слышишь плач ребенка за стеной – не надо сразу никому звонить, можно обойтись без этого протеза в виде опеки или полиции. Возможно, стоит самостоятельно по-соседски поинтересоваться: «У вас все хорошо?» Может быть, ребенок болеет, мама ухаживает, ей тяжело. И ваше участие решит все на месте. А если почувствуешь, что там что-то не так, тогда уже действуй.
Сейчас, если вижу на улице, как кричат на ребенка, мне легче самой подойти и сказать: «Не кричите, пожалуйста», чем сразу куда-то звонить. Мы должны учиться сами друг с другом взаимодействовать. Это и есть коллективная солидарность. А иначе мы просто перекладываем нашу общую ответственность на бюрократию, которая с ней не справляется.
Чтобы работать в опеке, нужно быть готовым на компромисс с законом и людьми
– Вы отмечаете, что попасть в опеку можно в основном только через другие госучреждения или по знакомству. Эта закрытость кадровой системы способствует круговой поруке или, наоборот, создает сплоченный коллектив, способный выдерживать колоссальные нагрузки?
– Я пришла к выводу, что система притягивает людей, которые понимают: она никогда не работает так, как написано в инструкциях. Ты должен это принять с самого начала. Легче взять того, кто уже согласен с этим, – либо полного новичка, как я, которого можно всему научить, либо человека из похожей госструктуры. Пенсионный фонд, соцзащита – везде одно и то же. У тебя есть регламенты, инструкции, законы, но в жизни все немного по-другому.
Люди из благотворительности, идеалисты, для которых важна искренность и строгое соблюдение правил, часто не приживаются. Их справедливый вопрос «А как же закон?» начинает систему тормозить, и система таких людей выталкивает.
Эта способность идти на компромиссы с системой оказывается важным свойством, когда сотрудницы опеки готовы идти на компромисс ради детей, которых они защищают и оберегают. Мы с вами со стороны вряд ли захотим, например, дать шанс маме с алкогольной зависимостью, которая периодически уходит в запой, а сотрудницы опеки – готовы, потому что понимают: лишение прав – часто худший вариант для ребенка. Это часто выбор между плохим и очень плохим.
От сотрудниц опеки ждут, что они будут вести душевные разговоры, но это не их работа
– Ваши коллеги тратили на визит в семьи всего полчаса, а вы проводили у подопечных часы, стараясь выслушать и поддержать семьи и повторяли: «Я строю свою маленькую Скандинавию». Что вы под этим подразумевали?
– Я мыслила так: я не полноценный сотрудник, мой рабочий день короче, у меня есть поддержка – университет, семья. Мое первое образование – педагогическое, а антропология учит разговаривать с людьми. Я старалась дать то, что у меня есть.
Я понимала, что систему изменить невозможно, но я могу попробовать изменить что-то для себя. Пусть у меня будет «маленькая Скандинавия» – я буду сидеть и слушать тех, кого никто не слушает. Из Скандинавии пошли самые передовые исследования, здесь возникла должность уполномоченного по правам ребенка. В Швеции, Норвегии, Дании эта система имеет давнюю традицию исследования.
А про 30 минут на визит… чем дольше работаешь, тем больше понимаешь, что ситуации типичны. И 30 минут за глаза хватает профессионалам, чтобы понять, как действовать. Они видят сотни ситуаций и учатся быстро оценивать их по ключевым признакам. Но со стороны это выглядит как равнодушие, потому что от сотрудниц опеки ждут, что они будут оказывать психологическую помощь, вести долгие душевные разговоры. Но это не их работа.
Попытка украсить убожество казенных кабинетов ради собственного достоинства
– Почему вам было так важно показать антураж в книге – как выглядит здание опеки, тесный кабинет с хлипкой дверью, формы заявлений? Как материальная среда формирует бюрократическое поведение?
– Потому что это часть рабочей повседневности, которая на нас сильно влияет. Когда мы представляем бюрократа, нас не интересует, за каким столом он там сидит – какая разница. А когда ты сам там существуешь, твое рабочее место становится убежищем. Его пытаются одомашнить: вешают панно, картины. Эта попытка украсить убожество казенных кабинетов меня очень трогала.
Одно дело – просторный кабинет с хорошим светом и вендинговые автоматы с кофе в модном офисе, другое – маленький, душный, с мебелью из ДСП. В таких условиях чувствовать себя человеком тяжело. Одна сотрудница, Марина, перешедшая из полиции, где в кабинетах жили клопы и даже бумагу для принтера покупали за свои деньги, радовалась как ребенок, что может выбрать себе скрепочки и блокнотик. Игрушки, детские рисунки в кабинетах опеки, которые оставляют дети, тоже очень влияют на самоощущение.
Когда ты не видишь плодов своего труда и из тебя делают надсмотрщика, это рождает злость
– Как возникает бюрократическое равнодушие? У сотрудниц появляется уничижительный сленг для подопечных («шизнутый», «убогая», «ханыга», «алкаши и наркоши») и они начинают действовать по заданным этими категориями алгоритмам?
– Главная причина равнодушия – люди не видят плодов своего труда. Система устроена так, что ты – одно звено в цепи, промежуточная станция, и никогда не видишь, что благодаря твоим действиям что-то стало лучше. Это очень тяжело – не видеть результата, при этом неся огромную ответственность.
Второе – опека вынуждена принимать на себя роль карательного органа, надсмотрщиков. У органов опеки, как и у полиции, есть полномочия забирать детей из семьи. При этом с семьей должны работать другие – соцработники, центры помощи семье и детям, комиссия по делам несовершеннолетних. Но им никто не обязан открывать дверь. Когда они сталкиваются с закрытой дверью, то звонят в опеку: «Можете позвонить и наорать на родителей?» В итоге люди в опеке через какое-то время просто принимают на себя эту роль, тех, кто кричит, угрожает, наказывает, забирает. Система сама ставит их на это место, и это рождает равнодушие и злость. Что еще важнее: у сотрудников опеки нет инструментов для помощи.
Чистый дом вызывает больше доверия, чем богатый
– Вы на примерах показываете, как сотрудники опеки принимают решения о судьбах детей и семей, опираясь на свои личные симпатии и антипатии. Как сделать так, чтобы сотрудник опеки стал вашим союзником?
– Важно понимать, что никто не хочет видеть плохое. Сотрудники приходят в семью, надеясь увидеть что-то хорошее. А под «хорошим» часто понимается чистота и порядок в доме. Это не про экономическое положение, а про способность поддерживать чистоту. Если человек способен себя таким образом дисциплинировать, в глазах опеки он, скорее всего, заслуживает доверия и по своим моральным качествам.
Самый главный совет – убрать эмоции.
В опеку приходят взвинченные люди, которые хотят оправдаться, рассказать всю свою драматическую историю. А сотруднику нужно понять структурные вещи: где живет ребенок, в какую школу ходит, в разводе ли родители. Лишние эмоциональные подробности выводят из себя и мешают коммуникации. Чем меньше эмоций, чем четче вы расскажете о ситуации, тем лучше. Не переживайте, что о вас подумают, что вы не любите ребенка. Сам факт, что вы пришли в опеку, уже доказывает вашу заботу о нем.
Отцы вызывают меньше доверия, чем матери
– По разным оценкам, мужчины составляют менее 5–10% сотрудников органов опеки. Как женская среда влияет на стиль принятия решений и взаимодействие с семьями?
– Эта работа низкооплачиваемая, непрестижная, и традиционно считается, что труд заботы – удел женщин. Есть социальная установка, что у женщин есть «природная» чувствительность и эмоциональность для такой работы. Это создает культуру сильных женщин в опеке, которые принимают жесткие решения. И это отражается на отношении к мужчинам-родителям.
К отцам меньше требований, но и меньше внимания, доверия. Какой с мужчины спрос? Он вроде бы присутствует в этой семейной ситуации, да, но особенно не играет роли. Его не будут тормошить, в отличие от матери, которая бросила своего ребенка. С другой стороны, если после развода папа захочет оставить ребенка с собой, решение, скорее всего, примут в пользу матери. Потому что папа находится на периферии этой системы, это воспринимается как «женские дела».
– Сейчас часто говорят о смене парадигмы: важнее помощь семье, а не содержание детей в учреждениях. Как сотрудники опеки, ваши бывшие коллеги, могут стать проводником реформы опеки?
– Это создает сложную моральную дилемму. Яркий пример: у нас был случай с мальчиком из неблагополучной семьи. Опека настаивала на изъятии, но на суде отец и сам ребенок попросили дать шанс. Судья, действуя в логике семьесбережения, оставил ребенка дома. Через неделю мальчик погиб по вине пьющего отца. Мы могли его спасти, но система, боясь обвинений в необоснованном изъятии, дала шанс, который привел к трагедии.
Сотрудники ждут, что реформа даст органам опеки больше инструментов и технологий помощи семьям и детям. Если это произойдет, у реформы есть шанс.
Пока что на сотрудниках опеки по-прежнему лежит этот страшный выбор: рискнуть карьерой, изъяв ребенка под пристальным вниманием вышестоящих органов, или рискнуть его жизнью, оставив в семье.
Работать в опеке должно стать престижно
– Реформа требует от сотрудника опеки глубокого, индивидуального подхода, человечности. А система вырабатывает потерю чувствительности, равнодушие. Существуют ли механизмы, которые помогут «очеловечить» сотрудников?
– Если бы у меня была возможность повлиять на ситуацию государственной помощи семьям, я бы вложила средства не в новые финансовые меры поддержки семей, а в развитие престижа этой профессии. Идеальный пример – учителя в Финляндии. Их зарплаты не заоблачные, но быть педагогом там невероятно престижно благодаря огромной работе государства по созданию такого имиджа.
Звучит просто и банально, но нужно вкладываться в хорошие удобные кабинеты, реальные тренинги против выгорания, а не в ритуальные курсы повышения квалификации. Зарплата сотрудника опеки сегодня в среднем 35 000–50 000 рублей. Когда ты работаешь в профессии, наделенной символическим капиталом, ты хочешь делать ее лучше. А когда все вокруг считают тебя мерзкой теткой, которая забирает детей из-за того, что на плите нет супа, ты невольно начинаешь этому соответствовать.
