Афганцы: «Никто про нас не вспоминает и никому мы не нужны»

15 февраля исполняется 30 лет со дня вывода ограниченного контингента советских войск с территории Демократической Республики Афганистан.

Сильнева Наталья Алексеевна, медсестра

В Афганистане я работала в реанимационном отделении госпиталя, расположенного в Шиньданде, с 1984 по 1986 год. Поехала туда добровольно-принудительным порядком. Предложили – я не отказалась. Документы оформляли очень быстро: даже если передумаешь, бумаги уже готовы и все равно придется лететь.

Мне сейчас 65 лет, а когда я полетела в Афганистан, было 35. Нас в реанимации было двое, мы работали сутки через сутки: день работаешь, день отсыпаешься.

В основном, пациенты поступали с ранениями брюшной полости, и очень многие умирали практически у нас на руках. Потому что жара, +70С, сразу начинался отек легких. Если не успеешь отправить в Союз, считай, все: сутки, и человека можно было потерять.

Были и счастливые истории, многих вытягивали, переводили в хирургическое отделение. У нас были хорошие препараты, их привозили на самолетах, причем такие, которые в Союзе было достать очень трудно. И аппаратура была, и военные медики были.

А мы-то были служащие, вроде как вольнонаемные, поэтому до сих пор нам нет никаких льгот. Никто про нас не вспоминает и никому мы не нужны.

Шиньданд… Это место считалось «долиной смерти» еще со времен Александра Македонского, там полегло все его войско. И меня это не обошло. За те два года, которые я там провела, переболела гепатитом, паратифом. В общем, домой уезжала измученная вся, больная.

Меня уговаривали остаться на третий год, потому что работать было некому. Но уже сил на это не было, ни моральных, ни физических. Я уехала домой, тут отъелась. Уезжала – у меня был 50 размер одежды, а вернулась – 46. После возвращения такая тоска была…

Долго не могла успокоиться. Хотела пойти в военкомат и попроситься еще на год. Меня все отговаривали, говорили: «Ты что, с ума сошла?» Я понимаю военных, которые приходят домой и которым сложно восстанавливаться, привыкать к мирной жизни. Мне тяжело все это вспоминать.

Сейчас я уже на пенсии по инвалидности, но война тут ни при чем. Я приехала со своими руками и ногами, все было на месте. А до инвалидности уже тут довели, из-за врачебной ошибки: после проведенной процедуры начался отек спинного мозга, и я осталась прикована к постели.

Я по специальности акушерка, работала в акушерском отделении 22 больницы Новокузнецка, потом перешла в женскую консультацию, оттуда поехала в Афганистан в 1983 году. Туда же вернулась работать после войны. Потом перешла в медицинское училище, где отработала почти 10 лет. Потом в школе, оттуда уволилась по инвалидности.

Виктор Смирнов, старшина

Я служил в 1985-87 в Шиньданде пулеметчиком на БТР-80, в отряде пропаганды и агитации 5-й Гвардейской МСД. За войну у меня была минно-взрывная травма, плюс подцепил такую нехорошую болезнь, как гепатит С, тифом переболел.

Вода была зараженная, гадость такая, но пили ее. Все обошлось, гепатит последствий не оставил, только сейчас я не могу быть донором крови.

Какие психологические последствия службы? Лет пять после Афганистана каждую ночь я был в бою. Но к врачам не обращался, само прошло.

Во время учебы в училище я был комсоргом, значит, был подкован политически, знал, что происходит в Афганистане. Затем меня призвали. Заявление в Афганистан написал прямо в военкомате. Я знал, куда я поеду, и я рвался туда как пацан, который хочет воевать.

Я уличным пацаном вырос, для меня это было даже нормой. Я считаю, куда не направили, это в любом случае – служба. Хоть в стройбат, хоть что-то другое. Государство направило, я с честью и достоинством выполнил свои обязанности. Я не размышляю о том, долг это или не долг. Это была моя работа, и я работал эти два года.

За время службы наш отряд попадал довольно часто под обстрелы, у меня зубы были выбиты прикладом в «рукопашке». Били мы и били нас.

Один раз брали мы караван. Как нам сказали, караван поставлял оружие из Пакистана и особо не охранялся. Ожидалось, что в охране будет человек 20, не больше, а оказалось, что их около 60. И, как выяснилось, перевозили они не только оружие, но и наркотики.

Мы действовали из засады, но когда та сторона поняла, что нас немного и у нас заканчиваются боеприпасы, после перестрелки пошли в наступление, завязался рукопашный бой.

И вот представьте: на меня идет «дух» – такой здоровенный, а я пацан был – 19 лет. Мы бежим друг на друга, я нажимаю курок и понимаю, что патроны кончились. И он тоже стреляет, патроны заканчиваются и у него. Я еще не осознал ситуацию, думал, у него еще что-то есть, а он уже сориентировался, мне по зубам – прикладом винтовки. Я упал, он давай меня колоть штыком, но тут товарищ успел со своим расправиться и этого заколол.

Один раз мы провели агитационные мероприятия среди местного населения, раздали продовольствие, и на обратном пути банда, которая была недовольна сближением местных с русскими солдатами, нас в ущелье бахнула: первую, последнюю машину, и давай остальных гасить из всех видов оружия.

Осталось семь машин и мой БТР. Огнем БТР я подавил боевые точки противника, вышел из-под огня, увидел, что автомобиль подполковника Рахманова подбит и сам он ранен. Выскочил из БТР, затащил его и, как оказалось, спас. За это был приставлен к медали «За отвагу». Но дали «За боевые заслуги». Это была моя первая медаль.

После возвращения меня пригласили на Байдаевскую шахту, и я начал работать машинистом подземных установок, вырос до начальника участка. Нормально вписался в мирную жизнь, работал.

Юрий Алябьев, полковник, участник афганской войны, председатель новокузнецкого городского комитета ветеранов войны и воинской службы, кавалер ордена Красной звезды

Я воевал в самые горячие годы – 1983-1985. Был в двух точках Афганистана – стратегическом перевале Саланг и Панджшере. Есть ранение, контузия, две тяжелые болезни. У меня была горная лихорадка паппатачи.

Идешь – целый, здоровый, дырок и контузий нет. И вдруг начинается: хочется поспать, присесть, температура повышается. Ложишься на пол и видишь свою руку, а пошевелить ей не можешь.

Насколько обостренные чувства – удивительно просто. Вторую лихорадку я переносил уже в ущелье Пандшер. И так совпало, что у меня лихорадка начинает отходить, но руками еще не двигаю. А чувства прям оголены.

И в это время в Москве, летом 1985 года, конкурс молодых балерин. Они танцуют, а изображение плохое, на черно-белом телевизоре. Звука почти нет, но движения получаются такие плавные. Танцует Кайе Кырб, будущая знаменитая эстонская балерина, она исполняла партию Клеопатры, прощающейся с Цезарем. Я смотрю, как она танцует, и у меня катятся слезы…

Я закончил новосибирское военно-политическое училище с отличием в 1971 году, Военно-политическую академию имени В.И.Ленина в 1980 году. В Афганистан приехал по рапорту, уже будучи замкомандира полка с трехлетним стажем. То есть добровольно, не ждал, когда меня позовут.

Чувство интернационального долга я не испытывал ни в коей мере, я по-другому испугался. 18-летнюю шпану, не спрашивая, что они умеют и готовы ли к армии, просто сгребли и отправили в Афганистан. А я академию закончил, на Дальнем Востоке прослужил, даже на китайцев смотрел через прицел. Благо, до стрельбы дело не дошло.

Этак прослужишь, не дай Бог, не услышав свист пули над головой и уволишься в запас? Только поэтому я поехал в Афганистан. И то – жене не говорил. Она уже узнала как факт, когда меня вызвали.

Насчет ужасов войны не надо. Я этого дамского отношения к военной тематике терпеть не могу. Война – это момент истины, когда человек весь пробуется на излом, что он из себя представляет?

В мирной жизни я могу быть знаком с человеком лет 40-50, и не знать, кто он на самом деле. А когда пули свистят – все понятно совершенно. Трусом я не был ни разу, и ни перед кем из бывших сослуживцев, начиная от командиров полков и до солдат, мне никогда стыдно не было.

У меня есть второй день рождения – 6 июля. Накануне полковые разведчики решили взять «языка», нас не оповещая. Мы держали оборону по речке, а они решили спуститься вниз, речку перейти. А у них прибамбас такой был – взять ценного языка и получить красное знамя или еще что-нибудь.

В общем, в результате потери были примерно четверо наших – трое «духов». Стали разбираться. Я сказал, что у меня обозначено мое стрелково-пулеметное сооружение – крайнее на фронте нашего полка, а они спустились в километре севернее, за поворотом. А что они собирались там делать, мне неведомо. Да, говорят, у тебя это на карте неправильно показано.

Меня это задело, мягко выражаясь. Мы с ними пошли на место, чтобы увидеть, что у меня на карте все правильно. Пришли на место, сверили, убедились, что все так и есть. Я говорю радисту: дай связь, мне надо доложить, что все в порядке. И он мне руку протягивает с тангентой, и в это время метров с 80-100 – пух! Снайперски конкретно в меня. Радисту левую руку пуля перебивает, и затем уходит между моих ног в землю.

В Джабаль-Уссарадже мы создали детский дом. Кто-то предложил: мы же афганцев бомбим, а у них сироты остаются. Детский дом сможем содержать за счет офицерских пайков? В легкую.

Офицер ест со стола то же, что и солдат, но к этому был еще паек: грамм 200 масла, 300 г. сыра, сахар, печенье, галеты и все остальное. Директор цементного завода помог сделать отдельное помещение, кровати затащил.

Позже мы поняли, что надо было делать не детский дом, а бесплатную столовую для сирот. Потому что для нормального афганца-мусульманина ситуация, когда ребенок растет вне семьи, в принципе недопустима. Я потом уезжал, а когда вернулся, оказалось, весь детский дом разворован.

Единственное и немногое развлечение для нас в Афганистане – козлодрание. Правила были такие. На площадке бросается туша козла. Вокруг садятся мужики, а те, кто имеет лошадь, обматывали тряпками колени, чтобы не повредить ноги, и каждый старался нагнуться из седла, козла подобрать, доехать до метки в метрах 50, вернуться обратно и бросить, так никому его не отдав. Если это получилось, победитель снимал шапку, и каждый был обязан хоть 10 авгани, но бросить в нее.

После Афганистана я дослужился до замкомандира дивизии. Служил в 8 танковой армии, 23 танковой дивизии. После распада Советского Союза из дивизии сделали так называемую «базу хранения вооруженной техники», а потом предложили принять украинскую присягу, от чего я отказался. Вернулся в Новокузнецк, развивал свой бизнес, сейчас занимаюсь общественной работой.