Сначала волонтеры не пригодились
«Я в своей жизни такого не помню, – пандемия, самоизоляция, – вспоминает Лариса Рубец, заведующая кризисным центром «Дом для мамы» в Ессентуках.
– Мы пытались подготовиться, но люди попросили совершенно не то, что мы готовили».
Предполагалось, что епархия будет оказывать духовную помощь. «А батюшку лишь несколько раз вызывали, да еще спрашивали, где можно заказать сорокоусты, купить свечи, – вздыхает матушка Лариса. – Думаю, это были люди нецерковные, но из-за эпидемии задумавшиеся о вечном. Таких было немного».
Предполагалось, что у волонтеров будет много работы по покупке-доставке товаров из магазинов. Для них и телефонных операторов в епархии долго писали подробную инструкцию. Учли, как максимально обезопасить и добровольца, и просителя – кнопку дверного звонка не нажимать, деньги передавать только в пакете, лекарства покупать по рецепту, а упаковку не трогать.
В итоге помощь добровольцев не пригодилась – по кавказскому обычаю, за каждодневной помощью люди пошли к родственникам и соседям.
«Соседу принесли – я тоже хочу»
Но с 12 апреля Пятигорск закрыли: все перемещения только по спецпропускам. И звонков на горячую линию епархии прибавилось.
«Люди просили продукты, особенно Пятигорск. Звонили и говорили: «У нас заканчивается еда». В середине апреля – мае у меня было по десять – пятнадцать звонков в день».
Те сотрудники епархии, у кого были пропуска, сели за руль – развозить продуктовую помощь. Среди них и архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт. Нецерковные получатели владыку не узнали. Видели – приехал батюшка, а что за батюшка – кто ж его знает.
«Конечно, частично сработало «сарафанное радио». «Соседу принесли – и я тоже хочу, и еще принесите куме, соседке и тетушке», – в эпидемии и добрые вести распространяются быстро.
К майским праздникам продуктовые наборы в Пятигорске стали раздавать и от муниципалитетов. Адресатов определяли по уровню доходов – у кого пенсия маленькая, тем положено, а у кого чуть больше – уже нет. Тогда, почему-то на церковную линию, а не в муниципалитет, обрушились звонки: «Почему соседке принесли, а мне – нет? Дайте мне тоже!»
«И вот тут все зависело от грамотной работы оператора, – поясняет матушка Лариса. – Например, звонит пожилой человек: «Принесите помощь». Начинаешь разговаривать – и выясняется, что вместе с этой бабушкой живут родственники, а в соседнем доме – сын с семьей. То есть, человек более чем не один.
Правда, по первому обращению мы старались никому не отказывать. Чаще всего разговоришь человека – и он сам разворачивается: «А знаете, у меня не так все и плохо, я лучше потом еще раз позвоню».
Но бывало по-другому – семья полная – папа, мама дети, – но живет в съемном жилье. И оба родителя работают на рынке – а он закрылся. Это был наш случай.
Ну, и наши подопечные мамочки с детьми, с которыми наш кризисный центр уже семь лет работает».
Когда в Пятигорске запасы продуктов иссякли, пошла помощь от приходов Кисловодска. Пожертвования благодетелей, пожертвования на социальную работу, частично даже храмовые деньги – подобрали все. В дело пошел даже специальный грант от Синодального отдела по социальному служению.
С «Домом для мамы» вышло необычно. Сюда селят кризисных беременных женщин или с маленькими детьми в сложной жизненной ситуации. Приводят в порядок документы, жилье, находят родственников. А тут – никакие справки сделать нельзя – все закрыто. К тому же в одном здании с приютом находится епархиальный социальный склад.
«Анализы на ковид-19 для новых мам у нас делали очень долго, – вспоминает матушка Лариса, – по две – две с половиной недели делали. И поняли, что заселять новых мам в приют мы не сможем – если что-то случится, останемся без доступа к складу».
«И вот привозишь пакет, передаешь человеку в руки – и человек понимает, что пакет тяжелый!»
Артур, волонтер: «В «Дом для мамы» я попал, когда делали ремонт в доме одной из подопечных. Это был абсолютно разрушенный частный дом, даже пришлось заново проводить коммуникации. А меня кто-то из строителей попросил сделать натяжные потолки.
Я тогда запомнил эту историю – у женщины не было никаких зацепок за жизнь, абсолютно никаких шансов выкарабкаться, только пойти по кривой дорожке.
А в центре ей помогли восстановить документы, отремонтировали жилье. Потом она замуж вышла, получилась семья. Я никогда не думал, что, грубо говоря, натяжной потолок может спасти человека от смерти.
У меня своя маленькая фирма по устройству натяжных потолков и я стал делать ремонты подопечным «Дома для мамы». Когда началась пандемия, увидел, что набирают волонтеров, позвонил на «горячую линию». Я живу в Минеральных водах, и мы договорились, что я буду забирать помощь в Ессентуках и отвозить в Минводы.
И опять-таки, я даже не думал, что пакет с продуктами может так радовать людей. Видно было, что люди все небогатые, не алкоголики, не какие-то асоциальные, просто вдруг оказались за бортом.
У нас ведь как было: в Минводах многих сотрудников санаториев попросили уйти в отпуск за свой счет: «Или пишите заявление на отпуск, или увольняйтесь». А в санаториях у нас работают очень многие!
И вот привозишь ты пакет, передаешь человеку в руки – и человек понимает, что пакет тяжелый! И что там все есть – масло, крупа, консервы, – и что этой еды на семью, наверное, дня на четыре хватит. У многих просто слезы проступали.
И дальше – миллион слов благодарности, как будто люди живут где-то на Чукотке и к ним раз в год караван пришел. Одна мамочка просила памперсы, а ей в пакет положили еще и две банки детского питания. И вот она берет пакет, и видит эти две банки «Нестожена», а они недешевые. Она была в шоке!
Когда пропуска только ввели, мне сделали пропуск от епархии. Но, когда требования ужесточили, новый пропуск делать мы не стали: нужно было каждый раз прописывать маршрут и заново ставить печати.
Один раз меня остановила милиция, и я им сказал: «Я – волонтер «Дома для мамы» в Ессентуках, везу продукты по заявке.
Вот адрес человека, к которому я еду, а его телефонный номер зафиксирован в книге поступлений социального центра. Достоверность этой информации вы можете проверить вот по этому номеру». При этом я был в маске, в перчатках, и на стекле у меня стоял антисептик.
Мне ответили так: «Да, проезжайте, пожалуйста, только соблюдайте правила безопасности». При этом в целом у нас было все строго, город стоял вымерший. Если бы я ехал по другому поводу, думаю, выписали бы штраф.
Вирус спускается с гор
Протоиерей Геннадий Соколов, ответственный за работу «горячей линии» в Карачаево-Черкессии.
«Чего я ожидал, говорите? Это вообще впервые год такой, когда нам на Пасху говорят, что НЕ надо идти в храм. Чего еще ожидать?
Давайте я вам вкратце опишу нашу ситуацию, чтобы было понятно. COVID к нам в республику занесли туристы. У нас же Домбай, там сезон почти до мая.
И вот, когда все это началось, большие гостиницы сразу закрыли, а на частный сектор местные жители пускали постояльцев еще почти месяц. А окружающим говорили: «Родственники приехали».
Туристы – это ведь заработок. Это продолжалось, пока милиция не прошла по домам, и просто не повыкинула всех с неместной пропиской.
Дальше распространялся, в основном, среди мусульманского населения, среди русских смерти есть, но они единичны. И даже ни один священник в нашей епархии не заболел, Бог миловал.
Узнать больше о церковной помощи во время эпидемии и присоединиться к помощи можно ЗДЕСЬ!
Просто после объявления самоизоляции в городах и станицах все сели дома, а в аулах еще месяц ходили по поминкам, играли свадьбы, провожали в армию – в отдаленных местах это особенно сложно запретить. А на семейное событие у горцев принято приглашать всех родственников, это минимум человек триста.
И еще одна наша особенность – много русских из республики уехало, бизнес здесь, в основном, мусульманский. А у них очень хорошо поставлена благотворительность, в республике действует несколько крупных мусульманских фондов.
У мусульманских фондов обязательно проводятся акции в Рамадан, а иногда они просто объявляют: «Давайте соберем вот таким-то людям на дом».
Это разгружало нас, потому что когда мусульманский фонд, например, кормит в Черкесске нуждающихся стариков, они не сортируют по вероисповеданию, и народу получается примерно пополам – мусульмане и нет. Весной в карантин они всю эту активность продолжили, просто стали развозить обеды по домам.
При этом мусульмане нам тоже звонили, и мы им помогали. Просили, в основном, продукты; от помощи волонтеров все отказались».
«А козе, которая вам звонила, я уши надеру»
«Помню и смешные истории, – продолжает отец Геннадий. – Позвонила женщина из Черкесска, рассказала слезную историю, что »в станице Исправная осталась тетушка с мужем, детей у них нету, и из-за карантина им никак не передать продукты. Не могли бы мы помочь».
Я позвонил ближайшему к месту батюшке, он поехал в станицу с посылкой. Навстречу выходит бабушка, громко и неприлично обругивает батюшку-курьера и кричит, что вполне может себя обеспечить, она ж с мужем, что вокруг живет много племянников, которые могут о ней позаботиться, что позориться и принимать помощь от Церкви она не будет, а той козе, которая позвонила нам ее позорить, уши надерет.
И на этом дело не закончилось.
Бабушка позвонила внучатой племяннице в поселковую администрацию, а когда та прибежала с работы разбираться, обругала и ее «зачем твоя тетя позорит меня на всю станицу»».
И такая встречается «психология» у людей.
Выцыганивания
«Еще было несколько звонков от цыган, – вспоминает отец Геннадий.
– У меня трое детей, а с мужем мы не живем, помогите.
Записываю фамилию – имя – отчество, адрес, спрашиваю:
– Сколько лет детям?
– А зачем?
– Ну, вдруг вам памперсы нужны?
– Ну, хорошо. Двадцать три, девятнадцать и четырнадцать.
…
Помощь мы отвезли, но потом звонили еще раз пять с других телефонов, заказывая помощь на тот же адрес, пока я аж не начал топать ногами и не пригрозил, что вызову полицию».
Причастие атамана
Протоиерей Сергий Акименко (Кисловодск):
– Мне довелось причащать человека с COVIDом. Это был наш прихожанин, атаман казачьей общины, до этого он много лет исповедовался и причащался у нас, а в начале эпидемии мы с ним координировали казачью работу по развозу продуктовой помощи.
Михаилу Ивановичу было около семидесяти, и у него было больное сердце, так что весной его как раз пригласили в Ставропольскую больницу на операцию. Там в кардиологии он, собственно, и заразился. Его выписали домой, здесь сразу положили в инфекционное отделение, и оттуда он позвонил нам.
Священников в инфекционную больницу у нас пускали все время эпидемии. Лечащий врач-мусульманин, прекрасно отнесся к христианам, пошел навстречу.
В этой больнице работает врачом наша прихожанка, она встретила меня перед красной зоной и помогла надеть противочумный костюм.
Помню, из больницы мне позвонили вечером, сказали, что Михаил Иванович очень плох. Я только поинтересовался, выезжать ли мне немедленно или можно подождать до утра. Решили, что я поеду в шесть утра, в семь буду у них, заодно и он выспится.
Помимо бахил и перчаток у нас в больнице был не комбинезон, а противочумный халат. А на голову наша прихожанка, врач, повязала мне … платок. Еще сказала: «Извините, батюшка, мы тут вычислили, что так безопаснее». «Конечно, – говорю, – наша задача сейчас – безопасность, мы ж не на показ мод идем».
Правда, пока я минут сорок находился в этом костюме, сполна оценил, насколько тяжелый труд у врачей – очки сразу запотели, верхняя маска все время норовила слезть. Хорошо, что текст чинопоследования я помнил наизусть.
Страшно не было, я даже почувствовал определенный подъем от важности того, что надо было сделать, и жгучее желание послужить. И еще вспомнил, как в детстве мимо нашего дома ходила соседка – врач Елизавета Комботовна. И когда меня маленького спрашивали, кем ты хочешь быть, я отвечал «Комботовной».
И вот, надевая этот противочумный халат, я это вспомнил, и подумал, что вот сейчас пойду туда, куда, кроме врачей, никого не пускают. И что две профессии – врачей и священников – очень похожи – перед тем, как вылечить тело, нужно вылечить душу.
Захожу в палату, как космонавт в скафандре, и говорю: «Ну, Михаил Иванович, в таком виде вы меня еще не видели».
А атаман наш смеется: «Вы меня в таком – тоже еще не видели!» Он к тому времени лежал весь в трубках – с кислородным аппаратом, но еще не на ИВЛ. Он исповедался, и мы немного поговорили. Я погладил его по плечу, сказал: «Врачи звонили, сказали, «лежит, слушает казачьи песни на все отделение». Мне очень хотелось его приободрить, показать, что я не боюсь, чтобы он не чувствовал себя оставленным.
А спустя три дня после этой нашей встречи Михаил Иванович умер.
Единственное, о чем я сейчас думаю, – хорошо, что он тогда успел исповедаться. Потому что исповедь была нерядовая – о некоторых вещах, которые явно его тяготили, он говорил со слезами. Сейчас очень отрадно понимать, что человек успел очиститься, и Господь упокоит его в селениях праведных».
